Десять лет до страшного суда, стр. 26

— Но Король — мой родной дядя! — Тчорнио, доведенный до грани истерики, едва сдерживал слезы.

— Все это ерунда. Запомни: Король — твой враг. Как ты думаешь, кто стоит за этим заговором, с которым ты борешься на протяжении вот уже четырех с половиной лет?

— Неужели сам Король?!!

— Конечно, он. Кто еще выигрывает от заговора против знати? Осгард с самого момента смерти своего отца пытался уменьшить наше влияние. И ты об этом знаешь. И мне неважно, является ли он твоим родным братом…

— Братом моей матери, сэр!

— Он не стоит и мизинца твоей матери, Тчорнио. Все, что я должен сказать тебе, так это то, что если ты действительно хочешь бороться с заговором, то в первую очередь ты должен свергнуть Короля Осгарда. Он — главный заговорщик. Все очень просто объясняется.

— Но я не могу воевать против своего собственного дяди, сэр. К тому же, он — Король. Вы же не хотите, чтобы я совершил измену?

— Изменой будет твой отказ, Тчорнио. Да ты понимаешь, что я могу сделать с тобой, если ты откажешься? Если захочу, то объявлю тебя изменником. Король все еще верит мне, и каждый поверит мне. Более того, я смогу доказать это даже списками членов твоего Комитета. Ты довольно мало уделял внимания проверке тех, кого успел навербовать за четыре года.

Но и это еще не все, что я сделаю тебе, если ты не подчинишься мне. У меня есть и другие, хорошо испытанные способы наказать тебя за неповиновение. Ведь Долгая Смерть может длиться и шесть месяцев вместо одного…

Наступила длительная пауза, в течение которой вельможа, стоя у окна, задумчиво смотрел на улицу, а Тчорнио сидел за своим столом как истукан, пытаясь принять решение. Внезапно вельможа повернулся к нему и резко бросил:

— Ну так что?

— Сейчас я отдам приказ, — еле слышно промямлил Тчорнио.

— Превосходно, — просиял вельможа. — Я знал, что могу рассчитывать на тебя. А сейчас мне нужно спешить домой. Встретимся завтра в обед во дворце. Встань на колени, чтобы я смог благословить тебя.

С трудом сдерживая вдруг подступивший сильный приступ тошноты, Тчорнио встал на колени за своим столом. Его Святейшество Патриарх и Отец Отцов именем Матери благословил предстоящий мятеж и поспешно удалился.

— Ну и как, сработало? — спросил кто-то Патриарха.

— Как песня, — ответил тот. — Я всего лишь обратился к сокровенным и возвышенным тайникам души мальчика, и он согласился на все.

— Я полагаю, это означает, что ты угрожал ему пытками.

— Что-то примерно в этом духе.

— Если бы я не знал тебя лучше, то обвинил бы тебя в жестокости.

— Иногда мои методы могут показаться кому-то жестокими, но результат всегда оказывается нежным.

— Да, действительно. А что ты собираешься сделать с этим парнем после всего этого?

— Разумеется, ничего. Если план удастся, ничего не надо будет делать. Если нет, тогда сделать что-либо будет просто невозможно. В любом случае, с юным Тчорнио проблем у нас не будет.

Через два часа после восхода тысяча комитетчиков атаковала бараки, еще две тысячи осадили дворец. Еще через полчаса комитетчиков атаковали пять тысяч разъяренных лиффдаржан.

После обеда Тчорнио запросил подкрепления. Военизированные формирования из всех близлежащих городов и сел поспешили на помощь своему лидеру.

Стычка у городских ворот длилась три дня и три ночи. В конце концов плохо вооруженные простолюдины вынуждены были уступить, и иногородние комитетчики ворвались в город наподобие огненного шквала.

Поскольку комитетчики не имели опыта ведения боевых действий в условиях города, когда приходится драться за каждый дом, битва продолжалась еще три дня. Снайперам было легко целиться в одетых в яркую форму комитетчиков, в то время как комитетчикам нейтрализовать их не удавалось. Сотни знатных семей лишились своих наследников, власть знати оказалась под серьезной угрозой. В отчаянии Тчорнио отдал приказ сжечь город.

