Завоевательница, стр. 98

«Дорогая Ана!

Благодаря своему бесстрашию и смелости ты оказалась в лесах Пуэрто-Рико, я же за эти годы покорилась принятым в обществе устоям и вела ничем не примечательную жизнь. Теперь мои любимые опекуны обрели вечный покой на небесах, а ты, дорогая, продолжаешь следовать по стопам своего знаменитого предка. Повинуясь твоей просьбе, я старалась быть терпеливым и преданным другом Мигелю. Превратившись во взрослого, исследующего окружающий мир мужчину, он перестал нуждаться во мне.

Однажды утром, несколько недель назад, я проснулась и, подсчитав оставшиеся позади годы, попробовала представить, что может ждать меня впереди. У тебя крепкий брак и налаженный быт, а к тому времени, как ты получишь письмо, появится еще один ребенок. Мигель наслаждается путешествием по Европе и собирается пробыть там еще несколько месяцев. Я провела много времени в тишине и молитвах, вспоминая прожитую жизнь и представляя, как она могла бы сложиться. Наконец я решила, что не хочу провести остаток своих дней в одиночестве. Я согласилась стать женой уважаемого человека — учителя Мигеля, дона Симона. Мы знакомы пятнадцать лет, но решились составить счастье друг друга только сейчас, когда соединивший нас Мигель покинул остров.

Я мечтала о том, чтобы крестник вел меня к алтарю, но не осмелюсь прервать его поездку своей просьбой. Наш добрый друг господин Уорти проведет церемонию. Вполне вероятно, что из-за частых разъездов между Мадридом, Парижем, Римом и Лондоном Мигель не получил всех моих писем. Вот он удивится, когда обнаружит весточку от сеньоры Элены А’Катрин де Фернандес! Будучи еще ребенком, он часто удивлялся, почему мы с Симоном не поженимся. Он будет счастлив узнать, что мы наконец-то решились на этот шаг. А еще я надеюсь, что и ты, дорогая Ана, тоже порадуешься за меня. Остаюсь верной и любящей тебя подругой, Элена».

Элена замужем! Ана почувствовала укол ревности. До сих пор подруга знала только ее ласки. Вспоминала ли она, как двигались когда-то в унисон их разгоряченные девичьи тела? Вспомнит ли о ней в постели с мужем? Может быть, она уже отдалась ему? Сколько раз сама Ана просыпалась посреди ночи рядом с Рамоном, Иносенте или даже Северо, протягивала в порыве страсти руку и, натыкаясь на крупное, волосатое тело, с сожалением осознавала, что рядом с ней не Элена. А теперь другие руки, другие губы… Она попыталась прогнать эти мысли. Воспоминания, как она прекрасно знала, могли посеять в душе лишь зерна сожаления.

— Как поживают мои драгоценные?

Ана вскинула глаза на мужа.

— Ваше маленькое сокровище все время просит есть! — выпалила она с обидой и раздражением, но было поздно. — А ваше большое сокровище, похоже, не в состоянии удовлетворить его!

Северо поцеловал жену, затем ребенка, уткнувшегося в ее грудь и строившего недовольные гримасы.

— Я старалась, но, видимо, ему нужна кормилица. — Она приложила Сегундо к другой груди и опустилась на подушки, вздыхая от усталости. — Пепита до сих пор кормит, да и характер у нее покладистый… — Она внезапно провалилась в сон, а проснувшись, встретилась с глазами Северо, пожирающего ее таким плотоядным взглядом, что она залилась румянцем. — Северо, вы ведь знаете, нам нельзя…

— Никогда вас такой не видел! — ответил он, вдыхая запах ее шеи, плеч, головки Сегундо.

Он поцеловал малыша, провел пальцами по его личику, поцеловал Ану в губы, но она отстранилась.

— Ваше внимание лестно, — сказала она жеманно, — и будет вознаграждено позднее.

— Хорошо.

Он немного прошелся по комнате, прежде чем собрался с силами и вышел.

Ревность пульсировала в ее висках. Ана понимала, что недавнее отцовство не помешает Северо разделить свою страсть с другой женщиной, но не сказала ни слова. Молчанием беды не исправишь, но она принимала как данность многие вещи, которым при других обстоятельствах непременно воспротивилась бы. «Ничего страшного, пока он возвращается обратно домой», — сказала она себе. Эту же фразу веками как заклинание произносят про себя все женщины, закрывая глаза на измены мужей.

