Завоевательница, стр. 104

ГЛАЗА В НЕБЕ

Как только они сели ужинать, пришло известие, что рабы подожгли Сан-Бернабе. Маноло и Мигель вскочили из-за стола, побежали в конюшню, оседлали лошадей и во весь опор понеслись на ферму, даже не подумав прихватить с собой оружие. Не важно, будь то город или кампо, при звуках пожарного колокола каждый обязан прийти на помощь. Поэтому, когда они добрались до главной дороги, там уже собрались другие мужчины, так же как они, судя по одежде, намеревавшиеся провести спокойный вечер в кругу семьи, но всегда готовые исполнить свой долг. Они поскакали за солдатами, обязанными на корню подавить любой мятеж; соседи и добровольцы тушили пожар.

Предместья Гуареса остались позади, серпик луны слабо просвечивал сквозь мутную пелену грязноватых облаков. Мигель ехал последним. На повороте на Сан-Бернабе он сбился с дороги — куда направились остальные, понять было трудно. Куда-то еще выше, в гору. Мигель остановился, чтобы оглядеться, когда заметил пожар в долине. Рядом с ним задержался солдат. В темноте лица его было не различить, но по голосу это явно был молодой человек, еще увлеченный своим делом.

При тусклом свете звезд земля казалась серой, только кое-где мелькали оранжевые и желтые огоньки факелов и свечей, но внизу, прямо под Мигелем, бушевало свирепое синее пламя.

— Это горят поля гасиенды Лос-Хемелос, — пояснил солдат. — Странно, что ночью, да и не видать никого. Может, там и есть кто, но сегодня темно, хоть глаз выколи.

Мигель пытался разглядеть огни и еле различимые строения за горящими тростниковыми полями:

— Это хозяйский дом?

— Нет, они живут в Эль-Дестино, на холме. — Солдат указал на желтое мерцание вдалеке. — А то, куда вы смотрите, называют нижним батей, там старая касона и лазарет доньи Аны.

— Думаете, она знает, что плантация горит?

— Конечно, из Эль-Дестино ей все хорошо видно, но… если что-то случилось, то сейчас она в лазарете. — Он почувствовал, что сказал лишнее. — Не волнуйтесь, сеньор, дон Северо наверняка уже послал своих людей тушить пожар. Он всегда начеку.

Мигель поднял руку, чтобы солдат замолчал:

— Голоса.

Тот прислушался:

— Вы правы, сеньор. Я же говорю, дон Северо всегда начеку. — Он пришлепнул комара на шее и надвинул шляпу. Щуря глаза, он некоторое время вглядывался в темноту, а потом, заскучав по четким приказам, сказал: — Мне лучше доложить обо всем лейтенанту.

— Я поскачу вниз, — ответил Мигель. — У подножия холма нужно свернуть направо?

— Верно, но, если подождете немного, с вами поедет еще кто-нибудь.

— Хорошо, — согласился Мигель.

— Подождите чуть-чуть.

Мигель стоял на горе один и смотрел на окрестности, зачарованный переливающимся калейдоскопом голубого, красного, желтого и оранжевого на густом черном фоне долины. Сквозь щелканье и треск тростника и огня теперь отчетливо слышались мужские голоса. Время от времени до него доносился сладковатый запах дыма. Он в изумлении наблюдал за причудливыми языками пламени, расползавшегося в разные стороны. «Спасибо, матушка-лес, за желтый и красный…» Тяжкая печаль сдавила его грудь. Он не мог объяснить, почему ему вдруг показалось, что на батей его снова ждут няня Флора, Инес, тетушка Дамита, Нена и его отец, как и он сейчас, облаченный в белые одежды. Его мать тоже находилась там, только вот ее лица, в отличие от остальных, Мигель вспомнить не мог. Она была ускользающим призраком. Его представление о ней заключалось в тысячах слов на тонкой бумаге, в неизменных прописных буквах с завитками на концах. «Она понятия не имеет, что я за человек». От горя, которое он носил в себе все эти годы, сердце защемило еще сильнее. Правда ли, что она променяла его на бескрайнюю темноту, простиравшуюся сейчас перед ним? Приближающийся огонь танцевал и потрескивал, словно радовался его возвращению. Ему необходимо встретиться с ней. Он должен задать ей вопрос, который не решался сформулировать в сотнях писем, через силу написанных за последние шестнадцать лет.