Первый дом был подожжен рано утром на седьмой день с начала мятежа. Дым смотрелся в ясном небе как темный и грязный флаг. Горожане с самозабвенно защищали свои дома, и каждый пожар отбирал у знати от пяти до дюжины жизней молодых ее отпрысков. К полудню только пятнадцать домов были охвачены пламенем, да и то в одном только квартале.

Незадолго до обеда наблюдатели, расставленные на городских стенах, заметили на горизонте какое-то облако. Через несколько часов, несмотря на плотный дым от пожаров, которые разгорались все больше, ни у кого даже с самым слабым зрением не оставалось сомнений в том, что к городу приближается армия.

С приближением армии угаснувшая было слабая надежда Тчорнио на получение помощи извне стала укрепляться. Он ни на минуту не сомневался в том, что это было то самое подкрепление, о котором он молился на протяжении всей недели. Но к вечеру все его надежды рухнули, на этот раз уже совсем окончательно. Королевская и Народная армии легко сломили сопротивление у городских ворот и с сияющими мечами, грохочущими ружьями и шипящими лазерными лучами ворвались в город как орда ангелов смерти. И что было самым невыносимым для сознания Тчорнио, так это тот факт, что во главе этой устрашающей компании летели те самые двое убийц с темной улицы.

Мятеж сразу же сменился охотой за кроликами. Деморализованные и охваченные паникой комитетчики в беспорядочно спасались бегством, ища защиты не только в тех домах, которые всего несколько часов назад планировали сжечь, но даже в тех, что уже горели. Десятки из них погибли в пожарах, ими же и учиненными.

Комитетчики бежали, гонимые и неистовыми, как сама справедливость, солдатами короля, и партизанами, и, что хуже всего, озверевшими горожанами. Люди были полны ненависти, а сточные канавы — крови.

К ночи все было закончено.

Джон Харлен застал Тчорнио сидящим в полном одиночестве в своем темном кабинете в штаб-квартире Комитета.

— Кто бы вы ни были, проходите, — устало произнес Тчорнио, услышав шаги в приемной.

Джон вошел и включил свет.

— А, это вы, — вяло прореагировал на появление своего врага Тчорнио. — Я так и думал, что рано или поздно это должно было произойти. Наверное, вы пришли, чтобы убить меня. — Его голос не выражал ничего, кроме безвольной отрешенности от всего окружающего.

— Убить тебя? — со всей сердечностью, на которую он только был способен, переспросил Джон. — Глупости. Я здесь для того, чтобы сделать тебя другим. По крайней мере, эта авантюра сделала из тебя мужчину. А мужчины нам нужны.

Их беседа длилась несколько часов.

16

С окончанием боев Лиффдарг не возвратился к обычной своей жизни, как этого можно было ожидать. Поражение Комитета по борьбе с заговором, положившее конец верховенству знати над простолюдинами, вызвало глубокий политический кризис, державший город в состоянии напряженности еще по крайней мере полгода. В связи с тем, что знать была значительно ослаблена, требовалось сформировать новое правительство, и простолюдины твердо настаивали на своем только что завоеванном ими праве участвовать в управлении и городом, и всей страной.

От зари и до зари воодушевленные ораторы на каждом углу провозглашали свои идеи государственного устройства.

— Лучшее правительство — это как можно меньше правительства, — провозглашал кто-то. — А меньше правительства означает отсутствие такового вообще. Ура анархии и новой тысячелетней эре!

— Далберовские ублюдки, — провозглашал другой оратор. — Эти далберовские отродья думают, что без правительства каждый станет королем, но мы-то с вами лучше знаем, что к чему. Анархия означает, что ни один человек не будет королем, даже в своем собственном доме. Возможно, в какой-то мере можно утверждать, что лучшее правительство — минимальное правительство; но с таким же правом можно утверждать также и то, что самое плохое правительство — это отсутствие такового вообще.

Но политические страсти, которыми сопровождалось рождение конституционной монархии, не были ни единственной причиной ажиотажа в Лиффдарге, ни даже самой значительной из таких причин. Этой чести — быть гвоздем общественной жизни Лиффдарга — было удостоено Подразделение Особых Операций «Л-2».