Пылкий любовник, стр. 16
– Ну... вообще. У тебя такие глаза... как океан.
– Спасибо. Боже, что это за гадость?
– Это? Я смотался на дорогу, нашел твой чемодан. Он немножечко утоп в канаве, но я думаю, кое-что еще можно реанимировать...
Морин с жалобным криком спорхнула с крыльца, забыв о коварной рубахе, лишенной половины пуговиц, и Билл предусмотрительно зажмурился. Чумовая девица стояла на коленях около размокшего чемодана и торопливо пыталась открыть замки. Когда ей это удалось, и Морин откинула крышку, из ее груди вырвался еще более жалостный вопль. Билл открыл глаза и с недоумением уставился на девушку.
Морин осторожно вынимала и бережно раскладывала на земле и крыльце отнюдь не батистовые трусики и шелковые чулки, не драгоценности в сафьяновых футлярах и не загубленные вечерние платья. Книги. Мокрые и грязные, в размокших переплетах томики.
– Морин... Это ты все с собой везла? На свадьбу?
– Это же мои любимые! Посмотри, что с Теккереем! А это Голсуорси. Уитмен. Марк Твен. О нет, мой Вудхаус!
Она не притворялась, она действительно плакала, по щекам бежали настоящие слезы, и Морин растирала их грязными руками. Растрепанные черные волосы довершали образ молоденькой ведьмы, но Билл сейчас не был расположен рассматривать девушку критически. Он присел рядом с ней на корточки, осторожно принял у нее из рук небольшой томик, на первый взгляд меньше прочих пострадавший от воды и грязи.
– Байрон... Лорд. Смотри-ка, книгу написал. А я думал, это просто кличка жеребца Мю.
– Это поэт. Великий поэт, английский. Он сражался за свободу Италии и писал замечательные стихи. Осторожнее, этой книге двести лет.
– Сколько?!
– Двести... или около того. Я ее купила на развале в Филадельфии за пять баксов и первое время не могла с ней расстаться. Даже спала с ней. Милли все шутила, что я отхватила в любовники лорда. Ох, Билл, ты не думай, что я выпендриваюсь, но я... я лучше останусь совсем нищей и голодной, но книги эти не продам. И из горящего дома, знаешь, любят спрашивать психологи, – я вынесу только книги.
– Я не думаю, что ты выпендриваешься. И не плачь, пожалуйста. Мы их вымоем и высушим, а потом Мю прогладит их утюгом. Мы так уже делали с ее учебниками, когда она уронила портфель в лужу. Совсем, конечно, не получится отчистить, но такими жалкими они выглядеть не будут. А переплеты я могу обновить, я умею.
– О, Билл, спасибо, спасибо!
В этот момент над забором выросла фигура громадного жеребца. На спине у него сидела Мюриель и беззаботно болтала босыми ногами.
– О, вы проснулись? Здорово. Па, я проверила стадо у Черной Балки. Там все хорошо. Мисс Морин, вы умеете ездить верхом?
– Да... училась, по крайней мере. Правда, те лошадки были поменьше.
– Это ничего, я вам подберу смирную кобылку. Поедем после завтрака кататься?
– С удовольствием.
Билл покачал головой.
– Сначала мы должны спасти книги мисс Морин. Давай, Мю, принимайся за дело. И найди для мисс Морин одежду.
6
И потянулись дни, пронизанные ароматным зноем. Дни, наполненные великолепными открытиями и неизведанными чудесами. Дни, которые были слишком хороши, чтобы продолжаться долго.
Билл, сам не замечая того, все оттягивал свой отъезд на дальние пастбища, хотя тянуть с этим не следовало, если он хотел успеть на свадьбу Фрэнка и Милли. Но уезжать не хотелось.
Дело было не только в том, что он немного волновался в ожидании первой полноценной разлуки с дочерью. Не только в том, что, как он убеждал себя, Морин нужно освоиться на ранчо – Мюриель прекрасно справлялась с ролью хозяйки. И даже не в том, что ему почему-то не хотелось расставаться с Морин Килкенни.
С тех пор, как в Маленьком Доме появилась новая обитательница, Билл потерял покой. Он держал себя в руках, но с каждым днем это давалось ему все труднее и труднее. Прежде всего, он никак не мог изгнать из своей памяти картину омовения Морин в саду. Это стало его традиционным еженощным сном – и очень быстро превратилось в кошмар. Билл томился, как подросток, раздираемый собственными взбесившимися гормонами на части. Появление заспанной Морин Килкенни на крыльце вызывало в нем такую бурю чувств, что он стал стараться приходить домой только к обеду. Он выбивал из себя страсть, целый день проводя в седле и занимаясь всеми делами сразу.
Как назло, природа буйствовала вокруг, источая невидимые любовные волны направо и налево. Быки покрывали коров, жеребцы дрались до крови за кобыл, Сиу и Волк ходили ошалелые и измученные собственной любовью. Воробьи барахтались в пыли, петух перетоптал всех своих наложниц, и только стоеросовая дубина Билл Смит маялся в одиночестве.
Он хотел эту женщину, хотел так яростно и пылко, как не хотел – прости, Мэри Лу! – даже собственную жену. Тогда, одиннадцать лет назад, это была его первая юношеская любовь, неумелая и робкая, смешанная с дружбой, основанная на восхищении и веселом ужасе перед неизвестным, но с Морин все было иначе. Взрослый тридцатипятилетний мужчина, Билл умирал, когда черноволосая колдунья проходила мимо него.
Сначала было ничего, но потом Морин освоилась, перестала его стесняться и побаиваться – тут-то и настали тяжелые времена.
Она могла выскочить во двор в одной футболке, радостно размахивая руками и не заботясь о том, что ее маленькие груди просвечивают сквозь тонкую ткань. Она могла присоединиться к Мю, когда та начинала веселую возню с отцом, и тогда только веселый смех девочки заглушал скрежет зубовный, с которым Билл из последних сил терпел прикосновения гибкого тела Морин к своим плечам, спине, груди...
Наверное, она просто не задумывалась об этом. А может, играла с ним. Последняя мысль приводила Билла в бешенство.
Она снилась ему по ночам, она была рядом с ним днем, но от этого не становилась досягаемой. Билл был уверен, что саму Морин просто насмешила бы мысль о том, что между ними возможны какие-то отношения. Что ж ей, на ранчо переселяться? Или ему садиться на лошадь и ехать в Филадельфию – или куда там еще?
Он злился на нее и на себя все сильнее, но было кое-что, очень важное, что примиряло Билла с этим невыносимым положением дел.
Билл с нежностью, удивлением и волнением следил за тем, как между его дочерью и Морин крепнут первые робкие ростки привязанности. Это было удивительное ощущение – его бойкая, похожая на озорного мальчишку дочка с каждым днем становилась немного женственнее, немного доверчивее, немного смирнее.
Нет, иллюзий он никогда не строил. Мюриель выросла в мире мужчин, и некоторые ее привычки, которые выглядели вполне невинно в глазах бывалых ковбоев, могли запросто шокировать любую постороннюю женщину, но Морин проявляла на удивление много терпения и такта.
Очень быстро стало понятно, что Морин не будет вести себя, как Учительница. Скорее, она была старшей подругой. В первые дни она вообще только слушала и смотрела, ходила везде вместе с Мюриель и явно училась сама. Билл даже начал опасаться, что Мю, с ее характером прирожденного тирана, начнет относиться к девушке с пренебрежением, но этого не произошло.
Морин не диктовала условий, не предписывала правил и не поучала, как надо себя вести, например, за столом. Она просто ВЕЛА себя за столом так, что Мю в конце концов сама устыдилась своего громкого чавканья, грязных пальцев и разговоров с набитым ртом. Буквально на четвертый день их совместных трапез Билл едва не уронил тарелку, когда увидел, что его златокудрая дочка чинно усаживается на стул и кладет на колени салфетку. Когда она взялась не за ложку, а за вилку и нож, кося при этом встревоженным глазом на невозмутимую Морин, Билл едва не лишился аппетита. Он, конечно, умел есть как положено, но загрубевшие руки плохо справлялись со столовыми приборами.
Подобранную Мю одежду Морин собственноручно привела в порядок, подшила, ушила, заштопала – и Билл только диву давался, видя, как ловко на ней сидят его старые, еще подростковые джинсы и такая же рубашка. Мюриель же при виде опрятной и аккуратной Морин, сделалась непривычно серьезной, насупилась и о чем-то задумалась.