Птица войны, стр. 44
Атака тем временем вступила в новую стадию: около полусотни солдат приблизились к переднему палисаду. До изрешеченного ядрами частокола оставалось не больше сорока шагов, но они-то и были наиболее опасными для штурмующих. Надо было пересечь открытую, абсолютно ровную площадку, которая как на ладони лежала перед защитниками па. Осажденные и раньше имели хорошую позицию для прицельного огня. Но у англичан, пока они двигались вверх, все-таки была возможность маскировки за камнями и редкими клочьями кустарника. Сейчас, с окончанием подъема, передвигаться перебежками или ползком, как раньше, было бессмысленно — это значило стать удобной мишенью для нгати. Оставалось единственное: стремительным броском преодолеть опасную зону, чтобы потом, засев у основания частокола, ручными гранатами и ружейными залпами подавить огонь нгати с боевого настила. Дальше предстояло решить задачки не легче: перебраться через ров, поставить переносные лестницы, по ним вскарабкаться на земляной вал, а затем через бреши во втором палисаде ворваться на территорию па.
Майор Маклеод, не слишком надеясь на мужество подданных Хеухеу, решил использовать армию ваикато для отвлекающего маневра. Он приказал поднять их в атаку на минуту раньше, чем штурмовую колонну капитана Наттера. Многолюдное войско ваикато с воем и улюлюканьем ринулось вперед и почти тотчас под ураганным огнем нгати обратилось в бегство. Тогда прозвучал сигнал, и солдаты Наттера со всех ног бросились к частоколу.
Теперь это были не бесплотные фигурки. Сквозь прорезь бойницы Генри отчетливо различал перекошенные решимостью и страхом лица бегущих солдат. Их смертельный ужас мгновенно передался ему. Торопливо целясь, он послал в англичан пулю, за ней вторую. Все на свете стало вдруг неважным: только бы не подпустить их к стене, только бы остановить этих людей, жаждущих его немедленной смерти. Он видел, как они падают и уже не встают, как, гримасничая от боли, раненые пытаются ползком дотянуть до изгороди, как некоторые в растерянности поворачивают назад — и тоже падают.
Больше десятка трупов валялось на площадке перед палисадом, когда передовой отряд штурмующих во главе с маленьким капитаном достиг полуразрушенного палисада. И тут стало ясно, что в стратегический план майора Маклеода вкрался решающий просчет. Частокол, который под острым углом нависал над канавой, не мог быть надежным укрытием для участников штурма: они по-прежнему оставались на виду у осажденных. Ведя огонь с высоты настила, нгати могли беспрепятственно расстреливать залегших пакеха, в то время как те вынуждены были палить почти наугад. Стоило кому-то из солдат привстать на колено, чтобы прицелиться, как в него впивалось сразу два-три расплавленных кусочка свинца. Спастись от пуль можно было только в канаве. Но когда англичане стали туда прыгать, со стен на них посыпались заготовленные для такого случая камни.
Все же упрямый майор не отказался от своего намерения взять крепость лобовым наскоком. Вторая штурмовая колонна, неся столь же тяжелые потери, преодолела открытое пространство и доставила к частоколу несколько осадных лестниц. Но перейти по ним ров и тем более взобраться на земляной вал оказалось невозможным. Шестеро смельчаков были убиты, едва вступили на первую ступеньку. Гранаты, которые бросали англичане, обратились против них: лишь одна и успела разорваться за крепостной стеной. Остальные были тотчас переправлены осажденными в ров. Видно, фитили гранат оказались длиннее, а нгати — проворнее, чем предполагал самонадеянный майор.
Когда Хеухеу-о-Мати наотрез отказался повторить атакующий маневр союзного войска, Маклеоду стало ясно, что штурм провалился. Сгоряча он наорал на Хеухеу и даже пригрозил ему пистолетом. Но тот равнодушно отвернулся, и майор понял: нет силы, которая заставила бы старого ваикато вторично погнать своих воинов под пули.
Маклеод дал сигнал к отступлению. Но он был спасительным не для всех. Два десятка солдат маленького капитана в отчаянии метались по дну глубокой канавы. Сам Наттер был мертв: огромный булыжник, брошенный с настила, размозжил ему голову.
