Жатва скорби, стр. 9

Практически это выразилось в том, что в книге «Две тактики социал-демократии» (1905 г.) Ленин выдвинул такую идею: между капитализмом и социализмом возникнет некая промежуточная ступень, названная им «демократической диктатурой пролетариата и крестьянства». «Это будет, разумеется, не социалистическая, а демократическая диктатура». Но на страницах той же самой брошюры Ленин признает, что после прихода этой коалиции к власти смешно будет говорить о единстве воли обоих партнеров, пролетариата и крестьянства. «Тогда мы будем думать уже о социалистической, пролетарской диктатуре»[ 24].

Слабое место во всем большевистском видении аграрной проблемы, догматический схематизм, присущий этому мышлению на протяжении всего рассматриваемого нами периода, ярче всего проявляется в сочинении или, в лучшем случае, в раздувании большевиками неких классовых или хотя бы экономических противоречий в среде крестьянства. «Деревенский пролетариат», понятие, которым они оперировали постоянно, пожалуй, можно было бы обнаружить в действительности: в 1897 году 1 837 000 человек назвали себя при переписи наемными сельскохозяйственными работниками, указав, что это их основное, хотя не единственное занятие. Более того, в страду, на короткий срок, нанималось в батраки еще больше рабочих. Но, как будет показано далее, социальное значение этой рабочей прослойки было небольшим и пролетарского сознания в марксистском понимании этого термина у них тоже имелось совсем немного.

Еще труднее оказалось для большевиков провести грань между этими наемными рабочими и так называемыми середняками. Даже Ленин понимал, что крестьянин, владеющий молочной фермой близ большого города, вовсе не обязательно должен быть зачислен в разряд бедняков, даже если он относится к категории «безлошадных», и наоборот, крестьянин в степи, даже если он владел там тремя лошадьми, далеко не всегда зачислялся в богачи. Теорию классового деления внутри крестьянства было очень трудно логически обосновать, особенно в тех случаях, когда в практике жизни ее авторы встречались с такими вот фактами[ 25].

В силу подробных сложностей ленинские представления насчет крестьян были непоследовательными и переменчивыми. Лишь в одном теоретическом вопросе и сам Ленин, и его преемники проявили непоколебимость, и это сыграло решающую роль в последующие годы: врагом партии и пролетариата будет «кулак» (по-украински – «куркуль»)! «Кулачество» определялось Лениным как класс богатых крестьян-эксплуататоров, против которых после устранения помещиков и следует направить ярость всех остальных жителей деревни.

Кто такой, в сущности говоря, деревенский кулак? Это сельский ростовщик и залогодержатель: в деревне или группе деревень имелся, как правило, хотя бы один такой деятель. Вообще-то, любой богатый крестьянин время от времени давал соседям ссуды, и это считалось совершенно нормальным явлением. Лишь в случае, когда ростовщичество становилось главным источников доходов и махинаций богача, сельские жители начинали называть его «кулаком». О.П. Аптекман, народник, оставивший очень искренний отчет о своем общении с российским крестьянством, писал, что в ответ на интеллигентское замечание, что, мол, кулак сосет крестьянскую кровь, мужик обычно отвечал ему: «Некоторые добросердечные господа никак не могут успокоиться оттого, что какому-то крестьянину теперь живется получше» или же возражал: вы, горожане, просто не понимаете нашей крестьянской жизни.

Еще в 1889 году Ленин употреблял термин «кулак» довольно точно, то есть применительно к сельскому ростовщику, но впоследствии он и слушать не хотел разъяснений тех, кто объяснял, что между сельским ростовщиком и тем зажиточным мужиком, который просто использует наемных работников, существует коренное отличие. Он на это возражал, что и ростовщик, и крепкий хозяин являются «двумя формами одного и того же экономического явления»[ 26]. Ни он, ни его последователи так, в конце концов, никогда и не сумели дать строго научного определения «кулаку», «середняку» или «бедняку», опиравшееся на их же экономические теории. Сам Ленин, когда его спрашивали, кто же такой этот пресловутый кулак, раздраженно отвечал, что кулака «можно сразу распознать»[ 27].

В итоге оформилась концепция о существовании в деревне богатого меньшинства, естественным образом жестоко угнетающего все остальное крестьянство. И если угнетенное крестьянство пока что не в состоянии почувствовать ненависть к угнетателям-кулакам, то задачу раздуть эту ненависть возьмет на себя партия.

В отношении большевиков к проблемам классовой борьбы имелась некая идея, часто не находившая у них нужного словесного оформления. Вот, например, какой разговор состоялся в августе 1917 года в столовой Смольного института между Феликсом Дзержинский, вскоре ставшим главой ВЧК в правительстве Ленина, и Рафаилом Абрамовичем, одним из меньшевистских лидеров.

Через год Г.Зиновьев, один из главных руководителей нового советского государства, заявит на митинге в Петрограде: «Мы должны повести за собой девяносто из ста миллионов человек, составляющих население Советской России. Остальным нам нечего сказать. Их нужно ликвидировать»[ 29]. Оказалось, однако, что цифра, названная Зиновьевым, страдала явно недооценкой масштабов террора: ведь жертвы его выбирались из классов, составлявших большинство населения России.

Глава вторая. Украинский национализм и

Почему события, которые будут описаны нами дальше, никогда по-настоящему не овладевали вниманием мыслящих людей на Западе?

Основной причиной, думается, было недостаточное понимание или незнание национальных чувств украинского народа, непонимание источников украинского национализма.

Во-первых, независимое украинское государство продержалось всего несколько лет, притом с перерывами, и ему не удалось утвердить себя ни на карте мира, ни в мировом сознании. Украина, занимавшая территорию размером с Францию и населенная нацией большей, чем польская, осталась, пожалуй, самым большим этносом в Европе, который не сумел создать собственной государственности в период между двумя мировыми войнами (мы сознательно исключаем очень короткое время, когда такая государственность возникла)

Высказываться одобрительно о создании украинской государственности – вовсе не значит хоть как-то выступить против интересов русского народа. Даже А.Солженицын, это живое олицетворение русского национального духа, всегда выступая за братские отношения между тремя восточнославянскими странами – Россией, Украиной и Белоруссией, – считает само собой разумеющимся, что любое решение о союзе, федерации или выходе из них должно быть делом свободного выбора украинского народа и никакой русский решать этот вопрос за украинцев не может.

Старинная украинская культурная традиция мало известна на Западе. На картах Украина всегда изображалась как часть Российской империи, и даже название у нее было Малороссия. Было известно, что говорят украинцы на языке отличие которого от русского посторонними людьми не воспринималось достаточно отчетливо. Украинский язык значительно отличался от русского и до покорения Западной Украины Екатериной Второй, но позднее не только правители империи, но даже русские, в теории бывшие либералами, считали украинский язык всего лишь диалектом русского.