Вечность, стр. 20

Это прозвучало не как признание, а как заявление художника. Конфликт, изложенный в благопристойном виде для прессы. Я не смотрел на Эми. Я смотрел на Грейс на картине.

— Вы бросили ее совсем одну.

Повисло молчание. Наверное, она не ожидала такого обвинения. Или просто не ждала возражений.

— Это неправда.

— Я верю тому, что она сама мне говорила. Я видел, как она плакала из-за вас двоих. И это было искренне. Грейс не склонна устраивать представления.

— Она никогда ни о чем не просила, — сухо произнесла Эми.

Вот теперь я посмотрел на нее — пригвоздил своими желтыми глазами. Я знал, что ей неуютно — под моим взглядом неуютно становилось всем.

— Правда?

Эми выдерживала мой взгляд в течение нескольких секунд, потом отвела глаза. Наверное, она уже пожалела, что пригласила меня зайти.

Но когда она взглянула на меня снова, в глазах у нее стояли слезы, а нос некрасиво покраснел.

— Ладно, Сэм. Будем до конца откровенны. Знаю, порой я вела себя как эгоистка и видела то, что хотела видеть. Но это дорога с двусторонним движением, Сэм: Грейс тоже не была самой ласковой дочерью в мире.

Она отвернулась и вытерла нос краешком блузки.

— Вы ее любите? — спросил я.

Она склонила голову к плечу.

— Больше, чем она меня.

Я ничего не ответил. О силе чувств Грейс к родителям мне не было известно. Мне захотелось, чтобы вместо меня она сама сейчас очутилась здесь, и этой студии.

Эми вышла в примыкающую ванную и принялась громко сморкаться. Вернувшись, она остановилась в нескольких шагах от меня и промокнула платком. На лице у нее было странное выражение, какое бывает у людей, когда они собираются сделать, что то необычайно для них важное.

— А ты ее любишь? — спросила она.

Уши у меня запылали, хотя смущения я не испытывал.

— Я же здесь, — ответил я.

Она прикусила нижнюю губу и уткнулась взглядом и пол. И потом, не глядя на меня, задала еще один вопрос:

— Где она сейчас?

Я не шелохнулся.

После долгого молчания она вскинула на меня глаза.

— Льюис считает, что ты ее убил.

Я не почувствовал ровным счетом ничего. Еще нет. Тогда это были всего лишь слова.

— Из-за твоего прошлого, — продолжала она. — Он говорит, ты был слишком тихий и слишком странный, и вообще во всем виноваты твои родители. После этого ты просто не мог остаться нормальным и убил Грейс, когда узнал, что ей запретили с тобой видеться.

Кулаки у меня дернулись сжаться, но я подумал, что это будет плохо выглядеть, и усилием воли заставил руки расслабиться. Они гирями повисли по бокам, распухшие и чужие. Эми неотрывно смотрела на меня, оценивая реакцию.

Я знал, что она хочет слов, но мне нечего было ей сказать. Поэтому я лишь молча покачал головой.

Она печально улыбнулась.

— Я так не считаю. Но тогда… где же она, Сэм?

В груди шевельнулся червячок тревоги. Не знаю из-за чего — то ли из-за этого разговора, то ли из-за запаха краски, то ли из-за того, что Коул остался один в магазине, но мне стало не по себе.

— Я не знаю, — ответил я честно.

Мать Грейс коснулась моего локтя.

— Если найдешь ее раньше нас, — сказала она, — передай ей, что я люблю ее.

Я подумал о Грейс и смятом платье в цветочек, которое поднял с земли. О Грейс, рыскавшей сейчас где-то в чаще леса.

— Что бы ни случилось? — уточнил я, хотя едва ли любые ее уверения смогли бы убедить меня. Я расцепил руки: сам того не осознавая, я все это время тер большим пальцем шрамы у себя на запястье.

Голос Эми не дрогнул.

— Что бы ни случилось.

Я ей не поверил.

ИЗАБЕЛ

Коул Сен-Клер был такой человек, которому ты верил и не верил одновременно. Он был грандиозен, и казалось ему под силу совершить невозможное. Но при этом был просто скотиной и абсолютно не вызывал доверия.

Беда в том, что мне хотелось ему верить.

