Когда прольется кровь, стр. 5

— Благодарю тебя, мастер… У нас самый лучший мед в окрестностях Воробьиного Потока, может…

— Мне не нужен твой мед, нужно, чтобы ты объяснил мне одну загадку.

— Да, мастер. — Старик явно опешил. Юноши подошли ближе, тоже заинтересованные.

— Объясни мне, зачем ты меня обманул?

— Я? Тебя?! — Голос старика дрожал.

— Почему сказал, что эти двое — братья? Я видел, как они двигаются, слышал их голоса. Их родили разные женщины, зачали их разные мужчины…

Лицо старика просветлело.

— Твои глаза, господин, не ошибаются. И все-таки они братья, а связала их сила более крепкая, чем родство. Так вот, господин, я — лесоруб, а эти двое принадлежат к роду бортников и заключили союз патоки.

— Что это значит?

— Понимаешь ли, господин, порой случается, что один из бортников выдалбливает новую борть, а у другого пчелы начинают роиться и новый рой поселяется в улье, сработанном первым бортником. Это знак. Пчелы соединяют их, и пчельники становятся братьями. Когда рой Ильяна занял борть Т-оми, тот принял родовое имя Иль, и они поклонились друг другу, сложив на границе леса мед, смешанный с кровью.

— Я знаю, что значит братство по судьбе, — сказал Дорон после недолгого раздумья. — Я сам по воле Священного Гая принял в братья всех Листьев. Я приду на турнирное поле в тот день, когда твои внуки явятся на бой. — Он повернулся и медленно ушел.

Ни старик, ни юноши не стали его догонять, не сказали ни слова, потому что, если он не хотел больше разговаривать, их вмешательство было бы бестактностью.

Теперь он понимал, откуда взялось то странное ощущение и почему эти люди отважились просить его о совете. Они были бортниками, а пчеловоды наделены даром не меньшим, чем плотник, вдобавок обоих юношей отметили пчелы и каждый в придачу к своей силе обладал еще и силой своего брата. Потому-то они меньше, чем обычные люди, боялись Дорона. Листа.

Стражи у ворот вторично поклонились ему. Улицы Даборы уже успокоились после прохода Шершней, люди вернулись к своим занятиям.

Дорон глянул наверх. Над городом вздымалась Башня Дымов — знак власти Горчемских банов, простирающейся на все Лесистые Горы. И знак их подданства Матерям Города Ос.

Дорон направился к Западным Воротам.

— Ты пьян, — тряхнул Родама Магвер. — Пьян!

Родам твердо стоял на ногах, но глаза его бессмысленно смотрели на Магвера.

— Я?.. — пробормотал он так, словно не хотел раскрывать рта. — Ага. Выпил.

— А ну иди сюда! — Магвер слегка толкнул его. К счастью, Родам упираться не стал, только спросил:

— Куда ты меня?..

— Иди же! Окуну твою морду в воду, чтобы ты малость остыл. Ума-то ни крохи.

— Магвер… — пробормотал Родам. — Я должен тебе кое-что…

— Ладно, ладно…

— Магвер… Я не смогу.

— Дурья башка! Пить сейчас!

— Надо было, Магвер!

— Надо?

— Я должен тебе сказать… но… что-то меня… — Родам споткнулся, Магвер не успел его удержать и Родам упал.

— Подымайся! Уже близко.

— Что близко?

— Колодец! Подымайся!

— Магвер… Он велел… Я…

Они свернули в боковую улочку, узкую и короткую. Двери и ставни домов в эту пору уже были закрыты. Издалека доносились чьи-то крики и лай собак. Ночь обещала быть темной, тучи затянули небо.

В начале улочки стоял колодец, а рядом — до половины наполненное водой корыто. Магвер пихнул туда Родама.

— Я должен тебе сказать… Не хватает слов…

— Ладно, — Магвер пригнул Родама к земле, ухватил за шею. — Наклони морду.

— Слушай, я…

Магвер немного придержал голову Родама, отпустил. Родам вскочил, кашляя и отплевываясь, откинул мокрые волосы со лба. Глаза смотрели уже более осмысленно.

— Ты хотел что-то сказать, — усмехнулся Магвер.

— Я? Нет… — покрутил головой Родам.

— Ты дурак! — лицо Магвера покраснело от злости. — Проклятый глупец, сейчас — пьешь?! Ведь следом мог кто-нибудь идти. Мог…

— Пью… — Родам серьезно поглядел на него. — Надо было…

— Ничего не надо было. В чем дело? Ты никогда не наливался пивом через край, да и башка у тебя крепкая…

— Мне никогда не доводилось умирать. Впрочем — я хотел. Теперь все едино. Верно ведь?

— Хорошо. Все будет хорошо, — успокоил его Магвер. — Завтра пойдешь в Горчем. Все случится там.

Родам изобразил на лице гримасу, долженствующую означать улыбку.

— Как?

— Этого я тебе не скажу. Еще и сам не знаю. Не знаю! Впрочем, ты тоже не сможешь узнать. Это должна быть и будет настоящая смерть.

— Знаешь, — проговорил Родам после недолгого молчания. — Я боюсь.

— Страх — хорошее дело. Человек, который боится, живет дольше. Но… мне нужна…

— Что?

— Твоя кровь. Две плошки, Родам.

Родам стал подворачивать рукав рубахи.

— Зачем?

— Не знаю. Но нужна. Это точно.

4. КРОВЬ НА ГУБАХ

Уже смеркалось, когда Дорон добрался до своего жилья в самом центре Ореховой Долины. Жил он в большом, солидном рубленом доме о четырех комнатах. Землянки ближайших соседей располагались на склоне Холма Живодеров. Дорон жил один и никакого общества ему не требовалось. Род его матери был из числа зажиточных, владел землями на Зарытых Полях. Однако Полонна вышла замуж по закону мужского наследования и вынуждена была выехать из того района. Отец Дорона, Фаагон, был судьей клана лесорубов. Когда он скончался, мать вернулась на север, к своим, а вскоре и ее кости слились с землей. Когда Дорону исполнилось восемнадцать, он взял себе женщину из рода Хонов. В двадцать два года выиграл турнир и стал Листом. Бан пожаловал ему шесть полос земли и двадцать рабов. Годом позже жена Дорона родила мертвую девочку, а сама скончалась через двое суток после родов. Тогда Лист совершил паломничество к Священному Гаю, где получил предсказание. С тех пор он ни разу не поднял оружие ни на человека, ни на зверя, никогда не ходил на охоту, перестал обучать бою кароггой.

Но сам тренировался ежедневно.

Вернувшись домой, он разулся, скинул рубашку и штаны, обвязал лоб лентой. Ему было сорок, и уже семнадцать лет он не сталкивался с противниками.

Луну затянули тучи, слабый свет не мог выхватить из тьмы фигуру бойца, но если бы кто подошел к забору, он услышал бы громкое мужское дыхание, свист рассекаемого кароггой воздуха, хруст ломающихся под ногами веток.

Когда Дорон закончил тренировку, над Ореховой Долиной вставал рассвет.

Светало.

Ветер очистил Пруды Черного Омута от тумана, разогнал тучи, затягивающие черное небо. Солнце выглянуло из-за края мира. Воздух обвевал утренним холодом, но Магверу казалось, что он во сто крат холоднее обычного.

Он сидел, скорчившись, вперившись в росток молодой липы, найденной вчера Острым. Липа — дерево смерти. В Ольтомаре умершим детям вкладывали в нос липовые шарики. Кажется, в дальних краях людей хоронят в липовых корзинах. А в Даборе на липах вешают преступников.

Магвер, на котором была только набедренная повязка, дрожал от холода. Ноги уже закоченели, согнутая шея разболелась, оплетенные тонкими липовыми побегами пальцы занемели.

За спиной Магвера стоял Острый. Он говорил медленно и тихо, так, что юноша слышал лишь шепот, самих же слов разобрать не мог.

Хрустнуло стекло раздавленной в руке склянки, кровь Родама смешалась с кровью Острого, потом Шепчущий коснулся холодными липкими пальцами плеча Магвера.

Острый принялся насвистывать. Свист, вначале тихий, с каждой минутой становился все громче. Робкий вначале, он постепенно набирал силу. И тогда Магвер почувствовал, как вдоль позвоночника побежали мурашки, дрожь сменили тонкие быстрые покалывания, все более глубокие, все более чувствительные. Что-то странное, пугающее проникло в мысли Магвера, что-то такое, из-за чего глаза перестать видеть, уши — слышать, а мысли разбегались так, что он не мог собрать их в кулак и не в силах был этому сопротивляться.