Превращение, стр. 34

Разговаривать об этом с Коулом мне не хотелось.

— Ты не чувствуешь признаков скорого превращения?

— Ни малейших.

— Тогда будь так добр, возвращайся в дом. Я приберу здесь. — И я добавил, убеждая не только его, но и себя: — Ты плохой человек не потому, что хочешь быть волком. А из-за того, что ты сделал с Виктором.

Коул взглянул на меня с уже знакомым отстраненным выражением на лице и молча зашагал к дому. Я развернулся и пошел обратно в сторожку.

Как делал прежде Бек, я сложил брошенное Виктором одеяло, подмел с пола пыль и шерсть, проверил запас воды, заглянул в корзины со съестным и отметил для себя, чего еще надо бы прикупить. Потом взял блокнот, который мы держали рядом с лодочным аккумулятором; там были нацарапаны имена, кое-где — даты, иногда — описания деревьев: они помогали определить время, когда мы этого не могли. Этот способ учета, кто и когда превратился в человека, придумал Бек.

Блокнот до сих пор был открыт на странице с прошлогодними именами. Последним шел Бек; список был намного короче, чем позапрошлогодний, а тот, в свою очередь, чем позапозапрошлогодний. Я сглотнул и перевернул страницу; надписал наверху год, вывел имя Виктора и рядом — дату. Вообще-то имя Коула тоже должно было там быть, но я сомневался, чтобы Бек объяснил ему, каким образом мы ведем нашу летопись. Я записывать Коула не хотел. Это означало бы официально признать его членом стаи, частью моей семьи, а этого мне не хотелось.

Я долго-долго стоял, глядя на чистую страницу, на которой значилось только имя Виктора, потом подписал под ним свое собственное.

Я знал, что больше не принадлежу к стае, не принадлежу по-настоящему, но это ведь был список тех, кто был человеком.

А кто был человеком больше, чем я?

24

Я углубилась в заросли.

Голые деревья еще были объяты зимней дремотой, но оттепель уже пробудила какофонию влажных весенних запахов, прежде скованных холодами. Над головой заливались птицы, перепархивая с ветки на ветку.

Каждой своей клеточкой я чувствовала: я дома.

Стоило мне на несколько ярдов углубиться в лес, как позади затрещали кусты. Я остановилась, чтобы не хрустело и не чавкало под ногами, и с забившимся сердцем прислушалась. И снова послышался знакомый треск, не ближе, но и не дальше. Я не оборачивалась, но знала, что это волк. Страха не было — только чувство товарищества.

Время от времени за спиной у меня раздавался шорох — волк шел за мной по пятам. Приближаться он не спешил — просто наблюдал за мной с почтительного расстояния. Мне хотелось посмотреть, кто из волков за мной следует, но я боялась спугнуть его, слишком волнующим было его присутствие. Так мы и шли — я размеренно, и он короткими перебежками от дерева к дереву, чтобы не отстать от меня.

Солнце, пробивавшееся сквозь голые еще ветви деревьев, припекало плечи, и я раскинула руки в стороны, жадно впитывая тепло, пытаясь изгнать последние воспоминания о вчерашней лихорадке. Чем дальше в прошлое уходила вспышка моего гнева, тем сильнее крепло ощущение, что со мной что-то неладно.

Пробираясь сквозь невысокий кустарник, я вспомнила, как Сэм однажды привел меня на золотую поляну в чаще леса, и пожалела, что он сейчас не со мной. Нельзя сказать, чтобы мы ни на минуту не расставались или чтобы я не в состоянии была самостоятельно занять себя без него: он ходил на работу в свой магазин, я в школу и к репетиторам, — но сейчас мне было не по себе. Да, лихорадка прошла, но у меня не было уверенности, что это навсегда. Я чувствовала, что она затаилась в крови и ждет лишь удобного момента, чтобы заявить о себе вновь, когда волки подадут голос.

Я шла и шла. Деревья стали реже, видимо, раскидистые сосны душили новую поросль. Здесь запах озера был сильнее; я заметила на влажной земле отпечаток волчьей лапы. Матово-зеленые кроны сосен почти не пропускали солнечный свет, и я обхватила себя руками: в тени стало прохладно.

Слева от меня что-то промелькнуло: серовато-бурая волчья шкура, сливающаяся со стволами сосен. Наконец я увидела волка, который сопровождал меня с начала моей прогулки. Он не шелохнулся, когда я взглянула в его ярко-зеленые, совершенно человеческие глаза. Позади него между деревьями поблескивало озеро.

«Ты один из новеньких?» — мысленно спросила я, но вслух свой вопрос не произнесла, побоялась спугнуть его.

Он вскинул морду с любопытно навостренными ушами и повел носом в моем направлении. Мне показалось, я поняла, чего он хочет; я медленно протянула к нему руку раскрытой ладонью вверх. Он шарахнулся, но, похоже, от запаха, потому что, когда он вернулся в прежнее положение, ноздри его продолжали трепетать.

Чтобы понять, что он вынюхивает, не нужно было подносить ладонь к носу, я и сама это чувствовала. Сладковатый, с гнильцой запах миндаля, приставший к моим пальцам и укоренившийся под ногтями. Он казался более зловещим, чем сам приступ лихорадки. Он словно говорил: это не простая простуда.

Сердце бухало в груди, хотя я по-прежнему не боялась бурого волка. Я присела на корточки и обхватила колени руками, внезапно обессилев не то от этого знания, не то от лихорадки.

Откуда-то из кустов с шумом выпорхнула стайка птиц; мы с бурым волком вздрогнули от неожиданности. Причина испуга пернатых — серый волк подкрался поближе. Он был крупнее бурого, но не такой смелый; в его глазах поблескивал интерес, но уши и хвост, когда он приблизился, выдавали настороженность.

Следом за серым показался черный волк — я узнала в нем Пола, за ним еще один, которого я не знала. Они походили на стайку рыб — постоянно соприкасались, толкались, общались без слов. Вскоре волков уже было шесть; все они держались на расстоянии, наблюдая за мной, принюхиваясь.

Внутри меня шелохнулось безмолвное нечто, вызвавшее тот приступ лихорадки и заставлявшее мою кожу источать этот запах. Боли не было, но присутствовало ощущение какой-то неправильности. Теперь я поняла, почему мне так хотелось к Сэму.

Мне было страшно.

Волки окружили меня кольцом; моя человеческая сущность вызывала у них опаску, но пробуждавший любопытство запах пересиливал. Наверное, они ждали моего превращения.

Но я не могла превратиться в волчицу. К добру или к худу, мое тело оставалось таким, каким оно было, как бы яростно нечто внутри меня ни скреблось, пытаясь вырваться наружу.

Когда я в прошлый раз оказалась в этом лесу в окружении волков, я была добычей. Беспомощная, распростертая на снегу под тяжестью собственной крови, смотрящая в зимнее небо. Они были животными, а я — человеком. Сейчас эта грань почти стерлась. Я не чувствовала с их стороны угрозы. Лишь обеспокоенное любопытство.

Я осторожно переступила с ноги на ногу, пошевелила затекшими плечами, и один из волков заскулил, тоненько и тревожно, точно волчица, пытающаяся втолковать что-то детенышу.

У меня возникло ощущение, будто лихорадка внутри меня поднимает голову.

Изабел как-то пересказала мне слова ее матери, работавшей врачом, о том, что смертельно больные пациенты иногда каким-то шестым чувством угадывают свою обреченность, еще даже до того, как им становится известен их диагноз. Тогда я только посмеялась недоверчиво, но теперь понимала, что она имела в виду — потому что сама это чувствовала.

Со мной творилось что-то очень неладное, что-то такое, справиться с чем были бессильны врачи, и волки знали это.

Я сидела на корточках под деревьями, обняв колени руками, и смотрела на волков. Так прошло несколько долгих минут, потом крупный серый волк, не сводя с меня глаз, припал к земле, очень медленно, как будто опасался в любой миг передумать. Это выглядело очень неестественно. Не по-волчьи.

Я затаила дыхание.

Тогда черный волк перевел взгляд с меня на серого, потом снова на меня и тоже опустился наземь, положив голову на лапы. Его взгляд был по-прежнему устремлен на меня, уши настороженно подергивались. Один за другим все волки улеглись на землю, окружив меня тесным кольцом. В лесу было тихо, волки тоже молчали, терпеливо дожидаясь вместе со мной чего-то неведомого, для чего ни у них, ни у меня не было слов.