Ханская дочь. Любовь в неволе, стр. 52

Доев все и вылизав тарелку, Остап начал прощаться:

— Мне пора идти, меня ждут на корабле. Бахадуру передавайте поклон, когда вернется.

— Кстати, а где наш татарин? — полюбопытствовал Сергей.

Ваня укоризненно глянул на него:

— Он вместо вас отправился в Петропавловскую крепость.

Сергей глубоко вздохнул и закрыл лицо ладонями.

8

Дни складывались в недели, недели в месяцы, а зима все не кончалась. Впрочем, в этом году она выдалась на редкость хорошей: противная сырость сменилась крепким морозцем, а в конце декабря небо расщедрилось на снег, и землю укутало белым покровом. Днем на несколько часов появлялось солнце — тогда снег искрился всеми оттенками желтого, оранжевого и красного. Работы в крепости приостановились, мужикам было велено заняться отделкой дворцов и постройкой крепостных казематов.

Как и Сергей, и большинство других офицеров, Сирин не получала пока особых приказов. Молодые военные брались за что угодно, чтобы только не бездействовать: они катались на коньках и санях по льду Невы, катались с гор — забавлялись как дети. Вечерами собирались в доме Раскина. К такой жизни Сирин могла бы привыкнуть и даже полюбить ее, если бы не ежевечерние попойки. Они проходили в несколько этапов: первый — «не выпить ли нам?», второй — «а не повторить ли нам?» — и так далее. Ни одного из приятелей Сергея трезвым к вечеру застать было невозможно. Сам он, однако, со времени попойки у мадам Ревей возвращался домой разве что слегка выпившим.

Рождество отпраздновали с размахом, а вскоре после этого и Крещение — с купанием в проруби. Сирин держалась в стороне, ограничившись ролью наблюдателя.

Казалось, о шведах все уже забыли, но обманчивое спокойствие растаяло быстрее, чем снег. Зима еще крепко держала город в своих объятиях, когда Степа Раскин однажды ворвался на собрание с бледным перекошенным лицом:

— Водки сначала налейте, потом расскажу! — Его голос слегка дрожал.

Сергей бросил ему бутылку, Раскин поймал ее на лету и жадно припал к горлышку, словно там была вода. Оторвавшись, он глотнул воздуха и уронил бутылку на пол. Осколки с резким звоном разлетелись по мрамору, водка растеклась лужей. Кто-то ахнул.

— Шведы перешли границу! Они взяли Гродно. Наши едва успели уйти — почти бегство… Там хаос… Наверняка большие потери, точно никто не знает. Я только что от Апраксина.

Даже известие о смерти царя, пожалуй, не поразило бы собравшихся сильнее. Повисла гнетущая тишина — слышно было только, как кто-то переступает с ноги на ногу прямо по осколкам — стекло хрустнуло под сапогами.

И вдруг все заговорили разом. Проклятия и восклицания слились в неразборчивый гомон: кто-то пытался оценить возможные потери, кто-то спрашивал — готов ли обороняться Санкт-Петербург.

Сергей качал головой, прислушиваясь к этим беспомощным, опасливым разговорам, наконец он зло ударил кулаком по столу. Все обернулись к нему.

— Шведы в Гродно, говоришь? Что ж, сюда им не дойти!

Раскин поглядел на Тарлова так, словно тот избавил его от кошмара, подозвал слугу и потребовал принести карту. Тот вернулся уже через минуту, словно его тоже подгонял страх перед шведами.

Двое друзей Раскина смахнули стаканы и бутылки прямо на пол и помогли разложить на столе чертеж западных губерний, офицеры столпились вокруг и горячо заговорили о возможных планах шведов. Со стороны можно было подумать, что речь идет о плановых маневрах.

Тиренко, подкрепляя свои слова, тыкал в карту тонким пальцем:

— Я ждал, что Карл выступит вдоль побережья к Риге, там встретится с войсками Левенгаупта и вместе с армией Любекера возьмет Петербург в окружение. Тогда он имел бы возможность отвоевать обратно Нарву и берег Финского залива.

Раскин задумчиво покачал головой:

— Так он может пойти и от Гродно.

— Не думаю. Я склоняюсь к тому, что он двинется на Москву, — Сергей прочертил линию от Немана до Москвы.

