Бедная мисс Финч, стр. 50

С глазу на глаз поговорив с ним, я уладила дело очень скоро. Я, право, думаю, что он был в припадке безумия, когда угрожал оклеветать меня пред дверью комнаты Луциллы.

Не к чему говорить, что произошло между нами. Скажу только, что впоследствии я имела серьезную причину жалеть, что не воспользовалась предложением Оскара объясниться с ним письменно. Если б я написала то, что сказала ему в примирение, это избавило бы от лишних страданий меня и других. Теперь же единственным доказательством, что я оправдалась в его глазах, было то, что он дружески протянул мне руку при прощании за дверью дома.

— Встретили вы Нюджента? — спросил он, провожая меня по двору.

Я пришла в Броундоун кратчайшею дорогой, через сад, а не через деревню. Сказав это Оскару, я поинтересовалась, не в приходский ли дом пошел Нюджент.

— Да, он пошел повидаться с вами.

— Зачем?

— Вы знаете, как он добр. Он разделяет вашу точку зрения. Он засмеялся, когда я сказал ему, что написал вам письмо, и побежал (милый малый) объясниться с вами за меня. Вы встретились бы с ним, если бы пришли сюда через деревню.

Возвратясь домой, я расспросила Зиллу. Во время моего отсутствия приходил Нюджент, ждал меня некоторое время один в гостиной и, устав ждать, ушел. Затем я спросила о Луцилле. Луцилла тоже спрашивала меня несколько минут спустя после ухода Нюджента и, узнав, что меня в доме нигде нет, послала Зиллу отнести на почту письмо и ушла в свою комнату.

Разговаривая с нянькой, я стояла против камина и смотрела на потухающий огонь. Я не заметила, как теперь отлично помню, никаких следов письма Оскара. В моем положении очень естественно было оставаться в заблуждении, что я действительно сделала то, что хотела сделать, т.е. бросила письмо Оскара в огонь.

Зайдя вскоре затем в комнату Луциллы, чтоб извиниться за то, что забыла дождаться ее письма, я нашла ее утомленной всеми дневными происшествиями и готовящейся лечь в постель.

— Я не удивлюсь, что вы устали дожидаться, — сказала она. — Написать письмо для меня долгая, долгая работа. А это письмо я хотела написать собственноручно, если смогу. Можете догадаться, кому я писала? Конечно, моя милая. Я написала Herr Гроссе.

— Уже!

— Чего же ждать? Что еще не решено? Я написала ему, что наше семейное совещание закончено и что я перехожу в его распоряжение на любое необходимое ему время. И я предупредила его, что если он отложит свой приезд, то этим только вынудит меня ехать в Лондон. Я выразила это сильно, ручаюсь вам. Завтра он получит письмо, а послезавтра, если только он честный человек, он будет здесь.

— О, Луцилла! Не для того ли, чтобы сделать вам операцию?

— Для того, чтобы сделать мне операцию.

Глава XXXIII

ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ДЕНЬ

День между первым посещением Гроссе и вторым отмечен двумя событиями, о которых необходимо упомянуть здесь.

Первым событием дня было прибытие, рано утром, тайно переданного мне письма Оскара Дюбура. Как у многих застенчивых людей, у него была решительная мания при всяком затруднении объясняться с трудом, письменно, вместо того чтоб объясниться без труда, словесно.

Письмо Оскара уведомило меня, что он отправился в Лондон с первым утренним поездом и что целью этой поездки было объяснить его настоящее положение относительно Луциллы человеку, хорошо знакомому с причудами слепых. Иными словами, он решился обратиться за советом к мистеру Себрайту.

«Я полюбил мистера Себрайта, — писал Оскар, — так же искренно, как возненавидел Гроссе. Краткий разговор, который я имел с ним, оставил у меня приятнейшее воспоминание о его деликатности и доброте. Мне кажется, что если я объясню откровенно этому опытному доктору мое теперешнее положение, он бросит совершенно новый свет на состояние духа Луциллы и скажет, какие перемены могут произойти в ней, если ее зрение будет действительно восстановлено. Это может принести мне громадную пользу, указав мне способ открыть ей истину так, чтобы причинить как можно меньше вреда ей и себе самому. Пожалуйста, не подумайте, что я пренебрегаю вашим советом. Я хочу только заручиться, прежде чем признаюсь ей, советом опытного специалиста».

