Завоевательница, стр. 46

Дороги и проезды в Гуарес и вокруг города постоянно патрулировались, поэтому Дамита отправлялась туда только в крайних случаях. Однажды вечером она уже собиралась задуть свечу и улечься в гамак, когда в дверь постучали.

— Кто там?

— Это я, мама, Артемио…

Сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. На гасиенде уже давно прозвонил колокол, приказывавший гасить свет, и ее сын должен был сейчас находиться в бараке. Она впустила его и заперла дверь. Артемио бросился к ней, словно за ним гналось привидение.

— Что случилось? Что ты тут делаешь?

— Прости меня, мамасита… — Закрыв лицо, он всхлипывал, как ребенок, а Дамита обнимала и гладила по голове своего младшего сына.

Новости, которые он принес, были хуже некуда: Артемио вместе с тремя рабами убежал из Сан-Бернабе.

Он ходил в Сан-Бернабе по поручениям дона Северо и влюбился в тамошнюю девчонку-мулатку, с кожей цвета какао и большими круглыми глазами над высокими скулами узкого лица. У нее часто поднималась температура — оттого, как считала Дамита, что кровь у девушки была чересчур горячей и то и дело закипала. Дамита лечила юную мулатку и ее брата, который страдал от того же недуга.

— Дон Луис не дает проходу ни одной женщине на плантации, и она не смогла больше терпеть. Она убедила нас в том, что надо бежать. Но когда мы встретились в лесу, она передумала и попыталась нас отговорить. Мы растерялись. Нужно мне было сразу вернуться, мама, но она сказала, что во всем признается… Тогда в награду ее освободят… Я так испугался! Я ударил ее, и она упала…

— Ты ее…

— Нет, кажется… Она стонала и… Я не собирался убивать ее, — сказал Артемио. — Я не знал, как быть. Все разбежались, и я прятался в поле до тех пор, пока колокол не зазвонил. А потом пришел сюда.

Объясняя, какой дорогой следует идти, она искала деньги, чтобы Артемио смог подкупить кого-либо, кто способен был оказать помощь. Но не успела она обнять и поцеловать сына в последний раз, как у дверей раздался собачий рык.

— Открывай дверь, Дамита. Выходи немедленно!

Дамита с Артемио вышли, держась друг за друга. Дон Северо направил на них ружье. Он свистнул, и собаки уселись у его ног.

— Простите, сеньор! — снова и снова умолял Артемио, молитвенно сложив руки. — Мама совсем ни при чем. Это все я, сеньор, пожалуйста, не наказывайте мою мамиту, прошу вас, достопочтенный сеньор! Прошу вас!

Дон Северо не успел ответить — четверо военных ворвались во двор.

— Именем королевы! — закричали они.

Любой, услышав эти слова, должен был замереть на месте и ждать, пока солдаты не дадут команду «вольно».

— Мы еще не нашли остальных, — сказал лейтенант дону Северо. — Этих двоих мы забираем…

— Мальчишка принадлежит мне и работает на меня, — возразил дон Северо. — Я сам с ним разберусь.

— Простите, дон Северо, вы вольны распоряжаться в случаях мелких правонарушений, но здесь другое дело. Дон Луис сказал, они убили девушку. Кто знает, что они затеяли? Прежде всего нам нужно их допросить. Эта женщина, скорее всего, соучастница.

— Она ни при чем!

— Будь мужчиной! — рявкнул дон Северо, и Артемио умолк. — Я встречусь с вами в бараках в Гуаресе.

Руки им стянули за спиной, а на шеи накинули петли. Концы веревок привязали к лошадям, так что если бы Дамита или Артемио споткнулись или упали, то петля затянулась бы и удушила их. Луна освещала дорогу как днем, но, когда она пряталась в облаках, все исчезало и в мире становилось так же темно, как на сердце у Дамиты. Она не могла понять, почему Артемио с товарищами решили бежать в полнолуние. Но она знала, что значит отчаяние: оно заставило ее вырваться на свободу в такую же ночь, когда ей было примерно столько же лет. Шрамы на ее спине сейчас саднили, словно до сих пор не зажили.

Они дошли до поворота дороги на Сан-Бернабе, и Дамита услышала собачий лай, крики и топот ног. Лошадь заволновалась, веревка с силой дернулась, потом снова и снова, и Дамите пришлось выписывать замысловатые па, как в какой-то дикарской пляске.

