Птица войны, стр. 33

— Разве не говорил ты, что плохо быть богатым?

Генри тряхнул головой.

— Я говорил, что плохо, когда есть богатые и бедные… — крикнул он срывающимся голосом.

Вождь рассмеялся.

— Разве плохо, что мы отнимаем у ваикато их свиней и кумару? — обратился он к площади. И, дождавшись, когда утихнут возгласы одобрения, закончил: — Я знаю, кто подослал к нам червяка, подрывающего корни. Его отец, старый Таирути, друг ваикато, — вот кто!.. Вы скажете: «Ну что может сделать с могуществом нгати один человек?» Отвечу пословицей: клин может быть маленьким, но он расщепляет дерево на много частей. Так не лучше ли будет, если мы сами раздробим этот вражеский клин?

Раупаха приблизился к Генри, скрестил на животе руки и, чеканя слова, произнес:

— Напрасно ты надеялся, что после смерти тебе, как тохунге, будут возданы почести. Нет, мы не поставим на твоей могиле резную лодку. Утром ты умрешь, как собака, проклятый лазутчик!..

— Вот и все, — грустно закончил свой рассказ Те Иети. — Рабы привязали Хенаре к резному столбу возле дома собраний. А завтра… Ох…

Он огорченно засопел. Нащупав в темноте жесткую прядь, рассыпавшуюся по плечу дочери, старик погладил ее:

— Парирау… Дочка, ты не уснула?

Парирау не отозвалась. Уткнув лицо в колени, она лежала камнем.

Те Иети тихонько подергал дочь за волосы, но Парирау отбросила его руку.

— Отец… — услышал Те Иети ее горячечный шепот. — По какой дороге вернется Те Нгаро?..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

которая рассказывает о казни на площади

К полуночи на спящую деревню внезапно налетел влажный ветер.

Деревья приветствовали его вторжение. За день они устали от знойного оцепенения и теперь с удовольствием расправляли затекшие ветви и перетряхивали пыльные листья. А когда разгулявшийся странник принимался ворошить пальмовую чешую крыш, все вокруг наполнялось дробным потрескиванием, похожим на звуки лопающихся на жаровне семян.

Вслушиваясь в музыку ночных шорохов и с облегчением вдыхая принесенные ветром запахи моря, Генри Гривс мысленно обращался к событиям минувшего дня. Он провел на ногах уже много часов, веревки, которыми его прикрутили к столбу, врезались в тело, но сейчас он готов был мириться с чем угодно, даже с мыслью о том, что станет с ним завтра утром. Странное спокойствие сошло на него.

А ведь еще несколькими часами раньше в груди Генри клокотали страсти. Слушать, как Раупаха извращает его слова, было нестерпимо, поведение вождя казалось верхом человеческой подлости. Потом гнев сменила горечь обиды, еще позже накатило отчаяние. Теперь вот пришло спокойствие, так похожее на христианское смирение и так располагающее к раздумьям. Даже коварство Раупахи перестало казаться коварством. Наверное, на месте Раупахи любой маорийский вождь вел бы себя так же. Он тоже увидел бы в мыслях пакеха Хенаре угрозу всему, чем жил его народ до сих пор.

Мог ли он поверить в добрые намерения Генри Гривса? Всю жизнь свою Раупаха привык мерить одною меркой: добром может быть лишь то, что хорошо для нгати. Рабы корчуют лес для нгати, готовят пищу вождям нгати, носят тяжести нгати, сторожат поля нгати. Разве плохо, что у нгати есть рабы? А ружья? С их помощью можно залить кровью деревни врагов — во славу нгати. Братство племен? Но счет взаимным обидам здесь ведется на столетия, и гордость не позволит маори остаться в долгу.

Что ж, он ошибся. Выходит, прав был отец, когда, прощаясь, вспомнил поговорку насчет договора слепого с глухим. Неужели между пакеха и маори глухая стена? Неужели он, Генри Гривс, не в силах разрушить ее?

Генри слабо усмехнулся. Теперь уж точно — не в силах. Завтра его казнят — и за что? За то, что он хотел им добра. Глупая, несправедливая плата. И не стоит винить ни себя, ни их.

Гортанный крик часового, подхваченный порывом ветра, донесся до слуха Генри. Что это значит? Может, вернулся Те Нгаро? Но нет, тишина. Только шелест ветвей, ни звука больше.

