Танцующий с тенью, стр. 18

Старый греховодник, сидящий на соседнем табурете, с презрением оглядывает прочих завсегдатаев барной стойки и запевает свою строфу:

Следующий в ряду, молодой человек с замашками денди, напевает сквозь зубы, закуривая легкую сигаретку:

И когда наконец Ивонна появляется в кабаре, она равнодушно проходит вдоль стойки, а все поют в такт ее шагам:

И тогда для Ивонны наступала долгая рабочая ночь. А когда наконец наступало утро, девушка вытряхивала содержимое своего кошелька на стол Андре Сегена, оставляя сутенеру ворох бумажек, заработанных теплом ее губ.

Дни шли за днями, умножая число влюбленных в Ивонну, пока однажды не случилось то, чего никто не ожидал. Ивонне было суждено самой почувствовать ту муку, которую она пробуждала в своих страждущих клиентах: томление любви.

12

Хуан Молина сказался больным на верфи Дель-Плата. Осторожность подсказывала ему, что увольняться не следует. И все равно неявка на работу не только грозила ему потерей места – теперь из его жалованья должны были вычесть плату за день. А за пансион нужно было платить в любом случае. «Рояль-Пигаль» для Молины был храмом всех его грез. С того далекого дня, когда он мальчишкой впервые убежал из дому, Молина мечтал о том, чтобы пройтись по его дивным коврам, которые он всегда представлял себе красными. Сколько раз в мечтах юноша усаживался за один из столиков, залитых мягким светом, и под звуки оркестра Канаро [41], заказав очередной бокал, кивком головы приветствовал улыбчивую француженку в изысканном вечернем платье! А потом, протанцевав с ней несколько танцев, уводил ее в отдельный номер. А теперь судьба предоставляла Молине возможность войти в зал через парадный вход – и подняться прямо на сцену, рука об руку с Марио Ломбардом. Это был его шанс, и молодой человек не собирался его упускать.

В полтретьего Молина уже оказался на Коррьентес, рядом с домом 800. Ему не хотелось торчать здесь в одиночку, околачиваясь возле дверей. Поэтому Молина занял позицию на противоположном тротуаре, твердо намеренный не покидать наблюдательного поста, пока не явится его коммерческий агент. Молодой артист прислонился к уличному фонарю, руки засунул в карманы, одну ногу подогнул, на глаза надвинул шляпу – и то и дело поглядывал на свое отражение в витрине, чтобы убедиться, что выглядит он вполне достойно. Вскоре у закрытых дверей кабаре начала скапливаться толпа: мужчины по очереди подходили к швейцару (одетому не в ливрею, а в обыкновенный пиджак) и о чем-то с ним беседовали; появились и женщины в длинных пальто, прячущие лица в складках ярких шарфов. Мужчина сначала обменивался несколькими фразами со швейцаром, а потом перемигивался с кем-нибудь из женщин. Те парочки, которым удавалось сговориться между собой, выстраивались в очередь – с каждой минутой она становилась все длиннее. Наконец появился и Бальбуэна. Молина наблюдал за его переговорами со швейцаром, видел, как импресарио горячится и размахивает руками, а потом, не сумев воспротивиться непреклонной стойкости стража ворот, занимает место в хвосте очереди. Тогда Хуан Молина перешел улицу и встал рядом с Бальбуэной. Благодетель хмуро приветствовал его и тут же объяснил причины своего негодования. По нелепому стечению обстоятельств на сегодня назначено общее прослушивание, а этот идиот-привратник, явно только что нанятый, Бальбуэну не признает. Чем красноречивее импресарио доказывал, что его ожидает лично Марио Ломбард, тем решительнее швейцар отказывался его пропускать.

– Это ему даром не пройдет… это не пройдет ему даром, – приговаривал пунцовый от гнева Бальбуэна.

Случайные прохожие, оказавшиеся рядом со входом в кабаре, смотрели на очередь с удивлением. Хуан Молина чувствовал себя чем-то вроде диковинного животного в зоологическом саду. Хотя уж он-то давал меньше всего поводов для любопытства: парень позади Молимы вырядился, например, в костюм какого-то маскарадного гаучо, следующий оделся под Валентино, как его представляют в Авельянеде [42]. Молине стало как-то стыдно за окружающих его людей, когда он обнаружил, что очередь просто переполнена карикатурными гарделями. Еще здесь было немало цирковых силачей, возвышавшихся на две головы над прочими претендентами.

– Я заставлю их со мной считаться, – не унимался коммерческий агент.

Не успел швейцар приоткрыть одну из створок двери, очередь превратилась в толкотню; правда, эмоции туг же пришлось поубавить, потому что строгий голос произнес:

– Или вы будете входить по одному, или вообще никто не войдет. – Угроза принадлежала тому же стражу ворот.

Теперь вся эта карнавальная компания вела себя как стадо кротких овечек; очередь медленно продвигалась вперед.

Хуана Молину ждало новое потрясение: он увидел, что мечта его детства, «Рояль-Пигаль» выглядит изнутри даже более пышно, чем он мог себе представить. Весь главный зал был покрыт красным ковром. Освещение a giorno {5} позволяло разглядеть леса под самым потолком – по этим узким доскам разгуливали ассистенты и рабочие сцены. Очередь двигалась вверх по лестнице на второй этаж, к театру «Рояль». Этот зал был маленький, но обставленный с восточной роскошью. Зеркала занимали почти всю поверхность стен, в дальнем углу возвышался помост для оркестра. Продвижением очереди управлял человек патологической худобы, женоподобный и весь какой-то дерганый, а навстречу претендентам то и дело попадались хористки – то ли спешащие на репетицию, то ли уже отыгравшие свой номер, – в ажурных чулках, с талиями в немилосердных тисках корсетов, в каких-то лифах, вздымавших их бюсты на невероятную высоту. Полуголые девицы сновали взад-вперед с естественностью служащих, спешащих в свою контору. Молина уже перестал ориентироваться в лабиринте коридоров, костюмерных и гримерок, когда погонщик будущих знаменитостей отдал приказ остановиться и разделил свое стадо на несколько групп:

– Кто на кетч – сюда.

Шкафообразные силачи отделились от общей массы и заняли широкий помост в глубине зала.