Ночью в темных очках, стр. 35
Девушка из общества, проститутка, охотница на вампиров, сама вампир – никто не скажет, что у меня была скучная жизнь.
Чаз примкнул ко мне в последнюю минуту. Это оказалось ошибкой. Самые мерзкие гадючники американского дна были для него слишком приличны. В них не чувствовалось истории.
Он только ныл, как ему не хватает клубов Сохо. Это он обратил мое внимание на Кэтрин Колесс.
Черт, что такое? Все прыгает и мечется, как картинка в дешевом телевизоре. А странно то, что все это так знакомо... будто так и должно быть. Я даже подумать не могу про Кэтрин Колесс, чтобы сигнал не стал путаться.
Мы управляем вертикальной разверткой. И горизонтальной – мы.
Ага, хрен тебе! Что тут творится? Если это твои штучки...
Мои? А чего бы я тебе мешала жевать твой скучный монолог? Я же его всего полгода слушала в каждом сне. «Ах, я бедняжка, меня превратили в большого злого монстра!» Дай передохнуть! Нет, я люблю переключать каналы, но это не я тебе создаю технические трудности. Копай глубже.
Глубже?
Ладно, трави дальше. Сама поймешь.
Чаз мне как-то показал статью в мерзком таблоиде, который приволок домой. Там была фотография сестры Кэтрин Колесс, в красно-бело-синем спортивном костюме, с микрофоном в руках. Косметика у нее на лице побежала. В правом нижнем углу была вставлена еще одна фотография, обрезанная. Это была фотография Ширли Торн, жены промышленника Джейкоба Торна и матери пропавшей Дениз Торн.
В статье говорилось, что миссис Торн вбухала в церковь Колесс целое состояние в попытках связаться с давно пропавшей дочерью.
Я послала Чаза к Колесс на разведку, проверить, есть ли правда в слухах о ее диком таланте. Он пропал надолго. Черт, думать тяжело.
Ты давай, рассказывай.
Встретиться... Мы должны были встретиться на спортивной площадке после полуночи. Он стоял под баскетбольной корзиной... почему так трудно? Я подошла сзади. Он обернулся. Он улыбался. Как всегда. Я не успела спросить про Колесс, как он меня поцеловал. Не сказал ни слова, просто поцеловал. И выстрелил мне в живот в упор. Отключил меня... свалил без сознания. И убежал, не оглядываясь. Умный мальчик, он понимал, что сшиваться рядом лучше не надо. Мне в брюхо всадили таблетку. Вроде транквилизатора...
Руки. Меня хватают руками. Ставят на ноги. Черт, ставят на ноги. Но он не сказал им правды. Не сказал всей правды. Боль, ярость – так трудно было сохранить контроль, что пробилась Другая. Люди вопили, кровь у меня внутри и снаружи. Кто-то повторял слово «антихрист» как мантру. А потом... потом...
Ну, неужто ты не расскажешь этот волнующий эпизод?
Не могу. Когда пытаюсь вспомнить, только помехи, белый шум...
Слабачка! Что ты умеешь – так это только распихивать подонков-байкеров по мусорным ящикам, но первый же барьер антипатии, и ты хнычешь, как сопливый младенец!
Что ты несешь?
Слушай, умница, ты эту проклятую автобиографическую сагу мусолила каждый сон за последние полгода, и за этот первый барьер никогда не могла пройти. Никогда. Я тебе спускала... ну, потому что меня это устраивало. Но на этот раз пора рассказать до конца, Соня.
Нет.
Много говорить не придется.
Нет. Ты лжешь. Ничего там нет. Ты меня не уболтаешь туда смотреть.
Да Бога ради, лапу ля.
Барьер исчез, мне в голову врывается раскаленный добела рев помех, я пытаюсь что-то крикнуть, чтобы прекратили, но бесшумный шум забивает рот и нос, и я тону в пустоте.
В черепе щелкает выключатель, и будто прожектор выхватывает из темноты мой мозг. Там что-то есть. Что-то большое, мощное, злобное. Пальцы лазерного света ощупывают контуры лобных долей. Я не могу шевельнуться. Не могу думать. Не могу дышать. Туда вторгся не осторожный тихий вор вроде Чаза, а вандал с намерением обшарить все, и ему наплевать, что при этом поломается. Память лопается, и прошлое вытекает наружу, наполняя голову тысячей чувств одновременно. Я представляю себе, как сгорают синапсы, плавятся предохранители. Существо у меня в голове достает до дна, но и этого ему мало. Оно хлопочет возле запора, отделяющего мой разум от Другой. Я чувствую, как оно тянет у меня в мозгу что-то, как тянут щипцы больной зуб.