Разочарование, охватившее Генри, изменило направление его мыслей. Ему вдруг подумалось, что он совершил непоправимую ошибку, решив поселиться у нгати. Так ли искренне он озабочен судьбой народа маори? Что ему до их будущего? Привычка красоваться перед собой, идиотское самомнение, а вовсе не симпатии к дикарям толкнули его на опрометчивый шаг. Недаром в «Веселом китобое» он не решился сказать правду Джонни Рэнду о своей дружбе с маори. Что остановило его тогда? Стыд? Неверие в свою правоту? Если так, то не стоило уходить от отца.

Генри вздохнул. Возможно, так оно и есть. Но ведь есть еще и Парирау, и Тауранги. Ради них он готов был на все. Тогда. А сейчас? Разве не окрепло его чувство к этой удивительной девушке? Разве позволит он себе плохо подумать о верном своем друге? Они стали еще дороже ему. Да и нгати не вызывают в нем вражды. Смелые, честные люди, и к тому же необычайно сообразительные. Недаром его так поражала их способность на лету схватывать тонкости чужого языка. А с каким искусством они вырезают из дерева свои орнаменты и фигурки, как мелодичны их песни! Поистине талантливый народ.

Так размышлял Генри Гривс, не замечая течения времени. А со столба, к которому он был накрепко привязан, равнодушно смотрели во тьму страшные лики маорийских богов, именем которых должна свершиться утром несправедливая казнь.

Утро настало, но Генри Гривс не заметил его прихода. Измученный пережитым, желтоволосый пакеха спал, свесив голову на грудь. Он не слышал, как на рассвете к нему подходили люди, и среди них Раупаха и еще один рослый воин, герой битвы с Хеухеу, знатный арики Торетарека. Дорожная пыль приглушила яркость его боевой раскраски, на изодранном плаще темнели пятна крови, и пороховая гарь покрывала ствол исцарапанного ружья. Полночи был он в пути, выполняя волю Те Нгаро, приказавшего ему быть в деревне до восхода солнца. Измученная Парирау еще брела где-то далеко, отстав от Торетареки на тысячи шагов. Ей не надо было спешить, потому что она уже сделала свое дело. Как удалось ей найти ночной лагерь войска Те Нгаро, объяснить нелегко. Еще труднее понять, каким чудом выбралась она из деревни невидимая для часовых. Пожалуй, это не так уж и важно. Важнее другое: посланец верховного вождя вовремя успел передать Раупахе приказ Те Нгаро. До возвращения верховного вождя ни один волос не упадет с головы пакеха Хенаре.

Рабы на плечах отнесли Генри Гривса в хижину — затекшие ноги отказали ему. До полудня он провалялся на полу, гадая о том, что произошло, и мучаясь от болей в локтях и лодыжках. Он слышал, как ликовала деревня, встречая победоносное войско, но не находил в себе сил, чтобы встать с циновки. Торжества на площади продолжались три или четыре часа. Никто не вспоминал о пакеха Хенаре, который в смятении ждал решения своей судьбы.

Но вот он услышал звуки быстрых шагов. Скрипнули жерди изгороди: кто-то открывал калитку. Сердце Генри заколотилось…

Откинув дверную занавеску, Тауранги перешагнул через порог и, не говоря ни слова, бросился к лежащему на полу Генри Гривсу.

— Я… табу! — испуганно выкрикнул Генри, помня о том, что значит для маори прикоснуться к человеку, на которого наложен священный запрет. Тауранги уже обнимал и тискал друга, захлебываясь хохотом.

— Табу нет… — говорил он сквозь смех. — Те Нгаро… Он великий вождь… Он убил табу Раупахи… Хенаре, друг Хенаре!..

И с такой силой обнял Генри за плечи, что у того перехватило дыхание.

Потом он заторопил Генри. Сейчас на площади начнется праздничная церемония, опаздывать нельзя.

С помощью друга Генри встал. Они вышли из хижины и быстро, насколько это было возможно, двинулись к марае, откуда доносилось гудение огромной толпы. По дороге Тауранги рассказал, как ночью в лагерь прибежала Парирау и как он, Тауранги, уговаривал отца отменить приговор Раупахи. Великому вождю и без того не понравилось самоуправство наместника. Послав Торетареку отменить казнь, Те Нгаро по возвращении отмел обвинения Раупахи. Он заявил, что грамотный пакеха-маори чрезвычайно нужен племени и что назвать Хенаре злоумышленником мог только болтливый попугай. «Хенаре родился пакеха, Хенаре вырос среди пакеха. Можно ли винить его за то, что он рассуждает, как пакеха?» — мудро заметил верховный вождь и тут же отменил табу, наложенное на Генри. Теперь ему ничто не грозит. Он по-прежнему останется в школе тохунгой, хотя, разумеется, с этого дня ему следует осторожней высказывать непонятные для маори мысли.