Превращение, стр. 49

— Твои песни — это что-то.

Дмитра щелкнула тумблером, и из динамиков полился мой голос, сжатый, гармонизированный и приукрашенный. Это был… не я. Вернее, я, но как будто меня передавали по радио. Или я слушал чужими ушами. Я спрятал ладони под мышками и стал слушать. Если настолько просто из любого человека сделать приличного певца, почему в студию до сих пор не стоит очередь?

— Это поразительно, — сказал я Дмитре. — Не знаю, что ты сделала, но это поразительно.

Дмитра даже не обернулась, продолжая щелкать кнопками и передвигать бегунки на пульте.

— Это целиком и полностью твоя заслуга, малыш. Я пока ничего особенного не сделала.

Я ей не поверил.

— Ну да, как же. Где тут у вас уборная?

Грейс кивнула в сторону коридора.

— За кухней налево.

Я потрепал Грейс по голове и подергал за ухо; она отпустила меня, и я двинулся по лабиринту переходов мимо кухоньки. Тут, в коридоре, стены которого были увешаны обложками альбомов, уже пахло сигаретным дымом. На обратном пути из уборной я задержался, чтобы разглядеть обложки в рамках и автографы. Кэрин свято верила, что книги могут рассказать все о человеке, который их читает, но я-то знал, что музыка способна рассказать еще больше. Если верить этой стене, вкусы Дмитры тяготели к электронной и танцевальной музыке. Она собрала впечатляющую коллекцию, я не мог ею не восхититься, пусть даже сам и не был фанатом подобного стиля. Я уже предвкушал, как буду шутить с ней на тему обилия в ее коллекции обложек альбомов шведских групп, когда вернусь в студию.

Иной раз глаза замечают то, чего не видит мозг. Берешь в руки газету, и в голове откуда-то возникает фраза, которую ты еще не успел сознательно прочитать. Входишь в комнату и понимаешь: что-то не так — еще до того, как пригляделся внимательно.

Именно это происходило сейчас со мной. Я увидел лицо Коула или что-то напомнившее мне его, но не мог понять где. Я развернулся обратно к стене и принялся методично проглядывать обложку за обложкой. Медленно, внимательно рассматривая оформление, напечатанные заголовки и имена музыкантов, пытаясь определить, что именно зацепило мой взгляд.

И я его нашел. Это оказалась не обложка альбома, а скорее глянцевая обложка какого-то журнала. На ней парень прыгал на зрителя, а позади него сидели на корточках члены его группы и смотрели на него. Это была знаменитая обложка. Я уже видел ее раньше, теперь я это вспомнил. Помнится, я тогда еще отметил, как парень на фотографии летит на камеру, раскинув в стороны руки и ноги, как будто, кроме полета, ничто больше не имеет для него значения и ему все равно, что будет, когда он приземлится. Вспомнил я и тему номера, набранную тем же шрифтом, который группа использовала в оформлении своего альбома: «Успех: солист „Наркотики“ о славе до восемнадцатилетия».

Но я не помнил, что у парня с обложки было лицо Коула.

Я на миг зажмурился, но изображение с обложки все равно осталось стоять перед глазами, намертво отпечатавшееся в моей памяти.

«Пожалуйста, — взмолился я про себя. — Пожалуйста, пусть это будет просто сверхъестественное сходство. Только бы не оказалось, что Бек инициировал звезду».

Я открыл глаза, но Коул никуда не делся. А позади него, не в фокусе, потому что камере было дело лишь до Коула, виднелся Виктор.

Я медленно вернулся в студию; они слушали еще одну дорожку, которая оказалась даже лучше последней. Но внезапно все это стало казаться мне страшно далеким от моей жизни. От моей настоящей жизни, которая подчинялась падению и подъему температуры даже теперь, когда человеческая кожа надежно держалась на мне.

— Дмитра, — позвал я, и она обернулась. Грейс тоже вскинула голову и нахмурилась чему-то такому, что уловила в моем голосе. — Как звали солиста «Наркотики»?

Я уже получил все необходимые доказательства, но хотел, чтобы кто-нибудь произнес это вслух, потому что отказывался в это верить.

Губы Дмитры дрогнули в улыбке, в лице появилась мягкость, которой мы не видели за все время, что провели в студии.

