Русский легион Царьграда, стр. 13

– Меняю на своего коня, – сказал он, протягивая Мечеславу его рубаху и шлем.

Вечером того же дня, приняв тайный обряд посвящения и зачисления в дружину, Мечеслав сидел вместе с боярами и гридями за столом княжеским. Щедрый княжеский стол был уставлен румяными пирогами, хлебами, блюдами с мясом, дичью, рыбой, мочеными ягодами и яблоками, отроки подавали взвары да каши. Пили квас, меды хмельные и даже вино ромейское, из самого Царьграда привезенное. Веселились, чары подымали во здравие великого князя Киевского Владимира.

Мечеслав не спускал глаз с сидевшего во главе застолья великого князя, которого видел раньше раза два, да и то издали, мельком. Ранее он представлял его суровым, умудренным опытом мужем, Владимир же оказался только входящим в возраст возмужалости, и на вид он был лет на пять постарше самого Мечеслава. Перед ним сидел человек, по вине которого убили его мать, сгинул неведомо где отец, была уведена в полон сестра. Из-за него было сожжено родное село. Из-за его желания примучить радимичей и взять с них дань закончилась их тихая и мирная жизнь. И это ему он должен был теперь служить верой и правдой.

Князь сидел, держа в руке бронзовый кубок византийской работы. Широкие плечи его облегала белая рубаха, на которую было накинуто красное корзно, застегнутое фибулой на правом плече. На безымянном пальце левой руки был вздет перстень с драгоценным камнем. У князя было чуть вытянутое лицо, небольшой прямой нос, тонкие губы, русые длинные усы змейками спускались к волевому подбородку, покрытому густой щетиной. Из-под слегка изогнутых бровей на дружинников глядели голубые внимательные, но, как показалось Мечеславу, холодные глаза. Вдруг князь посмотрел на Мечеслава, то ли почуяв на себе его взгляд, то ли случайно выхватив молодого воина из ряда других, сидящих за столом. Он, не отводя взгляда от Мечеслава, стал что-то говорить боярину Добрыне, широкоплечему великану с темно-русой бородой лопатой и мохнатыми бровями. Его казавшееся добродушным лицо с крупным носом и большими темно-серыми глазами выражало жесткую волю, силу, ум и широту души. Добрыня тоже взглянул на Мечеслава и стал что-то объяснять князю, время от времени кивая то на воеводу Волчьего Хвоста, то на варяга Орма. Князь одобрительно покачал головой, сказал несколько слов Добрыне. Великий боярин встал и громким голосом произнес:

– А ну-ка, младой гридь Мечеслав, что из радимичей, подойди к князю нашему!

Радимич растерянным взглядом пробежался по лицам сидящих напротив дружинников, встретился глазами с Ормом. Варяг, подбадривая побратима, кивнул.

Мечеслав поднялся со скамьи и, пройдя вдоль длинного стола отяжелевшими вдруг ногами, подошел к месту, где сидел князь. Низко поклонился, затем выпрямился и опустил голову, глядя себе под ноги.

– Имя твое непростое, такими именами только в знатных родах нарекают, то имя княжеское. Кто же батюшка твой, ежели нарек тебя именем этим? – спросил князь.

Мечеслав промолчал.

– Ответствуй князю, – нахмурив густые брови, произнес Добрыня.

Мечеслав еще ниже опустил голову, ответил:

– Нет моего отца боле. А кем был он и какого роду-племени, не ведаю.

– Ну да ладно, – сказал князь. – Я ведь тоже без отца с младых годов остался. Отныне твое племя и твой род – моя дружина.

– Преклони колено пред князем, – сказал Добрыня. Мечеслав повиновался.

– Молвят, проявил ты себя в ратном искусстве паче иных. За то, хоть млад ты годами, жалую тебе меч. Береги его! – сказал Владимир, беря меч у подошедшего к нему отрока и вручая его Мечеславу. Юноша взял, приложился губами к лезвию и, встав с колена, поклонился.

– Служи верно князю нашему и земле нашей! Отныне ты дружинник и мечник княжой! – сказал Добрыня и, положив огромную ладонь на плечо Мечеслава, добавил: – А теперь ступай, далее пировать будем.

