Темные объятия, стр. 80

А когда она исчезла, Тейлон рухнул на пол и позволил себе то, чего не делал со дня похорон Ниньи.

Зарыдал.

Он оплакивал своего отца, павшего под мечами саксов, пока маленький Спейрр охранял в тайном убежище мать и сестер.

Оплакивал мать и сестру, на его глазах умерших от черной оспы. В то время он целыми днями работал на Гару, жестокую старуху, находившую удовольствие в его мучениях, а ночами ухаживал за сестрами и больной матерью.

Он вспоминал Сиару — безутешно плачущую кроху у него на руках. Вспоминал, как после смерти матери Гара выставила их за порог — в темную морозную ночь.

Тогда мела метель, и единственное, о чем он молил богов, — чтобы сестра выжила.

Она была всем, что у него осталось.

Он нес ее, безутешно плачущую, сквозь ветер и снег, бьющий в лицо. Много миль по заснеженной пустыне прошел он, чтобы добраться до родины своей матери.

Ради своей сестры он умолял жестоких воинов о пощаде, унижался перед ними, безропотно позволил избить себя до полусмерти.

Только ради нее. Никогда и ничего он не просил для себя.

Пока не встретил Нинью.

Она подарила ему счастье, а потом, по собственной глупости, он ее потерял.

Навсегда. Никогда больше им не быть вместе.

Я — одиночество.

Я — вечная скорбь.

Тейлон взревел от ярости.

Вдруг что-то привлекло его внимание. Из-под края матраса виднелся лист бумаги — или, быть может, даже несколько листов.

Он бросился туда.

Сердце его замерло, а потом гулко заколотилось в груди.

Это оставила для него Саншайн. Три картины — три пейзажа, запечатлевших его хижину, причал и вид на болото в солнечный полуденный час.

Тейлон долго смотрел на яркие, сияющие краски дня, любовно и искусно воспроизведенные на бумаге.

Пейзажи были прекрасны, но далеко не так совершенны, как создавшая их художница.

Женщина, оставившая ему на прощание самые дорогие свои дары.

Между двумя картинами Тейлон обнаружил записку.

С колотящимся сердцем развернул ее и прочел:

Я написала для тебя болото, каким его вижу. Но тебя — таким, каким тебя вижу, — написать не смогла.

Ни кистью, ни углем не воспроизвести то, что я вижу в тебе. Не запечатлеть на бумаге звук твоего голоса, шепчущего мое имя. Прикосновение твоих сильных рук.

Твою страсть, когда ты входишь в меня.

Я люблю тебя, Тейлон. Знаю, нам не суждено быть вместе. Дикому зверю в неволе не выжить.

У тебя своя жизнь — у меня тоже. Но хочу, чтобы порой ты вспоминал обо мне — и улыбался.

С вечной любовью,

Саншайн

Эту записку Тейлон перечитал четыре раза.

Много столетий он любил Нинью. Но, оказывается, любил и вполовину не так сильно, как Саншайн!

«Да, битву с богом можно выиграть», — прозвучал у него в мозгу голос Ашерона.

Тейлон судорожно вздохнул.

Он может выиграть. А значит — должен попытаться.

Завтра, когда начнется Карнавал, он выйдет на охоту и будет исполнять свой долг. Он не подведет Ашерона.

Но потом...

Потом он вызовет Камула на поединок — и покончит со всем этим раз и навсегда.

К рассвету завтрашнего дня одному из них — человеку или богу — придется умереть.

17

Рядом с Ашероном Саншайн было не по себе. Огромного роста, широкоплечий, с такими странными глазами...

Она вздрогнула.

Взор его серебристых глаз, казалось, закрадывается ей прямо в душу. Читает каждую ее мысль.

Бросив рюкзак возле кушетки, она наблюдала, как он крадущимся шагом хищника обходит ее квартиру, проверяя, нет ли здесь посторонних. Чувствовалось, впрочем, что это скорее давняя привычка, чем реальное предчувствие опасности.

Движения Ашерона останавливали на себе внимание с первого взгляда. Удивительно, что такой огромный человек передвигается так легко и бесшумно! Но это не все: в его походке и в наклоне головы было что-то зовущее, властно влекущее к себе, какая-то неодолимая хищная сексуальность — настолько, что даже сейчас, несмотря на все свои злоключения, Саншайн едва сдерживала желание подойти и прикоснуться к нему. Казалось, от него исходят какие-то мощнейшие феромоны.

