Жизнь как год, стр. 15
— И зачем только вы меня позвали?! — набросился я на старика.
— Красивая девушка, — вместо ответа сказал он.
— Еще какая красивая!
— Любишь ее. — Он не спрашивал, а словно утверждал.
— Люблю.
— Ну и люби. Только помни: пока любишь ее, она будет молодой. Такой, как сегодня.
Я и без него знал, что она всегда будет молодой. Какой же ей еще быть?
— Дай-ка закурить, — снова попросил он.
Я выдал ему сигарету и спросил:
— Так что же все-таки за аттракцион в этой избушке? И зачем две двери?
— Дверь здесь одна, парень, — ответил он. — Одна дверь. Куда вошел, оттуда и вышел.
А, действительно, дверь-то была одна. Только сейчас это до меня дошло. А внутри домика я шел по прямой, лишь огибал печь. Вот тебе на! Что же это было? Вывернутое пространство? Здесь? Но для чего? Я так и спросил:
— Для чего это?
— А чтобы посмотреть, что там будет.
— Так ведь это одно и то же место. Что же здесь смотреть?
— Место-то одно, да время разное.
— При чем тут время?
— А при том... Кому ты помогал на обрыв влезть?
— Девчушке одной. Олей зовут.
— Вот то-то и оно, что Олей... Дочь это твоя была. А девушка — твоя жена.
— Ну вот еще, — смутился я.
Он вдруг замолчал, закашлялся. А я вспомнил, что когда вышел из этой двери, то на небе была тучка, хотя и сейчас, и до этого на небе ни облачка! Да и одежда на ней, на этой девушке, была другая. И позвала она меня так, словно не сомневалась, что я пойду.
— Можно еще раз?
— Отчего же. Хоть сколько. Пять копеек только плати. А лучше дай сигарету. Только подумай, стоит ли?
— А что так?
— Да так... Заходили тут всякие...
— А вы-то сами заходите?
— Захожу, да только все в одну дверь. Выйдешь в другую, а вернешься ли? Да и на что оно мне?
«Конечно, — подумал я. — Он настолько стар, что может и не вернуться».
Но я не боялся этого. Будет ли только она здесь в это время?
— Если захочешь, конечно, будет, — сказал старик.
И я рискнул. Я отдал ему всю пачку сигарет и шагнул в дверь.
А когда вышел, то почувствовал, что за спиной ничего нет. Домика нет! Только асфальтированные дорожки, да белоснежные корпуса зданий над обрывом.
Я оглядел себя. Все на мне было другое. Да и сам я, кажется, стал чуть ниже ростом и шире в плечах. И в сердце вдруг что-то кольнуло, словно какая-то болезнь послала предупреждение.
А на обрыве стоит она. Она и еще одна девушка. Они очень похожи друг на друга, только вторая повыше ростом. И обе машут мне руками.
— Ну что ты все ходишь туда? — говорит _она_. — Ведь уже сколько лет прошло, как эту избушку снесли! А ты все ходишь.
Они очень похожи друг на друга. У обеих чуть вздернутые носы, восточный разрез глаз и черные волосы. И лет им, казалось, поровну. Их так и называют: сестры. Я сейчас это вдруг припомнил. Я все-таки что-то помню, но очень мало. В один миг пронеслись эти двадцать лет. В один миг...
— Что с тобой, папка? — спрашивает меня дочь.
— Так, Оля. Грустно. Время бежит... Только вошел в одну дверь и вышел, а прошло почти двадцать лет...
— Брось, папка. Ты еще совсем молодой.
— Правда, ты совсем не изменился, — говорит _она_. — Какой был, такой и остался. Секрет молодости, наверное, знаешь?
Я смотрю на нее. Нет! Это она совсем не изменилась. Ей так и осталось восемнадцать. Прав оказался старик. Она всегда будет молодой.
А я? Что я помню из этих двадцати лет, промелькнувших в одно мгновение? Что я знаю о _ней_? Только то, что люблю ее. Двадцать лет! Ведь я даже не знаю, какие ей нравятся цветы, запахи, книги. Я почти ничего о ней не знаю. Кроме одного: я люблю ее.
Они берут меня под руки, и мы идем по чистеньким асфальтированным дорожкам Лагерного сада, мимо киосков и каруселей, мимо аттракционов и клумб. Лагерный сад уже не тот. Только молодые парочки все так же ходят в обнимку и целуются, полагая, что их никто не видит. Или им просто ни до кого нет дела?
И мне вдруг так захотелось очутиться в том, старом, Лагерном саду, в котором я увидел ее первый раз...
Но домика старика уже нет. И даже на мгновение я не могу вернуться в прошлое.
— Знаете, что? — говорю я жене и дочери. — Расскажите-ка мне, как мы жили эти двадцать лет... Я что-то... Все тот день у меня перед глазами...