Услышав сигнал отбоя, солдаты поняли, что надеяться не на что. Лучше умереть от пуль, чем стать добычей людоедов, думал каждый. И когда, поставив лестницы, они стали торопливо покидать ров, вряд ли кто из них рассчитывал остаться в живых.
Ни единого выстрела не раздалось им в спину. Оборвались и яростные вопли. Па безмолвствовала, лишь нестройный ружейный треск отступающих отрядов Маклеода разрывал задымленный воздух.
Волоча ружья, оглядываясь и спотыкаясь о трупы, рысцой бежали от частоколов крепости два десятка окровавленных, грязных, перепуганных насмерть английских солдат. В презрительном молчании смотрели им вслед бойницы непобежденной па. А когда беглецы пересекли злополучную площадку и стали спускаться со склона, над крепостью взмыла песня, довершая их позор:
Сражаться, сражаться!
Э ха!
Сражаться, сражаться!
Э ха!
Мы будем сражаться в долине,
Распростершейся открыто перед нами!
Мы будем сражаться, мы будем сражаться.
А! Вы не остались
В вашей родной стране.
Вот вы лежите, поверженные
Быстро бегущей волной сражения.
Генри Гривс никогда раньше не слышал — да и не мог слышать — этой песни. Но он пел ее вместе со всеми. Впервые за много месяцев он чувствовал себя по-настоящему свободно и легко.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
в которой Тауранги вынужден огорчить вождей нгати
Когда Тауранги вернулся, деревня еще не спала. Повсюду догорали костры, вокруг которых сидели и лежали воины нгати. Они были опьянены победой и обильной едой, приготовленной для них рабами и женщинами. В голосах воинов уже не было прежнего возбуждения, тепло разморило уставших бойцов. Борясь с дремотой, они снова и снова перебирали эпизоды сегодняшней битвы с пакеха, вспоминали героев сражений минувших лет, подшучивали друг над другом. Отблески костров вырывали из темноты их умиротворенные лица. Казалось, что беседуют после трудового дня земледельцы, и лишь окровавленные головы на частоколе не вязались с идиллией.
Подробности разгрома пакеха Тауранги узнал у первого же костра. Заделав хворостом лаз подземного хода, который начинался в заброшенном амбаре и вел далеко за пределы па, он с бьющимся сердцем отогнул край циновки, закрывающей вход. И понял, что его опасения за судьбу деревни были напрасными. У огня, шагах в десяти от амбара, в покойных позах сидели знакомые воины.
Ни один из сидящих у костра не подал виду, что удивился появлению сына Те Нгаро. Тауранги не стал ждать расспросов. Поздоровавшись, он коротко сказал, что вернулся из селения нгати-ватуа, куда его посылал Те Нгаро. После чего попросил воинов рассказать о событиях дня.
Живописный рассказ о победе нгати привел Тауранги в восторг. Сожалея, что не пришлось участвовать в столь замечательном сражении, он весело двинулся через украшенную огнями деревню. Только перед жилищем верховного вождя Тауранги вспомнил, что весть, которую он принес, не располагает к веселью.
Ночь была по-летнему душной, но в хижине Те Нгаро теплился очаг. Дымок вился из прямоугольной ямы, исчезая в черной дыре, проделанной в крыше. Огонь уже умирал, но когда Тауранги шагнул через порог, кто-то швырнул на раскаленные камни пучок веток. Пламя снова рванулось вверх, осветив красноватыми бликами лицо вошедшего, неподвижные фигуры вождей, сидящих на глиняном возвышении пола, и уродливые лики богов на опорных столбах.
Здесь была вся верхушка племени нгати. По лицам вождей Тауранги понял: его давно ждали.
Те Нгаро пристально посмотрел на сына, словно пытаясь по лицу догадаться, что за весть он принес.
— Мы рады видеть тебя живым, Тауранги, — сказал он устало. — Сообщи нам, не забыв мелочей, чем встретили тебя соседи. Как скоро мы увидим их у стен нашего па?
Тауранги начал рассказ. Он старался не упускать ни одной подробности своего путешествия из крепости к селениям нгати-ватуа, хотя и видел, что арики ждут от него сообщения о главном — о том, ради чего он проделал нелегкий путь. Наконец сын Те Нгаро приблизился к сути дела: