Еще одна блондинка, стр. 4

Ответ на вопросы спустился по широкой дубовой лестнице. Тетя Гортензия была элегантна, свежа, румяна и в прекрасном, хвала Господу, здравии.

– Джонни, мой милый, как ты здесь оказался?

После этого вопроса Джон Ормонд опустился на дубовый табурет, предназначенный для того, чтобы ставить на него ногу и зашнуровывать или чистить обувь. Секундой позже он протянул тетке смятую телеграмму. Гортензия бросила на нее короткий взгляд и музыкально рассмеялась.

– Боже, и ты примчался? Мой ангел, дай я тебя поцелую. Джонни, это всего лишь фигура речи.

– Фигура... речи?!

– Ну да. Понимаешь, лорд Давенсфилд и его курица потащили меня на скачки в Эпсом. Я не зря не хотела ехать, у меня с утра было отвратительное настроение...

– Фигура речи...

– И вот мы приезжаем, а они говорят – ставим на Шайтана. Я им – какой Шайтан, он уже ноги до коленок стер, ему же лет десять, но они уперлись и убедили меня, что их знакомый букмекер сказал, что дело верное. Я в жизни не слушалась букмекеров, Джонни, но тут бес попутал! И конечно! Их дохлый Шайтан пришел первым от конца. Плакали мои денежки!

– Много?

– Что? А, нет. Десять фунтов. Тут дело в другом...

Джон прикрыл глаза. Липкий ужас последних нескольких часов отпускал, но руки еще подрагивали. До Гортензии тоже дошло, что с племянником что-то не то. Она с тревогой и смятением посмотрела ему в лицо.

– Боже, прости глупую старую клячу, малыш! Я не подумала... Ты решил, что мне и в самом деле плохо, да? Джон, я выжившая из ума старая кошелка! Мне нет прощения!

Джон открыл глаза и улыбнулся побледневшими губами.

– Наоборот, тетечка. Это прекрасно.

– Что именно?

– Вы живы и здоровы. Ничего не случилось. Думаете, мне было бы легче, если бы в этой телеграмме и впрямь сообщалось, что вы не доживете до утра?

Тогда все закончилось хорошо. Вот интересно, что на этот раз выкинула его эксцентричная – насколько могут быть эксцентричными Ормонды – тетушка?

Машина подвезла Джона к самому крыльцу, и через минуту он уже был в просторном светлом холле, устланном коврами. Гортензия стояла на самом верху лестницы, кутаясь в свою любимую шаль. Сердце Джона оборвалось. На этот раз все было серьезно. Гортензия Ормонд выглядела настоящей старухой.

– Тетя... что случилось, дорогая? Вы...

– Со мной все хорошо, малыш. Спасибо, что приехал. Дело в том... дело в том, что Гарри умер.

2

Через полчаса Джон сидел в библиотеке, служившей ему еще и кабинетом, и в третий раз перечитывал письмо от мсье Жювийона, поверенного в делах мистера Гарольда Ормонда, умершего три дня назад в Париже, в возрасте восьмидесяти четырех лет.

Письмо было довольно кратким и сугубо деловым. Неведомый мсье Жювийон сообщал о кончине дядюшки Гарри и о том, что одним из наследников и душеприказчиком покойного становится Джон Малколм Ормонд, граф Лейстер, племянник усопшего. Означенному графу Лейстеру надлежит срочно приехать в Париж и ознакомиться с завещанием, чтобы оно поскорее вступило в силу. «Дело не терпит отлагательств», поэтому мсье Жювийон будет счастлив встретиться с молодым графом в любое время суток сразу по прибытии последнего в Париж.

Гортензия сидела у камина и задумчиво гладила Снорри Стурлуссона, здоровенного и доброго, как теленок, ирландского волкодава. Громадный пес лежал у ее ног, но его голова без усилий доставала до колен тети Гортензии, а из-под серых лохматых бровей на хозяйку с тревогой и сочувствием смотрели шоколадные глаза. Джон со вздохом отложил письмо.

– Тетя Гортензия... Мне только одно кажется странным – почему этот поверенный так настаивает на срочности? Нет, я в любом бы случае поехал в Париж немедленно, и никаких проблем в этом нет... Может, он думает, что я так сильно мечтаю о наследстве, что мне захочется приехать как можно скорее?

Тетка усмехнулась и вдруг шмыгнула носом. Это вышло так по-детски, что Джону стало нестерпимо жаль ее, старую, маленькую, одинокую... Нет, он никогда ее не покинет, но ведь умерли ее родные братья, те, с кем она выросла в этом самом замке. Джон знал, как Гортензия переживает, читая в газетах некрологи, то и дело оплакивая бывших приятелей и даже недругов. Он ее понимал. Эпоха уходила в прошлое...

Гортензия испустила душераздирающий вздох – и заговорила совершенно нормальным голосом. Даже чуть саркастически, как показалось Джону.

– Вообще-то я не винила бы его, думай он подобным образом. На наследство Гарри клюнул бы и индийский аскет.

– Тетя, мне неловко напоминать, но я миллионер, да и ты тоже...

– Гарри был миллиардером.

– Ну и... Что?!

– Миллиардером. Год назад у него было два с половиной миллиарда долларов. Разумеется, в фунтах, да еще с налогами, это уже не та сумма, но сам понимаешь...

– Погоди. Я что-то не припомню, каким бизнесом он занимался?

– Любым, о котором не пишут в газетах.

– Не понимаю.

Гортензия потрепала Снорри по лохматой голове и посмотрела племяннику в глаза.

– Друг мой, боюсь, что настала пора сообщить тебе о некоторых темных страницах нашей семейной саги.

– Не пугай меня, тетя. Дядя Гарри торговал наркотиками?

– Что ты, что ты! Эх, говорила я тогда Арчи, надо было с самого начала тебе рассказать... Неси бренди. Ночь будет долгой.

Согласно некоторым неписаным законам мироздания, в каждом сообществе должна быть хоть одна Паршивая Овца. Та самая, на которую можно свалить все плохое, что происходит в жизни данного сообщества. Паршивая Овца необходима, как ветрянка ребенку. Именно в борьбе с Паршивой Овцой сообщество крепнет и сплачивается. Именно Паршивая Овца показывает, как, в сущности, хорош этот мир и люди, его населяющие. Паршивую Овцу можно ставить в пример – разумеется, не подражательный, а назидательный. Паршивой Овцой и ее незавидной судьбой и карьерой можно пугать детей. Неуверенный и закомплексованный человек рядом с Паршивой Овцой чувствует себя сильным и прекрасным. Одним словом, Паршивая Овца – незаменимый член сообщества. Уберите ее – и через некоторое время сообщество рухнет.

Гарольд Декстер Ормонд, младший брат Артура Ормонда и средний ребенок в семье, был классической Паршивой Овцой. Родившийся в начале века, он жадно впитывал в себя все то, что принято называть пороками, хотя на самом деле к порокам это не имело никакого отношения.

Артур был серьезен и целеустремлен – Гарри весел и беззаботен. Артур прилежно учился – Гарри предпочитал гонять с деревенскими мальчишками по окрестным лесам и полям. Артура отдали в военное училище – Гарри, пришедшего вслед за ним, выгнали через полгода, после того как большинство педагогов поставили начальству ультиматум: или этот мальчишка уйдет, или они все пойдут в действующую армию. На любую войну. В любую точку мира.

В колледже, а потом в университете Гарри вызывал теплые чувства только у преподавателей словесности, ибо только словесность и была его сильной стороной. В самом широком смысле слова. Когда одноклассники бывали не слишком хорошо готовы к уроку – по кругу шла шапка, и Гарри Ормонд в течение всего урока разливался соловьем, на ходу сочиняя цитаты из классики и пугая учителей истинно драматическими взрывами и паузами во время выступления. На экзамене он с ходу сочинил еще один сонет Шекспира, и учитель литературы прослезился, сказав: «Как жаль, что этого талантливого юношу, несомненно, ждет тюрьма. Если не виселица...».

Лондон Гарри лет до тридцати наблюдал исключительно в вечернее время. Днем он спал, а часов в шесть вставал, приводил себя в порядок и бросался в омут удовольствий и приключений. Знатоки обещали молодому человеку раннюю смерть от цирроза печени, однако Гарри был свеж, словно роза, не знал вкуса утреннего кофе, а любителей чая с молоком искренне жалел. Все букмекеры Англии знали Гарри в лицо, вышибалы в пабах соревновались в количестве выдворений Гарри из этих заведений, барменши в возрасте до тридцати считали его своим братом, а после тридцати – сыном. Одним словом, Гарольд Ормонд был великолепной, классической, почти идеальной Паршивой Овцой.