— Консуэла, моя отрада, — позвал Северо, и она появилась, пахнущая дымом, пеплом и сигарами.

Он взял ее с поразившей их обоих яростью, после чего заснул, положив голову на ее мягкую, пышную грудь, пока она гладила его по голове.

ХАКОБО, ЯЙО И КИКЕ

Два человека, которых Северо привез из Сан-Бернабе, спали в барачных гамаках рядом с Хакобо. Их семьи по-прежнему жили на ферме, и Яйо с Кике волновались за жен и дочерей, которые оставались во власти дона Луиса и надсмотрщика Сантоса. Они уже не раз подвергались насилию со стороны дона Луиса, в результате семьи обоих рабов приросли детьми и внуками, рожденными от хозяина. Все эти годы мужчины сдерживали свой гнев, но не смирились. Запертым на всю ночь в бараках, им ничего не оставалось, как делиться возмущением, которое быстро переросло в разочарование и посеяло мысли о мятеже. Поначалу Хакобо делал вид, будто не слышит их, но довольно скоро заинтересовался планами соседей. Африканцы договорились, что лучше всего бежать во время сафры, когда они работают в поле с мачете и другими инструментами, которые могут пригодиться в качестве оружия.

На безрассудные поступки толкает отчаяние. Воинственный пыл тайно замышлявших побег Яйо и Кике оказался заразительным: Хакобо решил к ним присоединиться. К концу 1864 года они были уже немолоды, зато обрели опыт и знания. Им было известно, что сбор урожая начнется с восточных, северо-восточных и юго-восточных полей, ближе других расположенных к границам Сан-Бернабе и главной дороге на Гуарес. Между ними и юродом лежала Ла-Паланка, поселение кампесинос.

В нем останутся лишь женщины и дети, мужчины будут в это время на сахарном заводе. Им не составит труда миновать ее, может, даже удастся украсть пару лошадей или мулов, чтобы легче было передвигаться в горах. Они не думали, что случится, стань их план известен. Не думали и о последствиях его провала. Не думали и о двух юношах, пойманных и забитых до смерти за попытку бегства вскоре после того, как на Пуэрто-Рико стало известно о Прокламации об освобождении рабов. Не думали, что при удачном стечении обстоятельств им придется перемещаться из одной пещеры в другую вдоль пересекающего остров крутого горного хребта, скрываться всю оставшуюся жизнь от собак, солдат и смертного приговора. Хакобо знал: стоило ему донести на этих двоих, и он получит свободу. Но он не сказал никому ни слова и вместе с Яйо и Кике стал считать луны до наступления темной ночи. Они условились бежать на второе новолуние после начала сафры будущей весной.

ВЕЧЕР В ГУАРЕСЕ

Двадцать пятого апреля 1865 года торговое судно взяло курс на поросшую лесом и окруженную скалами бухточку с полоской белоснежного песка. Мигель Аргосо Ларрагойти вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть за обдуваемым всеми ветрами пляжем южный край гасиенды Лос-Хемелос, на который указал ему капитан.

Его судно должно было причалить в Гуаресе до заката, но на неделю позже, чем планировалось. Дело в том, что сначала корабль прибыл в Ливерпуль с опозданием, а потом Мигель ждал, когда его подготовят к межатлантическому рейсу. Капитан предложил юноше переночевать в гостинице у француза, если его никто не встретит.

— Не самое роскошное место, но дон Тибо даст лошадь и расскажет, как добраться до гасиенды. Советую отправляться рано утром в воскресенье.

Мигель радовался и волновался одновременно. Он четырнадцать месяцев путешествовал по Европе с маэстро де Лаурой, который настаивал на работе на пленэре в попытке преодолеть пристрастие ученика к безжизненным официальным портретам и еще более унылым натюрмортам. После нескольких часов на свежем воздухе они возвращались в гостиницу только для того, чтобы переодеться. А вечерами наведывались в театры, варьете и публичные дома. Испытанное там удовольствие обернулось для Мигеля несколькими весьма болезненными курсами. Избавившись от неприятных и постыдных последствий, юноша стал осторожнее. Этот год стал для него целой жизнью, и он намеревался обязательно вернуться в Европу при первой же возможности. Молодой Аргосо Ларрагойти еще не сошел на родную землю, а остров уже показался ему слишком маленьким.