На берегу Севана, стр. 38
– А этот?
– Этот я х-х-хочу разделить по н-н-неполным ульям… для подкормки… – сказал, заикаясь, дед.
Рабочий решил, что деду, вероятно, захотелось отнести немного меду своей старухе, и он, ничего не сказав, ушел. Армен еще не возвращался.
Дед Асатур, оставшись один, вынул еще несколько сотов и опешил: кувшин наполовину был полон золотых монет, колец, ожерелий.
Старик совершенно растерялся. У него помутилось в голове, и он сел на землю.
Опомнился дед не сразу. Потом, понемногу придя в себя, принес мешок и стал наполнять его найденными сокровищами. Руки у него дрожали, не слушались. Прилипшие к стенкам кувшина монеты с трудом отковыривались.
А дед спешил – боялся, что его застанут за этим занятием. В то же время он не хотел оставить ни одной монетки, чтобы не выдать себя.
Наконец, очистив карас до дна и взвалив на спину мешок, дед дрожащими шагами направился домой. Он задыхался, казался тяжело больным.
Дед шел, и ему чудилось, что за ним идет все село.
Но вот и дом. Войдя в хлев, старик спрятал мешок в стойло.
Когда стемнело, дед Асатур сказал жене:
– Ты что-то давно не была у нашей дочки. Пошла бы поглядела, как она живет.
– И то правда, – согласилась старая Наргиз. – Пойду погляжу.
Она оделась и ушла, а дед, оставшись в одиночестве, взял кувшин с водой, корыто, свечу и пошел в хлев. Крепко заложив дверь изнутри, он зажег свечу, вытащил из стойла мешок с кладом и, налив в корыто воды, начал смывать мед, налипший на драгоценностях.
Чисто вымытые, они так блестели, такими радужными огоньками отливали вправленные в браслеты и кольца драгоценные камни, что старику на мгновение показалось, будто ему снится сказочный сон.
Шум во дворе заставил деда поспешно потушить свечу. Он замер… Нет, никого… Должно быть, Чамбар пробежал. От волнения у старика дух захватывало: такие сокровища!..
Боясь, что может вернуться жена, он наскоро собрал снова все в мешок, поспешно вырыл яму в темном углу хлева и спрятал в нее клад.
Выйдя во двор, дед боязливо огляделся. Нет, никого не видно. Он запер дверь хлева, вернулся домой и, сидя на тахте, мрачно посасывал свою трубочку.
Мысли деда были сосредоточены на находке: и рад был ей и боялся. Сидел и настороженно прислушивался. Казалось, вот-вот придут, раскроют его воровство.
«Но почему воровство? Чье добро я украл? – размышлял дед. – Чего я боюсь?..»
У дверей послышались шаги. Вернулась Наргиз.
– Что с тобой? Отчего ты такой бледный, дрожишь? Заболел? – встревожилась она.
– Постели мне, лягу, – сказал дед и, угрюмо сопя, начал раздеваться.
С этого дня колхозники стали замечать, что дед Асатур делается все мрачнее, раздражительнее, избегает людей. Даже на пасеку не ходит, а с ружьем в коленях сидит все время на колхозном гумне.
Однажды Грикор прибежал к Камо и в ужасе сказал:
– Дедушка Асатур сошел с ума!
Они крадучись подошли к гумну. Спрятавшись за скирдой, мальчики начали наблюдать за дедом. Старик сидел, вытянув руки, и попеременно то поднимал, то опускал их: у него в ладонях был, казалось, какой-то груз, который он взвешивал. Губы деда шевелились, словно он разговаривал сам с собой. При малейшем шорохе он вздрагивал и оглядывался.
– Что с ним? – прошептал Камо.
– От старости, должно быть, – заключил Грикор.
– Нет, это не от старости, он еще крепок. Тут что-то другое… Неужели мой старый дед заболел? – и на глазах у Камо Грикор впервые увидел слезы.
– Окликнем?
– Нет, нет… Уйдем!
Дня через два старик, поманив к себе Армена, таинственно шепнул ему на ухо:
– Армен, если бы ты нашел золото, что бы ты сделал?
– Золото?.. Если бы я нашел золото – отдал бы тому, кому оно принадлежит, – не колеблясь ответил Армен. – А почему ты об этом, дедушка, спрашиваешь?
– А кому оно принадлежит?
– Государству, народу!
– Как? – удивился старик. – Все люди готовы перегрызть друг другу горло из-за золота, а ты говоришь – государству?
– У нас из-за золота не перегрызают друг другу горло. Так было в том, твоем старом мире, – сказал Армен. – У нас этого нет. Только в Америке из-за долларов разные подлости делают.
– Раз ты нашел золото – значит, оно твое. Зачем отдавать другому? – возмутился старик. Он, казалось, хотел заглушить в себе другой, справедливый, возражавший ему голос.
– Что ж, что нашел я? Золото – собственность государства. Мы его присваивать не имеем права. Ты сам всегда говоришь: «Берегите честь дедов!» Что это с тобой вдруг сталось?.. Да и к чему ты об этом разговор завел, не пойму никак!
Старик смутился и, чтобы скрыть тревогу, закричал на мальчика:
– Не болтай глупостей! Скажи на милость, этот сосунок охотника Асатура честности учить вздумал!
Дед, взволновавшись, пошел домой. Войдя в хлев, он запер за собой дверь и достал мешок.
«Нет, надо беречь свою честь… Этот ребенок был прав… Я никогда не делал ничего нечестного и теперь не сделаю!» – сказал он себе и, взвалив мешок на спину, хотел отнести его в сельсовет. Но ноги не шли.
Дед опустил мешок, раскрыл его и снова начал перебирать драгоценности.
Всю свою жизнь, бродя по горам за дичью, мечтал охотник Асатур: «Эх, где ты, бог нищих? Дал бы мне найти кувшин с золотом, дал бы пожить немного по-человечески!»
Шестьдесят лет носил он в сердце эту мечту. Ходил по горам, влезал в пещеры, искал клады и, отчаявшись, возвращался домой с пустыми руками.
В былые дни, под влиянием стариковских рассказов, он часто видел сны. «Пойди, – говорили ему в этих снах, – пойди туда, где было старое село. Там у овражка, под камнем, клад зарыт. Откопай, возьми». Но деревенские суеверия не допускали таких попыток: «Если пойдешь, перевернешь камень, о котором тебе сказали во сне, и найдешь золото – умрет твоя жена». Жажда найти золото, однако, пересиливала. Сколько раз, презрев суеверия, ходил Асатур лунными ночами переворачивать камни! Сны обманывали – золота все не было… «Где уж бедняку о счастье думать!» – горько говорил он и шел настораживать капканы на волков.
Дед вспомнил свою молодость. О чем только он не мечтал, женившись на «дочери Артина»!.. Каждой осенью, как только выпадал снег, охотник Асатур весело говорил жене:
– Ну, жена, теперь мы с тобой заживем!
– Ах ты, хвастун! Хотела бы я увидеть того, кто разбогател охотой…
Асатур горячился:
– А что, давай-ка посчитаем! За шкуру куницы дают три рубля, так? Убью я за неделю не меньше двух куниц? Убью. За три месяца – а в месяце четыре недели: это двенадцать недель – убью двадцать четыре куницы. Вот тебе уже семьдесят два рубля. Чего тебе еще надо. Даже корову купить можно.
Всю зиму бродил охотник Асатур по горам, уставал, обмораживал руки, ноги, но всегда просчитывался. За зиму ему удавалось убить не больше четырех – пяти куниц. За медвежьи и лисьи шкуры давали гроши, а мясо убитых козуль и оленей он, по охотничьему обычаю, раздавал соседям.
Так всю жизнь и прожил бедняком Асатур. Только при советской власти зажил он хорошо, но страх, скопившийся в нем за пережитое голодное полустолетие, не покидал его. Этот страх перед нуждой и жадность частного собственника, которые еще ютились где-то в уголке его души, заставили старика сейчас снова опустить мешок с плеч и зарыть его глубоко в углу хлева. «Умирая, завещаю внукам», – решил он.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ДРЕВНИЙ КУВШИН
Дед Асатур нашел в карасе целое богатство. Но не меньшее богатство нашел в другом карасе Армен. Осматривая его, он заметил внутри какие-то странные царапины. Армен вгляделся внимательнее. Сомнений не было: чем-то острым на стенке огромного, плохо обожженного глиняного кувшина вкривь и вкось были нацарапаны какие-то буквы. Многие из них были залеплены воском.
Армен сбегал за горячей водой и тщательно отмыл и отскреб внутренность кувшина. Потом он взял карандаш и бумагу и старательно перерисовал найденную им надпись. Прочесть ее Армен не смог: буквы были армянские, но слов он не понял. Только одно из них и было ему знакомо – имя «Артак».