И в то же время — она его боялась. Ашерон напоминал ей обитателя джунглей, прекрасных и беспощадных — из тех, которых так хочется погладить. Но если чуть-чуть подумать, то становится ясно, что в качестве ответной ласки хищник, пожалуй, отхватит тебе руку.

Исходящий от него магнетизм притягивал и отталкивал одновременно.

Когда он заговорил, она едва не подпрыгнула от мощного звука его голоса, однако не могла не признать, что и голос у него оказался изумительно эротичный. Низкий, хрипловатый, каждый слог — словно чувственная ласка, от которой по спине пробегает сладкий холодок. Никогда еще Саншайн не встречала человека, у которого, казалось, все — и внешность, и движения, и голос, и манеры — заточены под одну-единственную цель: очаровывать и соблазнять.

Интересно, с каждой ли женщиной ему это удается?

— Твой брат Сторм внизу, прибирает в клубе. Возможно, тебе стоит провести ночь под одной крышей с ним.

— Откуда ты знаешь, что Сторм внизу?

— Знаю.

Саншайн нахмурилась. Похоже, он ясновидящий, не хуже ее бабушки!

— А ты почему не останешься?

— Ты хочешь, чтобы я остался?

На самом деле — вовсе нет! Но Саншайн не хотела его обижать.

— Ну... у тебя, наверное, много дел.

Ашерон улыбнулся, не разжимая губ, ясно показывая, что понимает ее чувства.

— Что ж, спокойной ночи, Саншайн.

И направился к дверям.

— Ашерон, подожди!

Он остановился и обернулся к ней.

— Скажи, я правильно поступила, что ушла от Тейлона? — спросила она. — Ведь тебе он нужнее, правда?

Ашерон устремил на нее пристальный взор своих загадочных мерцающих глаз.

— Думаю, Саншайн, тебе стоит прислушаться к тому, что сказала тебе бабушка. Верь своему сердцу.

— Откуда ты знаешь, что сказала мне бабуля?

На лице его мелькнула и тут же исчезла улыбка.

— Я многое знаю.

Ну и тип этот Ашерон — точь-в-точь пропавший родственник семейки Аддамс! ^[37]

Ашерон повернулся на каблуках и вышел за дверь.

Несколько минут Саншайн стояла посреди комнаты, размышляя о том, что же теперь делать с Тейлоном.

Но сегодня уже двое велели ей слушаться своего сердца, — а сердцем она знала, как поступить...

Она спросила Психею, может ли смертный человек вызвать Артемиду. Сейчас проверим, правду ли сказала ей богиня.

— Артемида! — громко произнесла она. — Вызываю тебя! Явись ко мне в человеческом облике!

Молчание.

Ни грома, ни молнии.

Вообще ничего.

Саншайн подождала еще немного — и с тяжким вздохом отправилась стелить постель.

— Кто ты? Зачем вызвала меня?

Саншайн застыла на месте, услышав за спиной глубокий, чувственный женский голос с сильным и незнакомым акцентом.

Она резко развернулась. У дивана стояла женщина в полупрозрачном белом пеплосе ^[38] , огромного роста и поразительной красоты. На совершенном лице ее, обрамленном темно-рыжими кудрями, недобро сверкали изумрудные глаза.

— Ты Артемида?

— Хм, дай-ка подумать. Ты кого вызывала — Артемиду или Питера Пэна?

Похоже, богиня — не любительница поздних визитов. Может, стоило вызвать ее с утра — тогда она была бы сговорчивее?

— Я вызывала Артемиду.

— Ну, раз я не мальчик в коротких зеленых штанишках, наверное, это я и есть.

— Ты всегда так легко раздражаешься?

— А ты всегда так плохо соображаешь? — Скрестив руки на груди, богиня смерила Саншайн уничтожающим взглядом. — Послушай, смертная, я с тобой цацкаться не собираюсь. Ты — не из моих подданных, и, между прочим, меня оскорбляет этот медальон у тебя на шее! Так что быстро говори, чего ты от меня хочешь, а я отвечу, куда тебе следует идти.