Кровь нуар, стр. 63
Злость я знаю, люблю ее. Мне от нее надежно — надежнее, чем от секса. Жан-Клод меня научил питать ardeur дистанционно у себя в клубе. Я могла бы поступить так и сейчас, хотя это и не всегда легко и даже не всегда получается, но я умею питаться от эмоции. Питаться от эмоции вожделения или любви, а недавно я узнала, что дружба — это смягченная и очищенная любовь. Это не было сознательным решением — только что я задыхалась на полу от силы и меха, ощущая, как взметнувшийся ardeur пытается опередить зверя. И вот — ardeur завладел мною полностью, моей собственной силой изгоняя из глотки ощущение меха. Снова стало можно дышать. И снова я стала сама собой — в каком-то смысле.
Но гнев никуда не делся, стучал по телу, как фамильярный приятель. И я открылась ему. Я впивала его, глотала, пропитывалась им. Встала и позволила упасть последнему полотенцу. Всасывала в себя гнев голым телом, каждой его порой, каждым дюймом кожи ощущая ненависть, потому что Ричард ненавидит гнев. Не понимает его. И не может понять, потому что не его это гнев, а мой.
Мой.
И я забрала его в себя. Я смаковала его, перекатывая на языке, наслаждаясь букетом вкуса, сладковатым привкусом пепла. О да, это выдержанное вино, которое храню я в темноте при правильной температуре всю свою жизнь.
Я высосала его из Ричарда, как высасывают болезнь или одержимость. Высосала — и дала Ричарду успокоиться под тяжестью навалившихся вервольфов. И в конце этого спокойствия я почувствовала, как рушится стена между мной и Жан-Клодом. Гнев мой, но вампирские метки, передавшие его Ричарду, принадлежат Жан-Клоду. Я пыталась снять какую-то из этих меток, не нарочно, но в попытке снять нечто чужое я снова нашла свою любовь.
Жан-Клод посмотрел на меня — темно-синими, полночными глазами, будто глядит на тебя само небо после заката, — и прошептал:
— Ma petite.
И от этих простых слов метки, связывающие меня с ним, вернулись на место. Я его ощущала, я снова принадлежала ему — ему, а не ей. Хотя мы оба не сомневались, что она оставила на мне метку. Еще придется нам иметь с нею дело, но тогда и разберемся. А сейчас есть только улыбка Жан-Клода, и его голос, и ощущение, что я вернулась домой.
Глава сорок девятая
Не столько он прошептал мне, сколько я просто знала, что ему придется закрыться, когда я буду питать ardeur. Гнев он не умеет пить, в отличие от любви или похоти. Не его это пища, а моя.
Я так и стояла, ощущая холод мокрых волос на плечах. Не так уж много прошло времени, но это был один из тех моментов, когда минуты превращаются в часы. Я пила гнев, но он не задерживался, не уходил в ту темную яму, где дрались и перемешивались ярость и горе. Я ела гнев, как могла бы есть любовь, похоть и желания сердца. Я глотала его, как еду. Но похоть у меня иногда вырывается из-под контроля, овладевает мною и окружающими, а гнев… гневу я хозяйка. Его я умею держать в узде.
Я стояла и чувствовала, как покалывает кожу его энергия, поет во всем теле. Я не просто насытилась, я хорошо наелась. Будь это нормальный ardeur, я бы вынуждена была превратить эту энергию в секс, но это был не ardeur — что-то иное. Мое. Не меньше мое, чем пистолет у меня в руке. Мое, не Ричарда, не Жан-Клода. Я поглощала еду, которую мой мастер даже переварить не мог бы, и это наполняло меня свирепой радостью. Такой острой, что она была почти злостью, и я была счастлива, так счастлива, что есть у меня наконец сила, принадлежащая мне, а не им. Сила Жан-Клода — любовь и вожделение. А моя — гнев и ярость, и меня это устраивает.
Отчетливый и странно-спокойный донесся голос Ричарда:
— Все в порядке. Дайте мне встать.
