Завоевательница, стр. 36

— Да, винтовка. Вы же не думаете…

— Просто на всякий случай, — прервал хозяйку Луис.

Приезд гостей слегка успокоил Ану, к тому же дон Луис, по-видимому, оказывал благотворное действие на Рамона. Однако болтовня Фаустины раздражала ее. Гостья выпытывала у нее подробности путешествия Иносенте. Почему Северо оставил их одних? Когда он вернется? Чем больше она хотела знать, тем более сдержанной становилась Ана.

— Бедное дитя! — произнесла наконец Фаустина, пытаясь скрыть разочарование. — Естественно, вас переполняет горе, а тут я со своими неуместными вопросами. Извините, пожалуйста.

Ана промолчала.

Фаустина достала из кармана четки:

— Вера служит нам утешением в такие минуты. Мы можем обратиться к Богу.

Большую часть ночи они провели в молитвах. Ана была уверена, что ни ей, ни Рамону все равно не удастся сегодня заснуть. Стук бусин и монотонные слова молитв успокоили ее нервы, заглушили страхи. На следующее утро, когда надсмотрщики повели невольников на работы, Луис побеседовал с ними, чтобы убедиться, что за ночь не случилось ничего необычного. Как выяснилось, перед отъездом Северо приказал в его отсутствие не спускать с рабов глаз. Только Тео, Марте, Флоре и Инес разрешалось приближаться к касоне.

В течение следующих трех дней на гасиенду обрушился шквал визитеров, так что даже собаки охрипли, без устали лая на чужаков. Марта, Тео и Флора непрестанно готовили и подавали еду и напитки. Ана не знала никого из гостей. Это были местные фермеры и жившие по соседству гасендадос или их майордомос.

Падре Хавьер отслужил мессу, и к плантаторам и майордомос присоединились несколько кампесинос. Белые и либертос слушали мессу под навесом, а рабы сгрудились во дворе под палящим солнцем. Приезжали и уезжали военные, несколько торговцев явились с женами. Рамон знал их всех, они были отзывчивые, великодушные люди, которые проявляли трогательное участие к Ане и ее мужу.

— Вы так молоды! — воскликнула дама, увидев Ану. — Вам, наверное, очень грустно жить здесь в полном одиночестве.

Да, Ане было всего двадцать лет, однако второе предположение гостьи она отважилась опровергнуть:

— Я не одинока. У меня много дел, и я люблю оставаться наедине с собой.

Дама с обидой поджала губы.

Рамон выходил к гостям с Мигелем на руках и представлял сына соседям, которые не знали, что на гасиенде родился ребенок. Некоторые из женщин написали Ане сразу после ее прибытия в Лос-Хемелос, но она не ответила на приветственные послания. Теперь гостьи разбились на группы, но все равно казалось, что они все заодно, в то время как Ана держалась особняком, упорно не желая пускать соседок в свою жизнь или становиться частью их жизни. На четвертый день поток визитеров схлынул, они с мужем снова остались одни, и Ана с облегчением вздохнула.

Но почти тут же вернулся страх. Следуя совету Луиса и Фаустины, Рамон настоял на том, чтобы они с Аной и Мигелем запирались на ночь в доме и клали рядом заряженное ружье. Но близость оружия заставляла Ану нервничать, и после нескольких бессонных ночей она велела убрать его.

Она вернулась к своим заботам, но напряжение не отпускало. Ана постоянно держала при себе небольшой нож, который ей много лет тому назад дала Беба. Он подходил для резки стеблей и веток, прививки растений, чистки фруктов. Ане не хотелось превращать столь полезный инструмент в оружие, особенно применять его против мужчин и женщин, которые работали с ней бок о бок в садах и огородах. Вооружаясь против этих людей, она чувствовала еще больший страх, чем когда притворялась отважной и уверенной в себе.

Невольникам не разрешалось прямо смотреть на белых, и эти косые взгляды придавали им вид хитрый и вороватый. Северо приучил их, разговаривая с белыми, держать руки перед собой, и Ана была благодарна ему за это, поскольку, стоило ей приблизиться, рабы прекращали работу, бросали на землю свои инструменты и показывали руки. Ана делала то же самое. Они стояли друг перед другом, хозяйка и раб, на расстоянии трех шагов, но казалось, будто их разделяет океан.

