Две судьбы, стр. 52

— Зная то, что вам известно теперь?

— Зная то, что мне известно теперь, я прошу вас убедительно вашей руки. Какие права ни имел бы этот человек на вас как отец вашего ребенка, он теперь нарушил их тем, что так гнусно бросил вас. В полном значении слова, моя дорогая, вы женщина свободная. У нас было довольно горя в нашей жизни. Счастье, наконец, стало для нас доступно. Придите ко мне, скажите да!

Я хотел заключить ее в свои объятия; но она отступила, как будто я испугал ее.

— Никогда! — сказала она твердо.

Я произнес шепотом следующие слова, чтобы девочка в другой комнате не могла слышать нас:

— Вы когда-то говорили, что любите меня.

— Я и теперь вас люблю.

— Так же нежно, как и прежде?

— Гораздо нежнее прежнего.

— Поцелуйте меня!

Она машинально уступила. Она поцеловала меня. Губы ее были холодны. Крупные слезы катились из глаз.

— Вы не любите меня! — вскричал я сердито. — Вы целуете меня как бы по обязанности. Губы ваши холодны, сердце ваше холодно. Вы не любите меня!

Она посмотрела на меня грустно, с нежной улыбкой.

— Следует помнить разницу между вашим положением и моим, — сказала она. — Вы человек безукоризненной честности, занимающий неоспоримое положение в свете. А я что такое? Я брошенная любовница вора. Один из нас должен помнить это. Вы великодушно забыли об этом. Я должна держать это в мыслях. Конечно, я холодна. Страдание имеет на меня влияние, а я признаюсь, что теперь очень страдаю.

Я был так страстно влюблен в нее, что не мог испытывать того сочувствия, на которое она, очевидно, рассчитывала, говоря эти слова. Мужчина может уважать совестливость женщины, когда она обращается к нему с безмолвной мольбой в глазах и со слезами. Но холодное выражение в словах только раздражает его или надоедает ему.

— Чья вина, если вы страдаете? — возразил я холодно. — Я прошу вас сделать мою и вашу жизнь счастливой. Вы женщина жестоко оскорбленная, но не порочная. Вы достойны быть моей женой, а я готов гласно объявить об этом. Вернитесь со мной в Англию. Мое судно ждет вас.

Она села на стул. Ее руки беспомощно опустились на колени.

— Как это жестоко! — прошептала она. — Как жестоко искушать меня!

Она подождала немного и вернулась к своему твердому решению.

— Нет! — сказала она. — Если бы я даже умерла из-за этого, я все-таки стану отказываться обесславить вас. Оставьте меня, мистер Джермень. Вы можете еще раз проявить ко мне вашу доброту. Ради Бога, оставьте меня!

Я обратился с последней мольбой к ее сердцу.

— Знаете ли вы, какова будет моя жизнь, если я буду жить без вас? — спросил я. — Мать моя умерла. На свете не осталось ни одного живого существа, любимого мной, кроме вас. А вы просите меня оставить вас! Куда мне деваться? Что мне делать? Вы говорите о жестокости! Разве не жестоко жертвовать счастьем моей жизни из-за пустой деликатности, из-за безрассудного опасения мнения света? Я люблю вас — вы любите меня. Все другие соображения не стоят ничего. Вернитесь со мной в Англию, вернитесь и будьте моей женой!

Она упала на колени и, взяв мою руку, молча поднесла ее к губам. Я старался приподнять ее. Это было бесполезно.., она твердо не хотела этого.

— Это значит: нет? — спросил я.

— Это значит, — сказала она слабым, прерывающимся голосом, — что я ценю вашу честь выше своего счастья. Если я выйду за вас, ваша карьера будет испорчена вашей женой и когда-нибудь вы скажете мне об этом. Я могу страдать, я могу умереть, но такой будущности не могу себе представить. Простите меня и забудьте обо мне. Я не могу сказать ничего больше!

Она выпустила мою руку и упала на пол. Полное отчаяние этого поступка сказало мне, гораздо красноречивее слов, сейчас сказанных ею, что ее намерение неизменно. Она добровольно рассталась со мной, ее собственный поступок разлучил нас навсегда.

Глава XXXVIII

ДВЕ СУДЬБЫ

Я не сделал движения, чтобы выйти из комнаты, я ни малейшим признаком не обнаружил своего горя. Мое сердце ожесточилось против женщины, так упорно отказывавшей мне. Я стоял и смотрел на нее без жалости, охваченный гневом, одно воспоминание о котором ужасает меня и теперь. Для меня было только одно извинение. Рассудок мой не мог перенести последнего разрушения надежды, привязывавшей меня к жизни. В ту ужасную ночь (чего не было в другое время), я сам думаю, что был помешан. Я первый прервал молчание.

— Встаньте, — сказал я холодно.

Она приподняла свое лицо от пола и посмотрела на меня, сомневаясь, то ли она слышала.

— Наденьте шляпку и плащ, — продолжал я — я должен просить вас отправиться со мной на судно.

Она медленно приподнялась. Глаза ее остановились на моем лице с тупым и изумленным выражением.

— Зачем мне идти с вами на судно? — спросила она. Девочка услышала ее. Девочка подбежала к нам, держа в одной руке свою шляпу, а в другой ключ от каюты.

— Я готова! — сказала она. — Я отворю дверь каюты.

Мать сделала ей знак вернуться в спальню. Она подошла к двери, которая вела на двор, и ждала там прислушиваясь. Я холодно повернулся к мистрис Ван-Брандт и ответил на вопрос, с которым она обратилась ко мне.

— Вы остались, — сказал я, — без всяких средств, чтобы уехать отсюда. Через два часа настанет прилив, и я тотчас отправлюсь в обратный путь. На этот раз мы расстанемся с тем, чтобы не встречаться никогда. Прежде чем уеду, я решил обеспечить вас материально. Деньги мои лежат в дорожном мешке в каюте. Вот по этой причине я и должен просить вас отправиться со мной на мое судно.

— Благодарю вас за доброту, — сказала она. — Мне совсем не так нужна помощь, как вы предполагаете.

— Бесполезно пытаться обмануть меня, — продолжал я. — Я говорил с главным партнером дома Ван-Брандт в Амстердаме и знаю в точности ваше положение. Ваша гордость должна смириться и принять из моих рук средства к существованию вашему и вашей дочери. Если бы я умер в Англии…

Я остановился. Я хотел было сказать ей, что она получит наследство по моему завещанию и что могла бы взять от меня деньги при жизни, как возьмет их от душеприказчиков после моей смерти. Когда я собирался выразить эту мысль словами, воспоминания, вызванные ею, весьма естественно оживили в моей памяти намерение самоубийства в озере. Примешавшись к воспоминаниям, таким образом возбужденным, во мне возникло непрошеное искушение, столь невыразимо гнусное и вместе с тем столь непреодолимое в настоящем расположении моего духа, что оно потрясло меня до глубины души.

«Тебе не для чего жить теперь, когда она отказалась принадлежать тебе, — шептал мне злой дух. — Переселись в другой мир — и заставь любимую тобой женщину переселиться туда вместе с тобой!»

Пока я смотрел на нее, пока последние слова, которые я сказал ей, не замерли еще на моих губах, ужасная возможность для совершения двойного преступления явственно представилась моим глазам. Мое судно было причалено в той части разрушенной пристани, где у набережной было еще довольно глубоко. Мне стоило только убедить ее следовать за мной, а когда я вступлю на палубу, схватить ее на руки и броситься вместе с ней в воду, прежде чем, она успеет позвать на помощь. Моих сонных матросов, как я знал по опыту, было трудно разбудить, и, даже проснувшись, они шевелились медленно. Мы оба утонем, прежде чем самый молодой и проворный из них поднимется с койки и выйдет на палубу. Да! Мы оба будем вычеркнуты из списка живых в одну и ту же минуту. Почему бы и не так? Она, постоянно отказывавшаяся стать моей женой, заслуживает ли, чтобы я предоставил ей свободу, может быть, во второй раз вернуться к Ван-Брандту? В тот вечер, когда я спас ее из вод шотландской реки, я стал властелином ее судьбы. Она хотела утопиться — она утопится теперь в объятиях человека, который когда-то стал между ней и ее смертью!

Предаваясь таким рассуждениям, я стоял с ней лицом к лицу и вернулся к моей неоконченной фразе.

— Если бы я умер в Англии, вы бы были обеспечены моим завещанием. То, что вы взяли бы от меня тогда, вы можете взять от меня теперь. Пойдемте на судно.