Шанг-Да и Джемиль переглянулись, потом почти синхронно отодвинулись, отпуская Ричарда. Джейсон подполз, припал к земле рядом с ним. Ричард тронул его за плечо, но смотрел на меня. Я ожидала увидеть в его лице злость, презрение, но впервые за очень долгое время Ричард смотрел на меня. И его лицо, его глаза — это были лицо и глаза того Ричарда, в которого влюбилась я когда-то. Того, кто был слишком чувствителен, чтобы убить прежнего Ульфрика и взять власть над стаей. Этой мягкости в его лице я так давно не видела, что почти убедила себя, будто ее и не было никогда.
— Все нормально, Джейсон, все нормально.
Он встал, оставив своих волков на полу. А они глядели на него снизу вверх, даже не пытаясь скрыть настороженности.
Алекс поднял руку — не так чтобы заграждая ему путь, но и не пропуская.
— Ты сейчас спокоен, Ульфрик, но то, что мы только что видели, спокойным не назовешь.
Криспин придвинулся ближе, но я жестом его попросила отойти. Ричард вел себя разумно, и я не хочу, чтобы ко мне сейчас прикасался другой мужчина. Тем более единственный в комнате, кто так же гол, как я.
Криспин понял намек и остался там, где стоял. Он вообще очень понятливый, и это хорошо.
Белая футболка Ричарда так порвалась, что вид у него был как у танцора в «Запретном плоде» где-то в середине представления. Волосы рассыпались, и сейчас он шел ко мне с лицом в раме каштановой гривы. Он выглядел, как он умел — будто оживший эротический сон. Но улыбка у него на лице была добрая, и не о сексе говорила она, а о чем-то более тонком.
Он тронул меня за лицо, посмотрел в глаза все с той же улыбкой, и столько было нежности в этих карих глазах, сколько я уже год не видела.
— Спасибо, — сказал он.
Я рукой прижала сильнее его ладонь к своему лицу.
— Это был мой гнев, я просто забрала его обратно.
Он не стал отнимать руку, и я позволила себе таять от тепла его ладони.
— Я думал, что он навсегда со мной, и мне его сдерживать.
— Он может снова протечь, — сказала я тихо.
Он наклонился, и я поняла, что он хочет меня поцеловать. Мне хотелось и не хотелось этого. Я вырезала его из своего сердца — этого нового злого, злобного Ричарда, — но сейчас передо мной был Ричард прежний. Ричард до того, как ему столько раз пришлось делать тяжелый выбор. До того, как разозлился на меня навсегда.
Он поцеловал меня мягкими полными губами, хорошо поцеловал, но слишком целомудренно по нашим теперешним меркам. Я поняла, когда он отодвинулся обратно, разглядывая мое лицо, что последнее время, когда мы бывали вместе, ничего у нас не было, кроме секса. Грубого. Приятного, но грубого. Он должен был быть резок, потому что знал, что я это выдержу и мне понравится, но даже в сексе у нас было больше злости, чем любви. Косметический секс — тоже вещь хорошая, но не тогда, когда нет ничего другого.
— Я куда больше сейчас чувствую себя самимсобой, чем бывало уже много месяцев, Анита. Годыпсихотерапии не дали бы мне того, что ты сейчас сделала.
— Знай я, что могу отобрать свой гнев обратно, я бы давно так сделала, Ричард.
— Знаю, — ответил он.
Взяв мою руку в свои, он обернулся к ожидающим волкам. Я уж забыла, когда мы в последний раз просто держались за руки. Он даже в церкви перестал это делать, и потому все наши прикосновения бывали только наедине и только сексуальными. Я уже начала подумывать, что мне надо вернуться в мою прежнюю церковь, чтобы он и его родные оставили себе свою. Если мы разорвем навсегда, то мне проще будет сменить церковь, чем всему клану Зееманов. Но в этот момент соприкосновения рук я не могла не подумать, что еще в нем изменилось — кроме того, что он себя чувствует сам собой.
Я отогнала эту мысль. Давно уже бросила мечты о жизни с ним за белым штакетником. Он единственный мужчина, который заставил меня пожалеть, что это не моя жизнь. И сейчас, взяв его за руку, я не могла не задуматься снова, не упустила ли я свой шанс. Не он ли единственный, с кем это могло бы получиться?
И тут же я поняла, что эмоция это не моя и мысль не моя тоже. Ричард не единственный мужчина в моей жизни, заставлявший меня задумываться, не мог ли бы он стать единственным, кабы не ardeur. Но держа его за руку, ощущая его эмоции, я сожалела о несбывшемся — и сожаление это было мое.