Серп языческой богини, стр. 64
Саломея добралась до линии ящиков. Дальше – открытое пространство. Два шага? Пять шагов? Она, та, что разговаривает с мертвецами, услышит. Обернется. Успеет ли ударить?
Серп против камня… Шансов почти нет.
– Тебе казалось, что я лишняя. Забираю твою комнату. Твои вещи. Игрушки. Твою матушку…
Саломее не позволили сделать шаг. Перехватили. Сжали. Закрыли рот.
– Тихо! – прошипели на ухо. – Не шевелись.
Глава 8
Чудовище для красавицы
Поднялся он с третьей попытки. Далматов уперся связанными руками в камень. Ноги крутило. Руки жгло. А мертвец скалился, зная, что сбежать не получится.
– Эй, ты здесь? – Далматов прислушался.
Тишина. Ни шороха, ни звука дыхания, кроме собственного. Все чувства говорят об одном: она ушла.
Шанс есть. Но будет больно.
Далматов оторвал руки от камня. Удержал равновесие. Хорошо. Это много. Сделать шаг и не упасть – еще больше. Он наклонился, пытаясь дотянуться до лампы. Получилось. И сдвинуть, такую тяжелую, тоже. Она ползла по камню со скрипом и скрежетом, точно сигнализируя о попытке побега.
Но темнота молчала.
Далматов зажал стеклянный колпак ладонями и зашипел от боли. Влево. Вверх. Не отпускать. Не уронить. Освобожденный огонек поник, и Далматов испугался, что тот сейчас погаснет. Но нет, он разгорался, вытягиваясь рыжей лентой. Она коснулась веревок, соскользнула и вновь потянулась, оставляя на сером волокне черные следы ожогов.
Мертвец улыбался. Еще немного, и засмеется во весь голос.
Запахло жженым волосом.
Больно. Огонь неаккуратен. Соскальзывая, он кусает кожу, оставляет волдыри. Но надо терпеть. И Далматов терпит. Он умеет притворяться, что боли нет.
Трещат волокна.
Еще немного… Пламя вцепилось в веревку мертвой хваткой.
А куртка-то из синтетики… если полыхнет – конец. Не полыхнет. Должно же ему повезти. Илья заслужил. От пронизывающей боли он не понял, что стал свободен, и секунд пять продолжал стоять над огнем.
Мертвец больше не смеялся. Он выглядел даже опечаленным, видимо, перспектива продленного одиночества не пришлась ему по вкусу.
Плевать на мертвых. Выжить бы самому.
Далматов сунул руку в карман, убеждаясь, что пистолета нет. И нож сняли. Остается что? Камни, которых вокруг хватает. Лампа. И мумифицированный труп неизвестного гражданина. Еще табурет, на котором он сидит.
Далматов решительно столкнул тело, поднял табурет и, покачнувшись, ударил о камень. Дерево хрустнуло. Табурет развалился надвое. Ножки пришлось выламывать, шипя от боли.
– Ты ж не в обиде, правда? – поинтересовался Далматов, переворачивая мертвеца лицом вниз. Шерсть, из которой был сшит пиджак, рвалась легко. И тонкий хлопок рубашки расползался в руках. Ткань была жирной, осклизлой. Обмотав полосами ножку табурета, Далматов аккуратно полил факел маслом. Занялось сразу. Пламя было белым, ярким и обжигающе горячим.
Оно шипело и брызгало искрами, прожигая куртку и кожу, клонилось к стене, рождая рыжие всполохи.
– Ну что, огненный цветок? – Далматов зажал второй факел под мышкой. – Начинаем охоту.
Выход был лишь один. И Далматов не сомневался, что приведет он в центральную пещеру.
– Ее надо остановить, – Саломея говорила беззвучно. К губам ее прижималась широкая шерстяная ладонь, и Родион не собирался убирать руку. – Вы же видите, она безумна!
Викуша, набросив фату на сидящую за столом, танцевала вальс. Она отсчитывала ритм вслух, и редкие снежинки, которым удавалось проникнуть под свод пещеры, кружились под неслышную музыку.
Наконец, танец прекратился.
И фата сменила хозяйку. Ее закрепляли длинными булавками, украшали цветами из бисера и крохотными звездочками. Закончив, Викуша взяла в руки зеркало.
– Посмотри! Разве ты не прекрасна? По-моему, прекрасна.
– Закричишь – шею сверну, – сказал Родион, убирая руку.
– Она сумасшедшая!
– Больная, – поправил он, как будто термин играл роль. – Ей нужна помощь.
В данный момент помощь нужна была самой Саломее. Но сказать она ничего не успела: Родион встал в полный рост и окликнул:
– Вика!
Викуша застыла.
– Не надо меня бояться. Не надо бегать. Я пришел тебе помочь.
Он заставил подняться Саломею.
– Видишь? Она хотела убежать. Но я не позволил. Я поймал ее для тебя.
– Что вы…
Родион ткнул жесткими пальцами под ребра.
– Я знаю, чего ты хочешь.
– Ты меня не отпустишь, да? – Викуша обернулась.
Далматов говорил, что она красива. Наверное, когда-то была. Свалявшиеся волосы. Опухшие глаза. Красная воспаленная кожа. Изгрызенные в кровь губы. Они постоянно шевелились, дергались, то расплываясь в улыбке, то сжимаясь в нервную линию.
– Я хочу тебе помочь.
– Ты меня не отпустишь… я просила… я хотела, чтобы ты меня отпустил.
В руке Викуши появился серп.
– Видишь? Старуха предупреждала, что нельзя брать чужого. Я взяла… Он красивый. Он мне снился. А потом появились всякие мысли. Вот тут, – Викуша уперла острие серпа в лоб.
– Осторожней, милая!
По переносице поползла капля крови.
– Я не хотела… я думала, что все закончится. А оно никак… мне нельзя было уходить отсюда. Здесь мой дом.
– Мы все исправим.
Все? Взмахом волшебной палочки? Или силой Родионовой воли? Мертвые восстанут и пожмут друг другу руки, потому что не было смерти, но лишь спектакль безумного режиссера.
– Я хотела уйти.
– Я ведь не спрашивал, куда ты уезжаешь. Я должен был, а не спрашивал. Это я виноват.
– Совсем уйти… ты бы пошел следом. И я подумала, что… что, если…
– Если она заведет любовника, а ты узнаешь о романе, то бросишь ее, – сказала Саломея. – Ты знала, что собой представляет Зоя. И сестра твоя…
– Двоюродная, – уточнила Викуша. – Но она хорошая. Она решила молчать. Всегда обо всем рассказывала, а тут решила молчать. Почему? Наверное, она меня любила. А я ее – нет. Мне стыдно.
– Что пошло не так? Родион сделал вид, что не знает о романе? Почему, Родион?
Опасно дразнить того, кто способен сломать шею, лишь сжав пальцы. И Саломея не сомневалась, что Родион вполне способен. Пальцы у него жесткие. А шея Саломеи – тонкая.
– Я тебя люблю, милая.
– Любит. Слышишь? И готов простить все. Измену. Убийство. Сумасшествие… Любовь – страшная вещь. Ты ведь тоже его любишь?
Молчание. Серп рисует полукруг.
– Конечно, любишь. Поэтому и пыталась сбежать. А он, глупый, не позволил. И сюда потянулся… Откуда у Таськи письма? Не из музея, правда?
– Тетины… тетя умерла. Остались вещи. Таська разбирала. Нашла. От бабушки еще. Я говорила, что здесь ничего нет… Не слушала. Она никогда меня не слушала. И никто вообще!
– Я слушаю. – Саломея пыталась поймать ее взгляд, но глаза казались пустыми. – Тебе пришлось ехать. Вспоминать. Ждать. Сложно было?
– Да.
– Но ты терпеливая. И хитрая. Ты отправила его на берег. Только его. Спасла от себя.
Кивок. И пальцы на шее становятся жестче. А в поясницу упирается острие ножа. Саломея не может обернуться, но она уверена – там нож.
– Зачем ты вернулся? – Вика глядит мимо Саломеи.
– Чтобы помочь. Мы справимся, милая. Вместе.
Не получится. Она ведь пробовала. Когда трещины только появились. И позже. И все время. Она сбегала из снов и пила кофе. Очень много черного кофе с черными же сигаретами.
Кофе не помогал. И кофеин в ампулах.
Сны возвращались, а с ними – желание убить.
Таська, Тасенька… ну зачем она полезла на антресоли? Там же хлам. Старые елочные игрушки. Штопаные колготки или дырявые варежки. Старая сковородка с исцарапанным днищем. Тяпка. И половинка гантели, которую можно использовать вместо груза.
Много всего… Письма.
Находка.
– Мама ведь упоминала, что бабка работала в той экспедиции! – Таська потрясает коричневой бумажонкой. – Ну, до того, как свихнулась.