Превращение, стр. 29

— Ну, значит, сейчас вполне подходящий момент для экскурсии по сторожке, — сказал я.

Я вошел в сарайчик, шаркая подошвами по истертому деревянному полу. Насколько я мог судить, все было на месте: одеяла сложены аккуратной стопочкой у телевизора, бачок доверху наполнен водой, рядом, дожидаясь своей очереди, послушно выстроились кружки. Все готово к превращению волков в людей.

Коул вошел в сарайчик следом за мной, с рассеянным интересом оглядел корзины и склад запасов. Он буквально источал презрение и неуемную энергию. Мне хотелось поинтересоваться, что же такого нашел в нем Бек. Однако вместо этого я спросил:

— Ну и как, оправдались твои ожидания?

Коул приоткрыл одну из корзин и заглянул внутрь; отвечая, он не удосужился даже повернуть ко мне голову.

— В смысле?

— Нравится тебе быть волком?

— Я думал, будет хуже. — Теперь он смотрел на меня с хитрой улыбкой, как будто ему было известно, через что мне пришлось пройти, чтобы не быть больше волком. — Бек говорил, что боль невыносимая.

Я поднял с пола сухой лист, который мы занесли на подошвах в сарай.

— Ну да, боль еще не самое худшее.

— Правда? — многозначительно спросил Коул. Он как будто нарочно пытался вызвать во мне ненависть. — И что же тогда самое худшее?

Я отвернулся от него. Отвечать не хотелось. Для него это «самое худшее» едва ли имело значение.

Его выбрал Бек. Я не стану его ненавидеть. Не стану. Не просто же так он привлек Бека.

— Как-то раз один из волков — Ульрик — решил, что здорово будет начать выращивать итальянские травы в горшках, — произнес я наконец. — Он вечно придумывал всякие бредовые затеи.

Я вспомнил, как он наделал в земле углублений и потом принялся закладывать в них семечки, крохотные, безжизненные крупинки, немедленно терявшиеся на фоне угольно-черной земли. «Пусть только попробуют не вырасти, черт их дери», — сказал он мне дружелюбно. Я все это время стоял рядом с ним и смотрел, путаясь у него под ногами, и отошел только после того, как он нечаянно угодил локтем мне в грудь. «А еще ближе ты подойти не мог, Сэм?» — осведомился он тогда.

— Бек решил, что Ульрик спятил, — произнес я вслух. — Он сказал ему, что базилик можно купить в магазине всего по два бакса за пучок.

Коул вскинул бровь, глядя на меня с отчетливо снисходительным выражением.

Я не стал ничего говорить про его выражение и продолжил.

— Неделю за неделей я каждый день заглядывал в горшки, надеясь увидеть хоть какой-то намек на зелень, хотя бы малейший проблеск того, что там зарождается жизнь. Это и есть самое сложное, — сказал я Коулу. — Я стою в этом сарае и жду, проклюнутся мои семена из земли или нет. И я не знаю, то ли еще слишком рано ждать от них признаков жизни, то ли на этот раз зима завладела моей семьей навсегда.

Коул смотрел на меня во все глаза. Высокомерное выражение сошло с его лица, однако он ничего не сказал. Его лицо приняло непроницаемое выражение; как реагировать на него, я не знал, поэтому тоже не стал ничего говорить.

Больше делать здесь было нечего. Но Коул медлил, и я решил напоследок заглянуть в ларь с продовольствием, проверить, не завелись ли там жучки. Держась за край ларя, я на миг прислушался. Не знаю, что я ожидал услышать; повсюду вокруг царила тишина, тишина и еще раз тишина. Даже красногрудый кардинал умолк.

Делая вид, будто Коула тут нет, я напряг слух, как делал когда-то в волчьем обличье, пытаясь составить карту всех живых существ в лесу поблизости и звуков, которые они издавали. Но ничего не услышал.

Где-то в этих лесах были волки, но для меня они оставались невидимками.

20

Волк внутри меня готовился одержать верх над человеком, и я был этому рад.

Рядом с Сэмом мне было не по себе. Вообще-то у меня всегда наготове пара-тройка личин, которые вполне работали со всеми, с кем мне до сих пор приходилось иметь дело, но в случае с Сэмом ни одна из них не казалась подходящей. Он был мучительно, раздражающе искренен. И как я мог ответить на эту искренность?

Поэтому я вздохнул с облегчением, когда мы вышли из сторожки и он сообщил, что хочет поехать покататься.

— Я позвал бы тебя с собой, — добавил он, — но ты уже скоро превратишься обратно в волка.

Каким образом он пришел к этому заключению, Сэм не сказал, но его ноздри слегка вздрагивали, как будто он чуял мой запах. Несколько секунд спустя он уже с ревом катил по дорожке прочь, оставив меня в одиночестве в доме, атмосфера в котором менялась в зависимости от времени суток. Днем небо затянули облака и похолодало, и внезапно дом превратился из уютной берлоги в зловещий лабиринт серых комнат, точно привидевшийся в бредовом сне. И тело мое точно так же нельзя было назвать полностью человеческим, однако и волчьим оно тоже не было. Сейчас оно представляло собой скорее нечто промежуточное — волчий разум в человечьем теле. Человеческие воспоминания глазами волка. Сначала я принялся ходить туда-сюда по коридорам между нависающих стен, не веря до конца вердикту Сэма. Когда по всему телу разбежалась знакомая нервная дрожь, предвещавшая превращение, я остановился перед открытой задней дверью и стал ждать, когда холод сделает свое дело. Однако он почему-то не спешил. Тогда я закрыл дверь и прилег на кровать, которую мне отвели, чувствуя, как плещется на дне желудка тошнота и разбегаются по коже мурашки.

Но, несмотря на недомогание, я испытывал жгучее облегчение.

Я уже начал думать, что никогда не превращусь обратно в волка.

Но это вот подвешенное состояние… Я поднялся, снова подошел к задней двери и встал на ледяном ветру. Минут через десять сдался, вернулся обратно на диван и свернулся клубочком вокруг своего бунтующего желудка. Мысли мои бродили по серым коридорам, а тело оставалось неподвижным. В своем воображении я двинулся по коридору, прошел через вереницу чужих черно-белых комнат. Я ощутил острую ключицу Изабел под моей ладонью, увидел, как моя кожа теряет свой цвет, превращаясь в волчью шкуру, ощутил в руке микрофон, услышал отцовский голос, увидел его, сидящего напротив меня за обеденным столом.

Нет. Только не домой. Я готов был унестись воспоминаниями куда угодно, только не туда.

Теперь я вместе с остальными ребятами из «Наркотики» находился в фотостудии. Нам предстояло позировать для первого в жизни разворота в крупном журнале. Вернее, позировать предстояло мне. Тема номера формулировалась как «Успех до 18», и в журнале должна была появиться моя фотография. Все остальные пришли в качестве группы поддержки.

Снимали не в самой студии; фотограф с ассистенткой привели нас на лестницу какого-то старого здания и пытались передать настроение нашей музыки, развешивая нас по перилам и расставляя на разных пролетах. Лестница пропахла едой — соевым беконом и соусом для салата, который никто никогда не заказывает, — и еще чем-то непонятным, похожим отчасти на запах застарелых носков.

Я был под кайфом, но он уже начинал выветриваться. Это был не первый раз, когда я попробовал наркотики, но где-то близко к тому. Ощущение было совсем новым, непривычным, и головокружительная эйфория еще оставляла после себя легкий привкус вины. Я только что написал одну из самых своих лучших песен, «Разбей мне лицо (и продай по кускам)», которая обещала стать моим лучшим хитом, — и пребывал в отличном настроении. Настроение было бы еще лучше, если бы не нужно было торчать здесь, потому что мне хотелось вдыхать воздух улицы, пропитанный выхлопными газами, ресторанными запахами и прочими хмельными ароматами города, которые говорили мне: ты знаменит!

— Коул. Коул! Эй, дружище. Не мог бы ты немного постоять спокойно? Встань рядом с Джереми и посмотри вон туда. Джереми, а ты смотри на него, — велел фотограф.

Это был пузатый мужик средних лет с неровной бородкой, которая потом весь день не выходила у меня из головы. Его ассистентка, рыжеволосая девица двадцати с чем-то лет, уже успела признаться мне в любви и мгновенно перестала меня интересовать. В семнадцать лет я еще не догадывался, что одной моей насмешливой ухмылки достаточно, чтобы заставить девчонку мигом скинуть блузку.