— Именем королевы! — раздался крик солдат. — Мы нашли их.

Военный, который вел Артемио, передал вожжи тому, кто вел Дамиту, оголил саблю и вместе с остальными ринулся в лес. Оттуда доносились вопли беглецов, моливших, чтобы убрали собак:

— Ради бога!

Дамита взглянула на Артемио. Он был самым младшим и самым послушным до сегодняшней ночи. Самым нежным и самым милым. Их глаза встретились, и она почувствовала его страх и свой, свою любовь и его и раскаяние мальчика. Луна спряталась, и Артемио, волоча ноги, приблизился к матери.

— Прости, мама, — снова повторил он.

Луна опять показалась из-за туч, Артемио вскрикнул и ударил ногой лошадь. Лошадь, к которой была привязана Дамита, рванула в сторону. Дамита упала, и лошадь протащила ее по земле несколько метров, пока военный не остановил животное. Другой солдат подхватил женщину, ослабил петлю и помог встать. Перед тем как луна исчезла, Дамита увидела вторую лошадь, которая мчалась в темноту, волоча за собой безжизненное тело Артемио.

КНИГА ВТОРАЯ

1849–1863

Говорить об истории — значит

Отказаться на время

От предписанного безмолвия,

Чтобы рассказать (не опуская дат)

Про страдание, о котором

Не сумели поведать другие,

Хранившие предписанное безмолвие.

Из поэмы Рейнальдо Аренаса «Эль-Сентраль»

НОВОСТИ ИЗ САН-ХУАНА

Леонора гордилась тем, что за долгие годы супружества создавала уют в самых разных местах, куда бы ни отправляли Эухенио по службе, однако она изо всех сил сопротивлялась переезду на Пуэрто-Рико. Леонора боролась со своими страхами, но дурные предчувствия продолжали терзать ее, даже когда она приспособилась к новой жизни.

Сначала она не могла привыкнуть к более чем скромным масштабам Сан-Хуана: всего семь на восемь кварталов, а остальное — крепость. Но скоро Леонора ушла с головой в благотворительность, которая не давала ей скучать. Кроме того, она быстро завела здесь знакомства. В пуэрториканской столице проживало и трудилось множество чиновников и военных — действующие офицеры армии и отставники со своими семействами играли весомую роль в городском обществе. К ее огромному удивлению, всего через пару месяцев она полюбила и город, и горожан.

Сан-Хуан представлял собой миниатюрную Испанию, чьи региональные диалекты, предрассудки, пристрастия и раздоры пересекли Атлантический океан и смешались в вынужденной тесноте цитадели. Каталонские банкиры, баскские мореплаватели, галисийские священники, андалузские фермеры и кастильские художники жили и работали бок о бок с французскими танцмейстерами, венесуэльскими кофейными плантаторами, ирландскими бакалейщиками, корсиканскими табаководами и североамериканскими бухгалтерами.

По манере одеваться старожила всегда можно было отличить от вновь прибывшего. Европейцы, не ожидавшие, что местный климат окажется таким жарким, а солнце таким ярким, постепенно отказывались от шерсти в пользу хлопка и льна, на смену фетровым шляпам приходили соломенные хипихапы, галстуки расслабляли свою мертвую хватку на мужских шеях, на женских корсетах распускалась шнуровка.

На Пуэрто-Рико постоянно менялся состав населения. Из Испании прибывали целые полки солдат, приплывали дестеррадос, политические ссыльные, которых присылали сюда отбывать наказание. Беженцы, спасавшиеся от беспорядков в Южной Америке и на ближайших островах, оставались здесь надолго и своими рассказами сеяли ужас среди местных жителей. В портовых городах проказничали матросы. Игроки, мошенники и шарлатаны приезжали сюда за удачей и, облапошив очередную доверчивую жертву, исчезали, своими подвигами внося немало ярких красок и драматизма в разговоры жителей.

Словом, Сан-Хуан был бойким и даже веселым городом, если не принимать близко к сердцу отсутствие канализации, частые засухи и разные большие и мелкие неудобства. Практически все, в чем Леонора нуждалась для содержания дома на должном уровне, ввозилось из-за границы, в том числе оливковое масло. Местные жители для приготовления пищи использовали свиной жир или кокосовое масло, оставлявшие неприятное послевкусие.