Анатом, стр. 26
Несомненно, самая благоприятная судьба, которая могла выпасть на долю «De re anatomica» — стать ревностно хранимой тайной церкви, зачисленной в «Indices librorum prohibitorum»*. Но кто мог поручиться, что Матео Колон, даже поклявшись, сохранит открытие в тайне? Кто мог поручиться, что сам анатом не воспользуется своим открытием? Впрочем, в руках церкви его находка могла бы оказаться чудесным средством направить капризное и строптивое стадо на путь добродетели и святости — к примеру, уничтожив прибежище дьявола в теле женщины. Если этот орган ответственен за грех, то почему бы с самого начала не избавить всех женщин от сладострастного Amor Veneris? Обрезали же крайнюю плоть евреи. На то имелись свои причины. Впрочем, это были сплошные домыслы. Важным, насущным было любой ценой сохранить открытие в тайне. Поэтому комиссия намеревалась вынести приговор, открывающий путь суду Святой Инквизиции.
Труд Матео Колона не разделил судьбы автора. «De re anatomica» вошел в мрачный список «indices librorum prohibitoaim», начало которому положил сам папа Павел III в 1543 году. Анатом клятвенно обещал сохранить свое открытие в тайне. При этом условии Матео Колон сохранял себе жизнь.
Седьмого ноября 1558 года, в день, когда кардинал Карафа получил письмо из Рима, комиссия докторов богословия обнародовала заключение, которое явно предназначалось для некоего адресата в Риме.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОМИССИИ
Заключение комиссии докторов богословия, направленное декану университета Падуи
Комиссия, созванная вами для рассмотрения деятельности регента кафедры анатомии, автора «De re anatomica», хирурга Матео Ренальдо Колона из возглавляемого Университета, ознакомилась с докладами, свидетельскими показаниями и заявлениями обеих сторон.
Комиссии не удалось понять причину враждебности, которую вы питаете к вашему сотруднику, а также разобраться в противоречиях ваших гневных рассуждений, если только гнев и рассуждения позволительно поставить рядом. Возможно, первое и помешало вам увидеть вещи такими, каковы они есть.
Синьор декан, в том, что касается оценок и обвинений, выдвинутых вами против «De re anatomica», особенно главы XVII, то здесь мы можем только полагаться на ваше мнение, ибо, как вы заявили, работа проходила под вашим «неусыпным надзором».
Тем не менее, наш разум не в силах вместить представленный вами силлогизм. Сперва вы называете открытие вашего анатома абсурдом, потом обвиняете его в плагиате и узурпации, поскольку орган, о котором идет речь, по вашим словам, был описан еще в античные времена Руфом Эфесским и Юлием Поллуксом, арабскими анатомами Абул-Касисом и Авиценной, а также Гиппократом и даже Фаллопием. Давайте условимся: либо мы примем во внимание первую посыпку и будем утверждать, что такого органа нет, либо учтем вторую и заявим, что он известен столь же хорошо, как и легкие.
Мы же, со своей стороны, не знакомы ни с одним предыдущим описанием этого органа и не можем подтвердить ни его существования, ни его отсутствия.
Однако в любом случае рвение (разумеется, благородное), с которым вы защищаете Святые Принципы, и страх, что это открытие способно породить ересь и увеличить число неверных, достойны уважения, хотя и безосновательны. Истина, Синьор декан, заключена в Священном Писании и более нигде. Наука не открывает Истину. Она лишь слабое пламя, освещающее слово Божие. Наука служит Богу, помогая постигнуть Истину. Нам, верным, достаточно веры, но чтобы в Истине убедились неверные, они должны постигнуть ее Разумом.
Вы проглядели, синьор декан, что открытие вашего анатома дало нам наконец анатомическое доказательство сотворения женщины, каким оно представлено в Священном Писании. Если вы заглянете в книгу Бытия, то сами в этом убедитесь.
Итак, исходя из вышесказанного, мы снимаем с Матео Ренальдо Колона все предъявленные ему обвинения. Тем не менее, Трибунал запрещает издание труда «De re anatomica» в соответствии с правилами, изложенными в «Indices Librorum Prohibitorum».
Часть четвертая
Святое искусство
Восьмого ноября 1558 года, на глазах у возмущенного Алессандро де Леньяно, в сопровождении ватиканского эскорта Матео Колон направился в Рим.