Мечеслав, бережно держа меч в деревянных, отделанных кожей и серебром ножнах, подошел к своему месту. Не успел он сесть на скамью, как раздались многочисленные голоса дружинников:

– Братину ему!

– Братину!

– Братину давай!

– Испей из братины, друже!

Челядинцы принесли огромную, с выпуклыми стенками медную братину, наполненную хмельным медом. И пошла она вокруг всего стола, передаваемая от одного к другому, и каждый пил из нее за князя, за Мечеслава – гридя нового, за дружину княжью. Пригубил из братины и Мечеслав. Голова закружилась… Будто в тумане он видел смеющиеся и смотрящие на него по-доброму лица дружинников, среди которых были Орм, Ратша, Сахаман, Злат и другие знакомцы. Радостно и тепло стало на душе Мечеслава, почувствовал он близость к этим людям, сопричастность к делам их, словно были они ему братьями родными. И был он готов идти с ними на любого ворога и разделять невзгоды любые. Потому что это други его! Его дружина!

Глава седьмая

Уж, почитай, два десятка дней прошло с той поры, как приняли Мечеслава в дружину, и вот теперь он шагал по первому снегу заступать в первую свою сторожу. Облаченный в доспех, при мече, ноже и копье шел он с пятерыми дружинниками на одну из башен, стоявших вокруг Киева.

– Ходи веселее, воинство, не тянись! Видать, снедали много, потому и ноги еле волочите, – бодро шагая, приговаривал старшой сторожи, которого все называли Викуличем. – Эка, снегу-то ноне навалило!

Мечеслав шел следом, слушая его монотонный басовитый говор. Под ногами хрустел снег, морозец пощипывал и румянил щеки.

– Мечеслав! – позвал его знакомый голос.

Юноша обернулся. Сердце гулко застучало, пытаясь вырваться наружу. Перед ним, улыбаясь, стояла Рада.

– Выздоровел и опять ни единого слова не молвишь? Али изобидела тебя чем? – проговорила девушка.

– Почто мне на тебя обиду держать? – ответил Мечеслав.

– Вот и услышала я слово твое, – улыбнулась Рада.

– Поспешай, воин, недосуг нам ожидать тебя! – крикнул старшой.

– Пора мне, Рада, – опустив голову, сказал радимич.

– И мне пора, Лычко-брат с бабушкой заждались. Мне уж недалече осталось. Вон дом наш.

Рада указала на стоявшую неподалеку припорошенную снегом избенку, добавила:

– Орму поклон передавай.

– Передам, Рада.

Он побежал догонять остальных, оставляя на белом снегу темные следы.

Полночи простоял на башне Мечеслав, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в тишину, которую изредка нарушали крики сторожи:

– Слушай! Слу-шай! Слу-шай!

Мороз осильнел, словно хотел испытать стойкость молодого дружинника, но теплое, струящееся внутри чувство, родившееся в душе Мечеслава, согревало его в эту ночь. Он впервые назвал девушку по имени, и имя ее было прекрасно! Радиныч вглядывался в темную даль, а в голове все крутились и крутились слова Рады, он искал и находил в них какой-то особый смысл. Юноша постоянно возвращался к ее голосу, вспоминал ее глаза, ее брови, ее ресницы, ее губы. Все было прекрасно в ней, и нежно, и трепетно. Он страдал сладко, мучительно, он жил сейчас далеко отсюда, там, где ему выпало счастье защищать ее, такую маленькую, хрупкую. «Любая моя! Рада! Рада! Рада!»

– Да ты никак в дрему впал, парень? То не дело! Не углядишь ворога, погубишь всех нас вместе с девой, с коей давеча речи вел, – вырывая его из мечтаний, строго проговорил старшой.

– Прости, Викулич, моя вина, боле не бывать этому, – Мечеслав виновато опустил голову.

– Да чего уж там… На первый раз простимо. Вскоре Дажбог явится, а там и замена нам будет.

Наступило утро, дружинники во главе с Викуличем вернулись из сторожи. Войдя с холода в теплоту молодечной, Мечеслав ощутил приятную истому, захотелось поскорее снять доспех, лечь на лавку и уснуть. Но не пришлось. К освободившемуся от доспехов радимичу подошел Злат:

– Орм просил передать, что князь отсылает его гонцом в Полоцк. Перед отъездом он наведается к Лычку. Ищи варяга там.