Фирменный поезд Фомич, стр. 13
— Сдачи? — спросил притихший официант.
— Там без сдачи. Пожалуйста, идите.
— А товар? — Официант ничего не понимал.
— А товар употребите в пищу сами. Всей поварской бригадой.
— А товар? — снова спросил продавец.
Степан Матвеевич и Иван тоскливо переглянулись, взяли парня под локти, тот машинально схватил корзинку, и толкнули его в коридор. В знакомой и привычной обстановке официант сразу же пришел в себя и завел речитативом:
— Щи только престарелым и детям! Колбаса продана!
Вагон снова дернуло в обе стороны. Двери и в другой вагон, и в коридор с треском захлопнулись.
15
— Продолжим, — предложил я.
— Да, да. Со старушкой — это вы нас здорово высмеяли, — сказал Степан Матвеевич. — Больше всего меня волнует тот факт, что в поезде нет ни одного знакомого. Такого со мной не бывало уже много лет. Это, понимаете, со мной невозможно в принципе.
— Память все-таки имеет какие-то пределы, — сказал я.
— Возможно, — спокойно согласился Степан Матвеевич, — но только эти пределы еще никем не определены… А давайте проверим! У вас в Марграде есть телефон?
Нет. Для моей квартирки это было бы слишком роскошно. Степан Матвеевич все понял по лицу и обратился к Ивану.
— А у вас в Фомске?
— Есть, — оживился Иван. — А это интересно.
— Ваша фамилия, извиняюсь, и отчество, если, конечно, телефон на ваше имя?
— Да, да, на мое. Совсем недавно поставили.
— Это не имеет значения.
— Строганов Иван Петрович…
— Отлично… Так, так… — Степан Матвеевич с головой ушел в свою память. — Строганов… Стр… Стр… Стрепетов… Стробов. Ага. Строганов… Строганов Иван Петрович и еще Строганов Иван Петрович. Улица Бусова или улица Алтайская?
— Бусова, двадцать два.
— Отлично. Номер вашего телефона девяносто два — девятьсот тринадцать.
— Правильно, — чуть испуганно согласился Иван.
— А у второго Строганова Ивана Петровича по улице Алтайской, четыре — двадцать два — двадцать четыре.
Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.
— Ну и здорово! — вынужден был согласиться я.
— Пустяки, — недовольно сказал Степан Матвеевич. — Все дело в том, что я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не одну сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц и бригадира поезда я обязан знать.
Ручка вдруг задергалась. Раз, два. Потом кто-то забарабанил из вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.
— Мне еще музыку крутить надо! — раздалось сначала, а уж потом показался человек с красной повязкой и в форменной фуражке. — Куда подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне. — Значит, в вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для чего в поезде радиоузел? Чтобы музыку слушать и последние известия! Понятно. Пассажиры чтобы не скучали!
Это-то нам было понятно.
— Ты Голубчиков? — ткнул работник радиоузла сначала в Степана Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана. — В чьем купе место номер восемнадцать?
Это место было в моем купе. На нем сейчас располагалась врач Зинаида Павловна.
— В моем купе восемнадцатое место, — сказал я.
— Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.
— Моя фамилия Мальцев.
Иван искоса взглянул на ненавистную занятому товарищу телеграмму и прочитал:
— Голубчику… Голубчику там, а не Голубчикову.
— Я что и говорю, — согласился человек с красной повязкой.
— Голубчику! — воскликнул я. Ох ты! Ведь это меня бабуся называла голубчиком. — Постойте. Может, это мне?
— Бери. И с концом.
Я развернул телеграмму. Слева стояло: «Старотайгинск-90». Ясно. Из Старотайгинска, значит. Справа: «Фирменный поезд „Фомич“ от 0 августа семьдесят пятого года. Вагон шесть, место рядом с восемнадцатым. Голубчику».
А ниже сам текст телеграммы: «володька забаррикадировался комнате пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь — бабуся коля».
Белиберда какая-то.
Радист обрадовался, что свалил со своих худеньких плеч непосильную ношу, закончив все эти поиски Голубчикова, и бодро рванулся в вагон. Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному вещанию.
Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.
— Что это? — наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.
— Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?
— Как это от бабуси Коли? — удивился Степан Матвеевич. — От дедуси Коли!
— Не-ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что телеграмму прислала бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск, — сказал я. — А вот почему она стала Колей, не пойму. И что это за Володька, который забаррикадировался в комнате. Правнук, что ли? Ну и пусть себе баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля. В телеграммах ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А-а! Понятно. Внучек это ее Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в комнате, пока есть не запросит. Что-то там они пытаются. А что такое: «зиять чедоман»? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!
Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал и так и эдак. Несколько раз пытался прочитать телеграмму мельком, быстро, чтобы машинально пропустить возможные опечатки. Что-то получалось. Ага! Вот тут. Ясно, что не «чедоман», а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог с ними! У бабуси действительно был чемодан. Но что они все-таки пытаются сделать?
— Головоломка, — наконец сказал я. — Пошутила бабуся.
— Ну да, — сказал Иван. — Очень нужно ей шутить на рубль с лишним, да еще тащиться на телеграф.
— Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.
— Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут что-то есть. Подумать надо.
— А как же с попаданием поезда в другую реальность? — сурово спросил Степан Матвеевич. — Так все и оставим?
— Я вот что думаю… — начал Иван.
— Артем, — дверца приоткрылась, и в просвете показалось извиняющееся лицо Инги. — Артем, станция. — Она смешно сморщила носик. — Зинаида Павловна говорила…
— А-а… Помню, помню. Сейчас. Иду.
— Конечно. Надо прогуляться, — согласился Иван.
— Ты все понял, Артем?
— Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх того.
За окнами поползли какие-то станционные постройки, хотя поезд еще и не замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.
На боковом столике в нашем купе прямо ногами на застеленной газетой столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша. Матрас был закинут на багажную полку, а спальная поднята, верхняя часть окна открыта. В нее-то и старался просунуть свою головку малыш. А отцу, кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой саблей. Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую и светлую, приходили всякие разные мысли.
— Хочу мороженого!
— Мама купит у дяди, Стасик.
Я потянулся за пиджаком.
— Мы не мешаем вам?
— Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.
Кроме нас, в купе находился только Валерий Михайлович. Он лежал на своей полке с влажной от пота тряпкой на лбу. Семен, Тося и Зинаида Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.
— Хочу самолет! — потребовал мальчик.
— Мама купит у дяди, — обреченно пообещал отец.
— Хочу Черное море!
— Мама купит у дяди, Стасик.
— Хочу сестренку Вальку!
— Мама купит у дяди…
— Хочу…
Поезд остановился, и я ступил на перрон станции Балюбино. Вправо и влево тянулись торговые ряды. И продавали здесь только детское приданое. Ясно. Меня словно ждали. Не знаю, что делали другие пассажиры, не до этого мне было, а я шел вдоль прилавков, и пачка чего-то разноцветного росла с каждым моим шагом.
— Девяносто два рубля семьдесят девять копеек, — объявили мне у последнего вагона.