Мигель больше не мог ждать. Он направил лошадь вниз по склону холма к долине. Юноша забыл о пожаре. Все, чего он хотел, — доехать до батей и посмотреть на выражение лица матери, когда она увидит его. Узнает ли его Ана? Он был уверен, что поймет правду по одному ее взгляду. Тропа вывела на равнину. Он поехал направо, как советовал солдат. Ему никогда прежде, даже в детстве, не доводилось бывать на тростниковых полях. Конь почувствовал нерешительность всадника, но Мигель подстегнул его, убеждая и себя в том числе, что утрамбованная грязь ничем не хуже главной дороги. Путь просматривался лишь на несколько метров вперед, но далеко в поле, по левую руку от него, в небо поднялся огненный столп, и он уловил сладковатый, едкий запах горящего тростника. Пока есть хоть какая-то тропа, сквозь поле он не поскачет. Вскоре послышалось ворчанье, окрики и глухие звуки ударов. Похоже, совсем близко в зарослях мужчины резали стебли, окликали друг друга и переругивались. Солдат не ошибся: люди пытались сдерживать пламя. Мигель пустил коня посредине дороги, чтобы лучше их расслышать. Работники оказались ближе, чем он предполагал. Справа от него в зарослях тростника кто-то тихо вздыхал под шелест листьев, и Мигель напряг слух в ожидании чужих секретов. Незнакомый конь заржал, заартачился немного. Юноша натянул поводья и огляделся. Узкая полоска луны пробилась сквозь тучи, и Мигель разглядел три источника света. Справа на невысоком холме поблескивала мельница с трубой. Высоко над горизонтом, прямо перед ним, должно быть, мерцали огни Эль-Дестино. Слева же дорога вытянулась между рядами тростника, и, сидя на лошади, он мог увидеть свет в касоне, в которой родился. Он пришпорил лошадь и галопом помчался к нижнему батей, навстречу матери.

Ребенком он всячески старался избегать ее писем. Повзрослев, редко отвечал на них. Без особого желания, с затаенной обидой, он пересек океан, чтобы увидеть ее, и, еще — ступив на родную землю, уже засобирался обратно, твердо решив провести здесь ровно столько времени, сколько того требовали приличия. Мигель запомнил Ану суровой женщиной в черных одеждах, которая, он и сам не понимал почему, пугала его. Теперь юноша не переставал корить себя. Она его мать, он плоть от плоти ее, и он обязан во что бы то ни стало встретиться с ней.

Мигель взял налево на следующем повороте и столкнулся с двумя мужчинами, державшими в руках факелы. Один, казалось, узнал его, но юноша не успел и рта раскрыть, как незнакомцы побросали факелы и скрылись в тростнике.

— Подождите! — крикнул Мигель.

В это мгновение его окутало огромное облако серого дыма. Конь тихо заржал, бросился вправо, потом влево, встал на дыбы, скинул всадника, так что тот полетел вверх тормашками, и умчался в заросли.

Очнувшись, Мигель не понял, где находится. В ушах звенело, голова налилась свинцом. Ни воспоминаний. Ни будущего. Он плыл в бескрайней тьме. Просыпаться не хотелось, но, пока он лежал на земле, чувства стали возвращаться, словно он заново открыл в себе способность чувствовать. Он ощутил под собой влажную землю и, царапая пальцами почву, загреб полные пригоршни. Вокруг шуршал тростник. Из-за сгустившегося дыма и пепла стало трудно дышать. Глаза болели, будто в них впивались иголки, поэтому он снова крепко закрыл их.

Кто были те мужчины? И откуда один из них знал его? Нужно оглядеться. Когда юноша вновь открыл глаза, из багровой ночи на него глянули десять тысяч мигающих страдальческих глаз. «Если я умру, рабы получат свободу». Он почувствовал себя великодушным, умиротворенным, и десять тысяч глаз разом моргнули. Пока он смотрел на них, а они на него, небо подернулось пеленой. Кто-то стремглав пронесся мимо, и Мигель вздрогнул и застонал. Теперь он окончательно очнулся и осознал, что находится посреди тростниковых зарослей. Все тело болело, но пошевелить пальцами на руках и ногах он все же мог. Поблизости лаяли собаки, слышались голоса, звавшие его по имени. Юноша кое-как встал на ноги, но из-за высоких стеблей ничего не увидел.