— Он не такой дурак! — возразил Раскин. — Тут пути не меньше чем тысяча верст — без подкрепления, без обоза! Я бы на его месте сначала занял Балтику и Ингерманландию, а потом уже отсюда через Новгород и Тверь двигался на Москву.

— Это ты так думаешь, а он — шведский король, он рассчитывает на стремительный марш. Впрочем, наша армия так резво удирает, что ему, пожалуй, это удастся.

Сирин в споре не участвовала, но прислушивалась внимательно. Паника, охватившая офицеров, удивила ее, пусть большинство и пытались скрыть свой страх за громкими спорами.

«Что же за человек этот шведский король, если ему удалось навести такой страх на этих людей? Интересно, а царь тоже его боится? Очевидно, да, иначе разве позволил бы он оставить Гродно, когда шведы начали наступление». В первый раз за многие недели девушка вспомнила отца и спросила себя: не станет ли эта война удобной возможностью избавиться от русского ига? Пусть ее притащили на запад и одели в русский мундир — она по-прежнему оставалась татаркой и дочерью Монгур-хана. Мысль о том, что ее племя покорено и платит дань царю, приводила Сирин в ярость. Но тут ей в голову пришла еще одна мысль: ее привезли сюда, чтобы она служила залогом мира между ее народом и русскими, но теперь царь сделал ее русским солдатом — а значит, может казнить ее по любому другому поводу, к примеру, за бегство с поля боя.

Она отмахнулась от этой мысли и посмотрела на Семена Тиренко, который подносил ко рту полупустую бутылку водки. Он вылил в себя все остатки и глубоко вздохнул:

— Прошло наше доброе мирное время, скоро снова будем сидеть в седле вместо этих удобных кресел.

Сергей мрачно глянул на него и испытал горячее желание напиться, чтобы хоть немного разогнать уныние, но, посмотрев на Бахадура, он передумал. Татарин был чертовски прав: попытка утопить ум в водке ни к чему хорошему не приведет. Шведы продвигаются все дальше, а русская армия доблестно отступает.

9

На следующее утро в конюшне, где жили Сергей, Ваня и Сирин, появился вестовой [10]князя Апраксина с приказанием капитану Тарлову немедленно явиться. Он даже не дал Сергею переодеться в парадный мундир. Но спешка оказалась напрасной — во дворце Апраксина Сергей еще несколько часов ждал приема: вестовые, адъютанты и слуги сновали туда-сюда, вбегали и вновь выбегали. Никто не предложил ему стул, и Сергей, словно зверь в клетке, мерил шагами приемную, прислушиваясь к раздраженному голосу князя, доносившемуся из-за двери:

— Ради всего святого, куда подевался Горовцев?! Его армия уже должна быть здесь!

Как раз в этот момент один из вестовых распахнул дверь и застыл на пороге, поэтому Сергею удалось разобрать ответ:

— По последним сведениям, Горовцев находится возле Мологи. Сбор войск объявлен около Пестово.

Апраксин зарычал от злости:

— Он должен был сделать это еще осенью, когда выехал из Петербурга! Пестово? Матерь Божья! Войска Любекера уже недалеко, а шведы на марше будут попроворнее наших. Может быть, стоит просить подкрепления, пока не поздно? Шереметева, к примеру.

— Драгуны генерала Шереметева вместе с остальными нашими силами отступают от Гродно на восток.

Апраксин крепко и замысловато выругался — будь здесь священник, он не преминул бы укорить князя за богохульство.

— Скажи лучше, что они поджали хвосты и бегут от шведов сломя голову! Черт побери, и с такой армией наш царь думает победить? Да поставь на пути у шведов пару смазливых девчонок, они и то задержат их лучше, чем эти трусы!

Кто-то хихикнул, но тотчас же замолчал. Апраксин продолжил свою речь, и в голосе его зазвенел металл:

— Мы можем рассчитывать только на себя, помощи ждать неоткуда. Позовите сюда Тарлова. Прибыли его сибирские головорезы, а нам сейчас каждый человек важен.

Сергей уже подходил к двери, когда наружу выскочил адъютант и попросил его пройти в кабинет, через мгновение Сергей уже стоял навытяжку перед губернатором: