Бедная мисс Финч, стр. 70
Я почувствовала некоторое смущение, когда осталась одна с Луциллой.
К моему изумлению, она не только встретила меня извинением за свое вчерашнее поведение, но казалась совершенно покорившейся временной разлуке с Оскаром. Луцилла сама заметила, что он не мог выбрать лучшего времени для своей поездки, как эта унизительная для нее пора, когда она учится отличать круглое от квадратного. Она сама заговорила о нашей поездке в Рамсгет как об отрадной перемене, которая поможет ей примириться с отсутствием Оскара, Словом, она держала себя так, как если бы получила письмо от Оскара с самыми успокоительными известиями о нем, ее слова и манеры не могли бы представить более резкого контраста, чем теперь, с ее вчерашними словами и манерами. Если б я не заметила в ней ничего, кроме этой отрадной перемены к лучшему, мой отчет об этом дне был бы отчетом о неомраченном счастье.
Но, к сожалению, приходится прибавить нечто неприятное для меня. Пока она извинялась передо мной и говорила то, что я сейчас повторила, я заметила в ней странное замешательство, какого до сих пор еще никогда не замечала. И, что удивило меня еще больше, когда Зилла вошла в комнату, я заметила, что замешательство Луциллы отражается и на лице ее няньки.
Одно только заключение могла я сделать из того, что видела; обе они скрывали что-то от меня, и обе более или менее этого стыдились.
Где-то на этих страницах, не очень кажется давно, я заметила, что от природы я женщина не подозрительная. Вследствие этого, когда повод для подозрения мне дают так явно, я способна впасть в противоположную крайность. В настоящем случае я тем сильнее заподозрила в неискренности Луциллу, что до сих пор была слишком доверчива к ней. «Так или иначе, — сказала я себе, — но в этом виноват Нюджент Дюбур».
Не имеет ли он с ней тайных отношений под именем Оскара?
Одна мысль об этом так смутила меня, что я, не думая долго, дала понять, что замечаю в ней перемену.
— Луцилла, — сказала я, — разве что-нибудь случилось?
— Что вы хотите сказать? — спросила она холодно.
— Я как будто замечаю какую-то перемену, — начала я.
— Я вас не понимаю, — ответила она, отходя от меня. Я не сказала ничего больше. Если бы наши отношения были не так близки и не так откровенны, я высказала бы ей прямо, что у меня было на душе. Но могла ли я сказать Луцилле: вы обманываете меня? Это положило бы конец нашей дружбе. Когда между людьми, любящими друг друга, пропадает доверие, их отношения совершенно меняются. Деликатные люди поймут, почему я не сказала ничего после того, как Луцилла осадила меня.
Я отправилась одна в деревню и расспросила о Нюдженте, стараясь не возбудить подозрений, трактирщика Гутриджа и броундоунского слугу. Если бы Нюджент вернулся тайно в Димчорч, один из них в нашем небольшом селении увидел бы его почти наверняка. Ни один из них не видел его.
Я заключила из этого, что Нюджент не пытался объясниться с ней лично. Не попытался ли он (хитрее и безопаснее) завести с ней отношения письменные?
Я вернулась в приходский дом. Наступил час, который мы с. Луциллой назначили для развития ее зрения. Сняв повязку, я обратила внимание на обстоятельство, подтвердившее мои подозрения. Ее глаза упорно избегали встречи с моими. Скрыв, насколько хватило сил, свое горе, я повторила ей указания Гроссе, запрещавшие ей читать и писать, пока он не осмотрит ее опять.
— Это совершенно лишнее с его стороны, — сказала она.
— Разве вы уже пробовали?
— Я заглянула в книжку с картинками, — отвечала она, — но не разобрала ничего. Строчки сливались и перепутывались перед моими глазами.
— Не пробовали ли вы и писать? — спросила я.
(Мне было совестно ставить ей такую ловушку, хотя настоятельная необходимость узнать, не переписывается ли она с Нюджентом, вполне оправдывала меня.) — Нет, — отвечала она, — писать я не пробовала.
Говоря это, Луцилла покраснела.
Нужно сознаться, что, задавая вопрос, я была слишком взволнованна, чтобы сообразить то, что я легко сообразила бы, будучи более спокойной. Она могла вести переписку тайно от меня и без помощи зрения. Зилла читала ей ее письма, когда не было меня, а сама она могла писать, как я уже говорила, небольшие записки. Кроме того, выучившись читать и писать с помощью осязания (по выпуклым буквам), она еще не умела, если даже глаза ее поправились настолько, чтобы различать мелкие предметы, пользоваться ими для переписки.
Эти соображения пришли мне в голову позже и несколько изменили мои подозрения. В ту минуту я объяснила себе перемену в ее лице тем, что Луцилла понимает, что я расспрашиваю ее не без причины. Что же касается остального, мои подозрения остались непоколебимыми. Как ни старалась, я не могла отделаться от мысли, что Нюджент надувает меня, что ему удалось, так или иначе, не только объясниться с Луциллой, но и убедить ее держать это в тайне от меня.
Я отложила до следующего дня попытку разузнать побольше.
Вечером мне пришла в голову мысль расспросить Зиллу, но, подумав, я этого не сделала. Зная характер няньки, я поняла, что она отговорилась бы незнанием и потом рассказала бы о случившемся своей хозяйке. Луциллу я знала так хорошо, что была уверена, что это повело бы к ссоре. Наши отношения были и без того уже плохие. Я решила не выпускать из виду на следующее утро деревенскую почтовую контору и следить за передвижениями няньки.
Следующее утро принесло мне письмо из Франции.
Адрес был написан рукой одной из моих сестер. Мы обыкновенно писали друг другу недели через две или три.
Между этим письмом и предшествовавшим не прошло недели. Что это значит? Хорошие вести или дурные?
Я разорвала конверт.
В нем находилась телеграмма, уведомлявшая, что мой дорогой отец лежал опасно раненый в Марселе. Мои сестры уже поехали к нему и умоляли меня последовать за ними, не теряя ни минуты. Нужно ли рассказывать историю этого страшного несчастья? Начинается, конечно, женщиной и похищением, кончается молодым человеком и дуэлью. Ведь я уже говорила вам, что папенька был так обидчив, папенька был так храбр! О Боже! Боже! Опять старая история. Вы знаете пословицу: каков в колыбельке и т, д. Опустим занавес. Я хотела сказать — окончим главу.
Глава XLI
ТЯЖЕЛОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ МАДАМ ПРАТОЛУНГО
Следовало ли мне быть готовой к бедствию, постигшему меня и моих сестер? Если б я смотрела трезво на прошлое отца, ясно было бы, что от привычек всей жизни трудно отказаться в конце ее. Если бы я подумала хорошенько, то поняла бы, что чем больше реагирует отец на прекрасный пол, тем ближе возврат к старому и тем вероятнее, что он обманет надежды, которые мы возлагали на его поведение в будущем. Все это так. Но где те образцовые люди, которые руководствуются своим рассудком, когда их рассудок указывает на необходимость прийти к одному заключению, а интересы — к другому? О, мои дорогие читатели и читательницы, если бы мы только знали, какой твердый фундамент глупости лежит в основании нашей человечности!
Я должна была поступить так, как велел мне поступить мой долг. Мой долг велел мне покинуть Димчорч и успеть в тот же день на пароход, отходивший из Лондона на континент в восемь часов вечера.
И покинуть Луциллу?
Да, и покинуть Луциллу. Даже интересы Луциллы, как ни дороги они мне были, как ни боялась я за нее, не были для меня так священны, как те, которые призывали к постели отца. У меня оставалось несколько свободных часов до отъезда. Все, что я могла сделать, это обеспечить ее безопасность на время моего отсутствия, приняв меры предосторожности, которые могли прийти мне в голову. Наша разлука не должна была продолжаться долго. Так или иначе, страшная неизвестность — останется ли жив или умрет мой отец — разрешится скоро.
Я послала попросить Луциллу зайти в мою комнату и показала ей письмо.
Она была искренне огорчена, когда я прочла ей письмо. На минуту, пока она выражала мне свое сочувствие, исчезла ее непонятная сдержанность относительно меня. Но когда я сообщила о своем намерении уехать в этот же день и выразила сожаление, что придется отложить нашу поездку в Рамсгет, прежняя сдержанность появилась опять. Она не только отвечала неестественно (как будто соображая что-то), но ушла, напутствуя меня избитыми словами: