Серп языческой богини, стр. 53
Вот только спать не получалось. Суома закрывала глаза и оказывалась по ту сторону озера. Она стояла на берегу, глядя в одинаковые лица людей, желая объяснить им, что не причинит зла, но не могла открыть рта. Его как будто стирала чья-то злая рука.
А потом Суома услышала песню.
Звуки ее завораживали, оглушали, подчиняли и влекли идти. И слабый скулеж волчицы, которой песня пришлась не по нраву, не остановил Суому.
Она вышла к женщинам. Они походили на утопленниц, и вода стекала с длинных волос. Темных. Светлых. Седых. Искаженные рты хрипели, дотягивая последние звуки странной мелодии.
И когда та оборвалась, Суома поняла: будут убивать.
Она побежала. Сквозь лес. Сквозь дождь. Сзади несся рык и визг. Волчице не устоять перед людьми. И Суоме не спастись. Куда бежать ей?
Ноги сами несли к пещере. Черное око земли пялилось в бледнеющее небо. А тени скользили по следу Суомы.
Догоняли.
Догнали. Камень ударил в спину, а другой – в голову. И Суома упала в грязь, закрывая лицо руками. Думала – разорвут. Но нет, навалились все вместе, одним сторуким потным зверем. Скрутили. Связали полосами ткани. Подняли. Понесли.
Первой шла Имппа, самая старая женщина в деревне. Она была седа и горбата, иссохшие руки ее свисали до самой земли, а на пустой груди лежало ожерелье из серебряных монет.
Сияло серебро Кертту. И звенели сквозь дождь бубенцы Лахьи.
Все лучшее принесли женщины на остров: не для Суомы, но для той, кто жила в пещере. Спускались, уже не зная страха. И вечная темнота отползла, боясь древней женской злобы.
Суому бросили в воду.
Отпустят? Не убили ведь…
Трясущимися руками Имппа сняла ожерелье и кинула Суоме. Монеты больно ударили по лицу. А следом летели уже серебряные и золотые запястья, перстни, серьги и все то, что принесли с собой.
Вода принимала подношение.
– Отпустите, – попросила Суома, глядя снизу вверх. Лиц не видела – бледные пятна.
Не отпустят. Не позволят. Слишком боятся.
– Я не она! Я никого не трогаю! Отпустите!
Они уходили по одной, исчезая в темном проходе. И старуха Имппа стояла дольше всех.
– Тут будь, – проскрежетала она напоследок.
Небо прояснялось. Оно уняло дожди и выкатило затертый кругляш солнца. Женщины торопились. Они тащили ветки и камни, устилали плотным слоем. Копали руками землю и, набирая в подол, спешили высыпать, укрыть все, самые крохотные дыры.
Работали молча и не глядя друг на друга.
И лишь на берегу, где ждали лодки, Кертту взяла Лахью за руку, сжала легонько, будто говоря, что теперь-то все будет ладно. Очнется Ойва. И Вешко перестанет сторониться жены. Дождь уйдет. Зверь вернется в леса, а рыба – в озеро. Будет долгою жизнь.
Калма-смерть вновь заперта.
Смывая озерной водой грязь с тела, Лахья улыбалась. Суома тоже улыбалась – темноте. И та отвечала улыбкой.
– И что теперь? – шептала она, окутывая ледяными покрывалами. – Еще жалеешь их?
– Мне страшно.
– Не бойся. Смерть не может умереть.
– Я – не ты.
– Пока. Но будешь.
– Нет!
Суома смогла подняться на колени. Она выберется… выпутается… ткань размокла и держит крепко? Но гранитные уступы остры. И Суома сумеет перетереть путы.
Темнота наблюдает. Не спешит ни помочь, ни помешать. Спасибо ей.
Вода постепенно уходит, исчезая в горловинах подземных ходов. А путы распадаются. Руки свободны. И ноги свободны… Но куда идти? Обычный ход завален. Каменья, ветки, земля. Суома скребет завал, срывая ногти.
– Они отдали тебя мне. Сами.
– Нет!
Она кидается к другому ходу, который выведет наверх, но и он завален. И третий тоже… все, какие есть. И насмешливо журчит река.
– Откупились серебром. Скажи, ты возьмешь серебро?
Холодное. Скользкое. Зачем Суоме чужое ожерелье? Монеты-чешуя, а рыбы нет. Но руки сами прикладывают ожерелье к груди.
– Бери. Все бери. И еще больше.
Серьги-бубенцы оттягивают уши. Пальцы тяжелеют перстнями.
Не страшно. Не холодно. Никак. Душа не треснула – пополам разломилась. И темнота бережно сшивает обломки ледяной иглой.
– Не надо плакать, – уговаривает она. Или Суома говорит с собой?
Она убирает меха и кости матери, которые темнота проглатывает, как проглотила многие иные, лежавшие здесь прежде. Суома знает, что когда-нибудь и ее кости окажутся внутри острова, в заклятом доме, построенном для Калмы коварным женихом.
Где он теперь?
Ушел. А Калма ждет. Она красива. Разве нет? Ее волосы – Суома проводит по влажным прядям – мягки. Ее руки легки. И серебряный серп – лучший подарок.
Калма знает, как благодарить за него. И Суома рада этому знанию.
Она собирает украшения, выкладывая ими серебряное ложе. Будет красиво.
– Я не хочу быть тобой, – плачет она. И Калма вздыхает:
– Никто не хочет.
Суома ложится, скрещивая руки на груди, сплетая пальцы на клинке серпа. Она закрывает глаза и падает, падает в пустоту. Смерть не так страшна, как представлялась.
– Здравствуй, мама! – Шепот тает. Камни остаются глухи.
Первой умерла старуха Имппа. Ушла во сне, легко, и никто не сказал бы, что смерть эта неестественна, когда б не алые пятна, высыпавшие на груди. Пятна были круглые и аккуратные, словно монеты подаренного Имппой ожерелья.
А через день смерть вошла в поселок.
По воде ступала, и серебристые рыбины всплывали кверху брюхом. Их несло к берегу, покрывая гальку гнилью. На вонь слетались вороны, кружили, но не смели прикоснуться к падали. Иссохли ели, сбросили пожухлую иглицу.
Легли и не поднялись коровы. Собаки выли, не переставая, и люди взывали к богам. Боги молчали. Собаки дохли.
Красные пятна выступили на руках Кертту, широкие, как подаренные браслеты, они зудели, ныли, и Кертту, не имея сил справиться с напастью, драла кожу.
Из-под нее лилась гнилая кровь.
Почему-то никто не посмел уйти. А Калма забрала детей. Находились те, кто говорил, что видел ее и что была она так же хороша, как в тот день, когда Илмайллине посватался к ней. Калма заглядывала в окна. Искала кого-то. Кого?
Ойва знал точно.
И однажды вышел к ней, желая обнять, но зная – не удержит. А хоть бы и так, лишь бы не мучиться. Лахья нашла его утром, лежащего во дворе, в грязи. Он улыбался и, похоже, что был счастлив.
Присев рядом с телом, Лахья коснулась уха. Зудящее пятно возникло ночью, и значит, недолго осталось ждать. День. И вечер. И еще чуть-чуть. Калма появилась на рассвете.
– Здравствуй, – сказала она, занося яркий серп. – Я пришла показать тебе свои серьги. Правда, хороши?
– Правда.
Серебряные олени и крохотные бубенчики, они остались в пещере на Калмином камне, да, видать, зря. И Лахья закрыла глаза.
Она ни о чем не жалела.
Часть 3
Время жатвы
Глава 1
Люди и другие существа
Зою перенесли в сарай.
Было странно от того, что Зоя перестала быть. Далматов говорил, что она не испытывала боли, просто перестала быть.
Раз, и все.
Быстрая смерть. Милосердная даже, но Саломее не по себе от подобного милосердия. Ее тянет в сарай, хочется убедиться, что Зоя там, что действительно мертва, пусть бы Саломея убеждалась в этом дважды, трижды…
В доме еще пахнет Зоиными духами. И дверь в ее комнату открыта. Вещи разбросаны – ждут хозяйку.