И тут ад срывается с цепи.
Не могу я! Не могу! Не заставляйте меня!
Что тебя не заставлять?
Послушай, не заставляй меня. Не выйдет. Она меня не отпустит.
Кто тебя не отпустит?
Она!
Чего ты боишься? Что тебя так пугает, что ты предпочитаешь сойти с ума, только бы не смотреть? Что там, Соня?
Заткнись! Заткнись! Не буду смотреть, не буду тебя слушать.
Кто поставил этот барьер, Соня? Колесс? Вряд ли. Кэтрин Колесс умеет сокрушать стены, но понятия не имеет, как их строить. Нет, Соня, ты знаешь, кто построил эту стену. Это ведь Дениз?
Дениз мертва!
В самом деле? Отчего бы тебе не посмотреть?
Лжешь, лжешь, лжешь!
Чего боится Дениз? Договаривай до конца, Соня. Чего боится Дениз?
Тебя.
Меня?
Она боится, что Жилярди ошибся, и ты совсем не то, что он думал. Что ты не демон из ада. Что нет никакой Другой и нет Сони Блу, а есть только Дениз.
Ну, не так уж оно страшно? В прошлый раз ты хныкала и готова была сойти с ума, лишь бы не допустить такой возможности. И посмотри, до чего тебя это довело? Держалась за свою человеческую сущность и допрыгалась! Ты дала Колесс заряженный пистолет и попросила выстрелить в упор!
И это правда?
Что – это?
Правда, что мы с тобой обе не настоящие? И мы – только две стороны воображения Дениз Торн?
До тебя дошло. Если бы я даже это знала и рассказала тебе, ты бы мне поверила?
Но если это правда, то меня нет. И тебя тоже нет. Тебя это не тревожит?
Может, и так. Но мы же обе здесь?
Но...
Пора просыпаться.
Клод нагнулся над недвижимым телом. Он ее нашел днем полностью одетой, вплоть до неизменных солнечных очков. Сначала казалась, что она не дышит, и пульс у нее был ненормально редким. То ли сон, то ли кома.
Остаток дня Клод провел возле тюфяка, наблюдая, не выкажет ли его тюремщица признаков жизни. Раз или два он задремывал и тут же просыпался от ярких сновидений, в которых человека забивали тростью до смерти, и мелькало разлагающееся острозубое существо в темных очках. Чтобы скоротать время, он пытался читать старую книгу в кожаном переплете, но текст был совершенно непонятен, а половина страниц мелькала барочными геометрическими узорами. Кроме этой, на чердаке была только еще одна книга – тоненькая, написанная по-немецки, и Клод листал «Исчезнувших», разглядывая фотографии Дениз Торн.
Забавным – по крайней мере с точки зрения Клода – было то, что он мог сбежать в любой момент. Но решил этого не делать. У него было слишком много вопросов, а Соня Блу была единственной нитью, которая могла привести к ответам, нравится ему это или нет.
Тени на чердаке стали удлиняться к вечеру, когда мышцы ее рук, ног и лица начали сокращаться и расслабляться. Клоду вспомнилась мертвая лягушка из школьного биологического кабинета, подключенная к батарейке.
Живот женщины резко задергался – это заработали легкие. Пальцы, скрюченные на ребрах, разогнулись с треском сухих листьев.
– Как ты? Я думал, ты заболела.
Первая ее мысль после прихода в сознание была такая: «Я убью эту суку». Но вслух она сказала другое:
– Ничего, все в порядке.
8
Реальный мир
Кэтрин Колесс стояла у окна спальни и глядела, как наступает ночь. На ней было все то же розовое неглиже, что и вчера, парик был надет на пенопластовую болванку, стоящую на столе. Потягивая хайболл, Кэтрин играла прядью своих настоящих волос.
Ей вспомнился день, когда Зеб ее проинформировал, что у жен пророков и политических деятелей не бывает волос мышиного цвета. Парик был идеей Зеба, как и многое другое. Паства, объяснил он, окраску волос не поймет, а вот парик... Да ведь их мамаши носили парики. И Зеб оказался прав. Как всегда...