Все это, по-моему, означало только, что нерешительному Оскару хотелось успокоить свою совесть и выиграть время и что его безрассудная фантазия посоветоваться с мистером Себрайтом была не что иное, как предлог отложить признание. Его письмо заканчивалось просьбой сохранить тайну и постараться устроить тайное свидание с ним на его обратном пути с вечернего поезда в Димчорч.

Признаюсь, меня очень интересовало, чем кончится совещание между робким Оскаром и педантичным мистером Себрайтом, и около восьми часов вечера я постаралась ускользнуть из дома и пошла одна по направлению к станции железной дороги.

Вторым событием дня был дружеский разговор между Луциллой и мной о предмете, поглощавшем теперь как ее, так и мои мысли, — о восстановлении ее зрения.

Когда мы встретились за завтраком, подозрительность ее была сильно возбуждена поступком Оскара. Он воспользовался избитой отговоркой «по делам», чтоб объяснить ей свою поездку в Лондон. Она тотчас же заподозрила (зная его мнение на этот счет), что он поехал помешать Гроссе сделать ей операцию. Мне удалось рассеять ее опасения, уверив Луциллу, со слов самого Оскара, что он терпеть не может немецкого доктора.

— Зачем бы он ни поехал в Лондон, — сказала я, — но вы можете быть спокойны, моя милая, что ноги его не будет у Гроссе.

После долгого молчания с обеих сторон, последовавшего за этими словами, Луцилла подняла голову от второй чашки чая и внезапно заговорила об Оскаре совсем другим тоном, открыв мне новую особенность в своих чувствах, присущую исключительно странному темпераменту слепых.

— Знаете что? — сказала она. — Если бы мне не предстояло выйти замуж за Оскара, я едва ли потревожила бы какого бы то ни было доктора, англичанина или иностранца, приглашением в Димчорч.

— Я, кажется, не совсем понимаю вас, — сказала я. — Вы, конечно, не хотите сказать, что при других обстоятельствах вы не желали бы возвратить себе зрение?

— Это-то именно я и хочу сказать.

— Как! Вы слепы с детства и не желаете вернуть себе зрение?

— Я хочу только увидеть Оскара, и хочу увидеть его только потому, что люблю его. Если бы не это, я не думаю, что мне было бы особенно приятно прозреть.

— Не может быть! Я, право, не могу поверить, друг мой Луцилла, что вы говорите серьезно.

Она засмеялась и допила свой чай.

— Вы, зрячие, — сказала она, — придаете слишком большое значение вашим глазам. Я считаю мое осязание несравненно более безошибочным, несравненно более тонким чувством, чем ваше зрение. Если бы, повторяю, желание увидеть Оскара не было моим первейшим желанием, сказать ли вам, что я, не колеблясь, предпочла бы зрению, предположив, что это возможно? К несчастью, — прибавила она с комической покорностью судьбе, — к несчастью, это невозможно.

— Что невозможно?

Она внезапно простерла руки над столом.

— Растягивать их на громадную, неслыханную длину. Вот что я предпочла бы, — отвечала она. — С помощью моих рук я узнавала бы лучше, что делается вдали, чем вы с помощью ваших глаз и телескопов. Сколько вопросов разрешила бы я человечеству, если бы могла простирать руки до звезд.

— Это уже чистый вздор, Луцилла!

— Вы думаете? Скажите мне, что полезнее в темноте, — мое осязание или ваши глаза? Кто обладает чувством, которое может служить ему одинаково полезно в продолжение всех двадцати четырех часов? Вы или я? Если бы не Оскар, теперь говорю совершенно серьезно, я предпочла бы усовершенствовать то чувство, которым уже обладаю, чем получить новое. Пока я не знала Оскара, я, кажется, никогда искренне не завидовала людям, обладающим зрением.

— Вы поражаете меня, Луцилла.

Она нетерпеливо постукивала ложкой в пустой чашке.