А в Лагерном саду, как и раньше, как и всегда, тихо-тихо. Это, наверное, ветер с реки относит звуки в город.
8. АВГУСТ
Темнеет. Пора идти. Такая у меня работа.
Я стою на балконе. Прислушиваюсь. Всматриваюсь в просветы между шестнадцатиэтажными домами и девятиэтажными. Где-то там только что село солнце. Но закат мне не виден. А над головой начинают зажигаться звезды. На агитплощадке сейчас будут показывать кинокомедию. Старушки с малыми детьми уже заняли скамейки. А позади и с боков толпа молодых людей, парней и девушек. Еще несколько минут, и звук из стоваттного динамика начнет отражаться от домов и гулять в небольшом замкнутом пространстве, многократно отражаясь, накладываясь друг на друга, превращаясь для жильцов бетонных коробок в какофонию. А зрители периодически дружно и громко будут взрываться хохотом. А потом еще долго будут расходиться, теряя друг друга в толпе и громкими голосами отыскивая знакомых. Что ж... По плану на агитплощадке раз в неделю должны показывать кинокомедию. И даже проливной дождь не устраняет это мероприятие, а лишь переносит его на следующий день.
Слева между домами чернота. Это ползет туча. Гроза предсказана. Ну что ж, посмотрим. Я никогда ничего не решаю заранее. Все должно получиться само собой, естественно, ненавязчиво, свободно. Такая уж у меня работа.
Жена провожает меня. Она привыкла. Хотя сначала никак не могла понять, за что мне платят сто двадцать рублей плюс пятнадцать процентов — северная надбавка к зарплате. Женя вздыхает. Она не любит мою работу. Ты очень быстро стареешь на ней, говорит она. Возможно. Но дело в том, что работа мне нравится.
Старший сын в отъезде, дочь на какой-то вечеринке, младший, наверное, затесался в первые ряды любителей кинокомедий. И вот ведь что странно. Почти в каждой квартире включен телевизор, каждый вечер, каждый день. А им, людям, нужно еще кино на агитплощадке. Впрочем, вполне возможно, что они хотят побыть на людях, почувствовать свою приобщенность к человечеству.
— Ну, я пошел, — говорю я.
— Счастливо, — отвечает жена. — Опять сегодня промокнешь?
— Не знаю. Но это не страшно, если и промокну.
Я выхожу. Мне нельзя торопиться. Мне нужно вжиться, войти в роль, окунуться в воспоминания. И в то же время остаться здесь, в этом теплом вечере. А какой сегодня, действительно, теплый вечер! Что за вечер! Как тогда... Последняя теплая, тихая, насыщенная запахами и таинственностью неделя. Днем еще долго будет тепло. А вот ночью — уже нет, до следующего лета. Работать в такой вечер, в такую ночь легко. Все получается само собой. Не то, что в холод и слякоть. А вот зимой снова легче.
Я иду по бульвару Кирова. С двух сторон тополя, старые-старые, им уже по семьдесят лет. Скамейки. Люди сидят на скамейках. Разговаривают, смеются. Очень много людей. Но это не те, что будут бродить ночью. Вернее, большинство из них вскоре разойдется по домам и общежитиям. Ну, да ведь каждый волен...
А вот идет навстречу мой сослуживец. Идет медленно, опираясь на тросточку. Он уже не может быстро ходить. Он стар. Шляпа-канотье на нем. Белоснежная манишка и манжеты. Начищенные до блеска желтые штиблеты с чуть загнутыми вверх носками. Костюм немыслимого покроя. В плечах широк, в талии узок. Брюки мешком от самого ремня. Кто-то даже показывает на него пальцем, правда, за спиной, и смеется. Наверняка прохожие думают, что он из цирка. А он просто вышел на работу. Он уже пятнадцать лет как на пенсии, а вот ведь все равно работает. Мы раскланиваемся молча, он — с достоинством, я — с глубоким к нему уважением. И хочется, мне давно хочется посмотреть на его работу. Там еще, наверное, есть рысаки, красные рубахи с кушаками, сапоги в гармошку, картузы. И совсем другой город. Там, где мы с ним только что раскланялись, стоят редкие домишки с садами из черемухи и рябины. Лай собак. Лавочки у ворот. Тихий шорох, шепот. Чья-то пьяная песня. И тишина. Все равно там такая тишина! Небо чистое, звездное, от горизонта до горизонта. Пройтись бы по этим улочкам, этой городской окраине, посидеть бы под черемухой, сорвать гроздь еще не дозрелых ягод, ощутить во рту их вяжущий вкус. Он это может. Да вот только, к сожалению, мы всегда работаем в одну смену. К тому же, мне нужно идти дальше.