Коул сунул руки в задние карманы джинсов, словно в доказательство того, что и пальцем не собирается меня трогать, если только я сама не сделаю первый шаг. На фоне стеллажей с книгами он выглядел сошедшим с плаката, какие можно увидеть в библиотеках, — где знаменитости пропагандируют чтение. «Коул Сен-Клер призывает: ни дня без книги!» Вид у него был до крайности довольный собственным духовным величием.

Он вообще был чертовски хорош.

Мне вдруг вспомнилось дело, которое не так давно пел мой отец. Подробности я не очень помнила — если не ошибаюсь, это вообще было несколько дел, объединенных в одно, — какого-то придурка, в прошлом осужденного, обвиняли в новом преступлении. И мама тогда сказала что-то вроде: поверь человеку на слово. Ответ отца врезался мне в память навсегда, ведь это были первые и единственные умные слова, которые я от него услышала: «Человеческая суть не меняется. Меняется лишь то, что с ней делают».

Выходит, если папочка был прав, значит, за этими серьезными зелеными глазами, устремленными на меня, был все тот же Коул, способный, как и прежде, валяться на полу мертвецки пьяным и собираться с духом, чтобы покончить с собой. Не знаю, могла ли я принять это.

— И в качестве лекарства от превращения в оборотня ты выбрал… эпилепсию? — произнесла я наконец.

Коул равнодушно фыркнул.

— О, это всего лишь побочный эффект. С этим я разберусь.

— Ты мог умереть.

Он улыбнулся широкой ослепительной улыбкой, отлично зная, насколько она широка и ослепительна.

— Но не умер же.

— Все равно, — уперлась я, — это ничем не отличается от попытки самоубийства.

— Рисковать — не значит пытаться совершить самоубийство, — отмахнулся Коул. — Иначе всех скайдайверов давным-давно упекли бы в психушку.

— У скайдайверов есть парашюты, или с чем там они прыгают!

Коул пожал плечами.

— А у меня есть вы с Сэмом.

— Мы даже не знали, что ты… — Я умолкла, услышав зазвонивший у меня в сумочке телефон. Я вытащила его, отодвинулась от Коула и взглянула на экранчик. Папа. Сейчас как никогда кстати было бы воспользоваться автоответчиком, но после вчерашней выволочки я не могла не взять трубку. Чувствуя на себе взгляд Коула, я ответила.

— Что там еще у тебя?

— Изабел?

Голос у отца был удивленный и… торжествующий одновременно.

— Ну да, если только у тебя нет еще одной дочери, — отозвалась я. — Кстати, это многое бы объяснило.

Отец пропустил шпильку мимо ушей. Во всяком случае голос у него остался все таким же подозрительно благодушным.

— Я случайно набрал твой номер. Вообще-то я собирался и позвонить маме.

— А позвонил мне. А зачем она тебе понадобилась? Что-то ты слишком веселый, — сказала я. Коул вскинул брови.

— Последи за языком, — бросил отец автоматически. — Мне только что позвонил Маршалл. Та девушка стала последней каплей. Как ему сообщили, нашу стаю исключают из перечня охраняемых животных и устраивают отстрел. На этот раз все будет на уровне штата. Больше никаких местных с ружьями. Отстрел будет производиться с вертолета. Они сделают все как надо, как в Айдахо.

— Это уже точно решено? — спросила я.

— Осталось только назначить время, — отозвался отец. — Когда изыщут ресурсы и живую силу.

Почему-то последнее предложение прозвучало для меня как окончательный приговор — эти «ресурсы и живая сила» настолько вписывались в лексикон придурка Маршалла, что я так и представила, как отец повторяет услышанное пять минут назад по телефону.

Это был конец.

Лицо Коула утратило недавнее выражение ленивой самоуверенности. Видимо, моя интонация насторожила его, потому что он не сводил с меня внимательных глаз. Я почувствовала себя раздетой и отвернулась.

— Ты в курсе, когда это будет? Хотя бы примерно? — спросила я отца.

Он сказал что-то в сторону. Его собеседник засмеялся, и отец засмеялся в ответ.

— Что? Слушай, Изабел, я не могу больше говорить. Примерно через месяц, так мне сказали. Но мы будем пытаться провернуть все побыстрее. Думаю, тут вопрос в пилоте и в оцеплении. Увидимся дома. Э-э… а почему ты не в школе?