Личный врач папы путешествовал, как настоящий князь, и его величали Вашим Высокопреосвященством. Однако оба — и декан, и анатом — понимали, что счастливая звезда может погаснуть так же стремительно, как жизнь Павла III.
Александр Фарнези покоился на своем ложе в Ватикане. Отросшая спутанная борода придавала ему сходство со старым раввином. Матео Колон опустился на колени у кровати, взял руку папы, чтобы поцеловать кольцо с печатью, и едва удержался от слез, когда понтифик, собрав последние силы, благословил его прерывающимся голосом. Справившись с волнением, анатом приказал оставить его наедине с Его Святейшеством, в чем ему, однако, было отказано. От Александра Фарнези остались лишь кости да свисающая с них кожа. Когда его избрали папой, он был уже стар — ему перевалило за семьдесят два — и болен почти всеми известными болезнями. Он был уже не тем человеком, который некогда сумел объединить князей церкви против турок, и, разумеется, не тем, кому сперва терпением, а после грубой силой удалось созвать Трентский собор. Не тем, кто со святым смирением вынужден был подчиняться прихотям герцога Мантуанского, императора и протестантов. И, разумеется, не тем горячим сторонником Инквизиции, полагавшим, что для такого количества грешников явно не достает костров и скорых на расправу судей, которых он умножил, как Христос рыб и хлеба, наделил огромными полномочиями, возвысил до уровня Верховного Трибунала в вопросах веры и направил в Венецию, Милан, Неаполь, Тоскану и другие города — словом, туда, куда ему заблагорассудится. Да, Александр Фарнези был уже не тем ненасытным читателем, который лично решал, какие книги попадут в его «Indices librorum prohibitorum», то бишь на костер — вместе с автором. Сейчас он казался собственной тенью, дряхлой и агонизирующей. Его узловатая рука, которая некогда единым росчерком пера превратила Парму и Пьяченцу в принципат семьи Фарнези, теперь бессильно покоилась в ладонях демонического анатома из Кремоны, который был срочно вызволен из ада и доставлен в рай. Его Святейшество вручил свою судьбу тому, кто до вчерашнего дня считался гласом Люцифера, а нынче стал орудием Бога.
Состояние Павла III и впрямь внушало опасения новому личному врачу папы, судьба которого всецело зависела от здоровья пациента. После многочасового осмотра Матео Колон с тревогой убедился, что его искусство здесь почти бессильно: Александр Фарнези так и не излечился от болезни, от которой едва не умер пять лет назад. Удивительно, как он еще сумел протянуть пять лет. Сердце папы еле билось, лицо покрывала мертвенная бледность, он говорил задыхаясь, еле слышно; каждая фраза давалась ему с огромным трудом, и приступы прежней словоохотливости то и дело прерывались приступами сухого кашля, переходящего в удушье, от чего его лицо становилось темно-синим. Когда эти приступы стихали, щеки папы принимали привычный зеленый цвет, не сходивший с них последние полгода. Теперь уже не имели значения ни подагра, терзавшая папу почти всю жизнь, ни приступы эпилепсии, ни застарелая мигрень, ни ужасающий герпес, покрывавший кожу — из-за чего папе и пришлось отпустить семитскую бороду. Павел III умирал. Его Святейшество прогнал бестолкового врача, назначенного вконец обнаглевшим кардиналом Альваресом Толедским, прилюдно похвалявшимся, что готов занять место папы. Как бы там ни было, с тех пор, как изгнанный позднее врач стал следить за здоровьем Александра Фарнези, оно день ото дня ухудшалось. Матео Колон согласился с мнением пациента. Строго говоря, назначенное прежним врачом лечение приносило больше вреда, чем сама болезнь, поэтому новый папский врач приказал отменить кровопускания и изнуряющие клизмы, лишь усугублявшие анемию Святого Отца, и строго запретил поить его рвотными травами. В отличие от прежнего новое лечение не тщилось изгнать болезнь через все имеющиеся в теле Святого Отца отверстия, ибо, по правде говоря, смертельную болезнь понтифика не составляло труда определить: он состарился. Единственное, чего удалось добиться прежнему врачу, так это лишить престарелого папу последних сил, еще остававшихся в его теле.