— Ох, это был потрясающий концерт. Он, конечно, совершенно ненормальный, но эта группа… — Она покачала головой, потом вспомнила, что я задал вопрос. — Коул Сен-Клер. Он уже много месяцев как пропал без вести.

Коул.

Коула зовут Коул Сен-Клер.

А я-то думал, это мне с моими желтыми глазами трудно скрыться.

Выходит, тысячи глаз сейчас высматривают его, только и ждут возможности его узнать.

А когда найдут его, найдут и нас.

36

— Куда тебя отвезти? Обратно к дому Бека?

Мы сидели в моем джипе; я оставила его в самом дальнем углу стоянки, чтобы какой-нибудь недоумок не задел его дверью своей машины. Я старательно не смотрела на Коула, но он казался таким большим, самим своим присутствием заполнял куда больше места, чем занимало его тело физически.

— Не надо, — произнес Коул.

Я покосилась на него.

— Чего не надо?

— Делать вид, как будто ничего не произошло, — сказал он. — Задай мне вопрос.

Дневной свет стремительно угасал. На западе поперек неба пролегла длинная черная туча. Впрочем, дождя нам не полагалось. Только плохая погода на его пути в другие места.

Я вздохнула. Не уверена, что мне хотелось о чем-либо спрашивать. Мне казалось, что знать будет труднее, чем не знать. Впрочем, нельзя упрятать джинна обратно в бутылку, если он оттуда уже выбрался.

— А это что-то изменит?

— Я хочу, чтобы ты знала, — сказал Коул.

Теперь я посмотрела на него в упор, на его опасно красивое лицо, которое даже в этот миг взывало ко мне, сладко и тревожно: поцелуй меня, Изабел, растворись во мне. Оно было грустным, это лицо, надо было лишь научиться правильно на него смотреть.

— Правда?

— Я должен знать, известно ли кому-нибудь кроме десятилетних соплюх, кто я такой, — сказал Коул. — Или мне придется на самом деле покончить с собой.

Я метнула на него испепеляющий взгляд.

— Будем играть в угадайку? — осведомилась я и, не дожидаясь ответа, вспомнила про его ловкие пальцы и смазливое лицо и предположила: — Клавишник в мальчиковой группе.

— Солист «Наркотики», — произнес Коул.

Я молчала, ожидая услышать слово «шутка».

Но оно так и не прозвучало.

Ее лицо даже не дрогнуло. Наверное, моей целевой аудиторией и в самом деле были младшие школьники. Все это очень удручало.

— Не смотри на меня с таким видом, — сказала она. — Если я не узнала тебя, это еще не значит, что я никогда не слышала твоих песен. Они же играют из каждого утюга.

Я промолчал. А что тут было говорить? На протяжении всего этого диалога меня не покидало ощущение дежавю, как будто я с самого начала знал, что такой разговор состоится здесь, в ее машине, унылым ненастным днем.

— Что? — Изабел подалась вперед и взглянула мне прямо в лицо. — Что? Думаешь, мне есть какое-то дело до того, что ты рок-звезда?

— Дело не в музыке, — сказал я.

Изабел ткнула меня пальцем в сгиб локтя, там, где виднелись следы инъекций.

— Дай угадаю. Наркотики, девочки, сквернословие. О чем из этого ты мне еще не рассказывал? Сегодня утром ты голышом лежал передо мной на полу и твердил, что хочешь покончить с собой. И ты думаешь, что после того, как я узнала, что ты солист самой «Наркотики», что-то изменится?

— Да. Нет.

Я не понимал, что ощущаю. Облегчение? Разочарование? Чего я ожидал от нее?

— Что ты хочешь от меня услышать? — допытывалась Изабел, — «Ты меня испортишь, а ну вылезай быстро из моей машины»? Слишком поздно. Я и сама могу кого хочешь испортить.

При этих словах я рассмеялся, хотя и со скверным чувством, потому что понимал — она воспримет мой смех как оскорбление, и не важно, что на самом деле я и не думал ее оскорблять.

— Поверь мне, это не про меня. Я спускался в такие тесные и грязные кроличьи норы, какие тебе и не снились. И я не раз затаскивал с собой в эти норы других, и больше они оттуда не возвращались.