Северо вернулся через шесть дней, когда на землю уже спустились сумерки. Одежда его была изодранной и грязной, а лицо покрывала золотистая щетина. В руках он нес хлыст. Северо поднялся на веранду, где стояли Ана и Рамон. Рамон указал на скамью, приглашая управляющего сесть. Северо положил хлыст у ног, и тот свернулся на полу затаившейся змеей.

— Прощу прощения за свой вид, — сказал он. — Я подумал, вы захотите узнать обо всем как можно скорее. Эти дьяволы пойманы и наказаны.

— Как? — спросил Рамон.

Северо взглянул на Ану, затем перевел глаза на Рамона.

— Они прятались в пещерах, — ответил он, — с тремя другими невольниками, которые убежали отсюда еще до вашего приезда.

Рамон решил, что в присутствии Аны управляющий не станет вдаваться в подробности. Он встал:

— Вы, должно быть, устали и проголодались. Мы можем обсудить все подробности завтра.

— Спасибо, сеньор, — поблагодарил Северо, поднимая хлыст. — Спокойной ночи, сеньора, — добавил он, поклонившись.

Ане не хотелось, чтобы Северо уходил. Осунувшийся, взъерошенный и грязный, он выглядел совершенно изможденным. Рамон говорил как-то, что управляющий живет с какой-то женщиной на собственном участке земли недалеко от города, хотя ни один из братьев ее не видел. Ана предположила, что сейчас ему не до нее. Поклонившись, Северо все же постарался встретиться глазами с хозяйкой, и она поняла, что он ждал слов одобрения, ведь они оба знали: он отправился за беглецами в надежде вызвать ее восхищение, а не ради отмщения Иносенте.

— Я благодарна вам, — сказала Ана, протягивая управляющему руку, — за то, что вы справедливо покарали тех, кто совершил ужасное преступление против моего деверя и Пепе.

Северо опешил, увидев ее руку так близко. Он вытер ладонь о брюки, взял кончики ее пальцев и поцеловал.

— Большая честь для меня, сеньора, — произнес он.

По примеру жены Рамон тоже подал управляющему руку:

— Мы не забудем этого.

На следующий день Рамон отправился к нотариусу и подписал дарственную, согласно которой Северо получил пять куэрдас на новой ферме у реки.

НЕИСТОВЫЙ

Северо отлично знал местность — каждый поворот, каждый холм и соседнюю долину; песчаные наносы в тех местах, где река разливалась в сезон дождей; каменистые склоны, поросшие кустами; влажные впадины черной земли, где бурлила жизнь. Даже непроницаемая темнота, окружавшая Северо безлунной ночью, окутывала его, подобно старому плащу, чья тяжесть была осязаемой. Его коня звали Бурро[5], но вовсе не потому, что он внешне походил на осла, а потому, что отличался чрезвычайной тупостью и поэтому ничего не боялся. Он отважно несся во тьме по знакомым лабиринтам троп в тростниковых зарослях, и его аллюр на ухабистых дорогах был ровным и уверенным.

Надвинув на самые уши широкополую шляпу, Северо не поднимал головы, спасаясь от стремительных атак насекомых. Он уже столько раз скакал по этим тропам ночной порой, что практически не чувствовал разницы между днем и ночью, разве только в темноте, обернувшись, он не увидел бы ветряной мельницы в центре плантации.

Когда до того места, где тропа терялась в лесу, оставалась еще сотня метров, он остановился под манговым деревом. Не спешиваясь, Северо снял с плеча хлыст и привязал к седлу, потом расстегнул рубашку и помахал полами, чтобы остудить тело. Снова застегнувшись, Северо заправил рубашку и поправил воротник. Он снял шляпу, пригладил волосы и вытер руки о брючины. Довольный собой, управляющий заставил Бурро обогнуть дерево и направил коня по дорожке, едва заметной даже при свете солнца, теперь же, во мраке ночи, она словно проглотила всадника.

Северо пересек болотистую низину и снова очутился на узенькой тропинке в зарослях тростника. Он ехал шагом, и по обеим сторонам от него лягушки словно старались своим кваканьем заглушить шорох тростника. Сразу за плантацией лежал луг. На противоположной стороне его плотной стеной росли кокосовые пальмы, — казалось, их специально посадили для защиты от непрошеных гостей. По тропе вдоль кокосовых пальм и миндальных деревьев Бурро направился к расчищенному участку, где на сваях возвышалась хижина Консуэлы.