Князь Воротынский, стр. 39
Во второй половине ночи, когда подсчитали пожертвования, сникли и окольничий и князь: средств хватало на выкуп лишь двух третей сбежавших в город пленников, и пришлось ломать голову, как поступить в создавшемся положении. Подсказал один из купцов, внесший, кстати, две сотни золотых рублей. Он начал с того, что успокоил Хабара-Симского:
– Не огорчайся, окольничий, не осуждай горожан. Они себе не враги. Отдали они все, что могли. Только прикинь, посильно ли городу откупить столько христиан? Вот я весь свой капитал, почитай, вытряхнул, а едва на четверых его достанет. А что ремесленник захудалый может дать? Слезы. Иль дворня боярская? Самих же бояр в городе раз-два – и обчелся. А беженцев сколько? Что они могут? То-то. Ты, окольничий, чем зря расстраиваться, поступи так: сведи всех на площадь у торговых рядов и кинь жребий. Кому что Бог даст. Твоя совесть чистой останется, не придется ей остатние дни жизни твоей тебя мучить.
– Дельно, – поддержал Оболенский. – Весьма дельно.
На том и порешили. Хабар-Симский велел, как и предложил купец, всех беженцев собрать у торговых рядов. Сам вызвался объяснить им, что не на всех собран откуп и что у Бога в руках доля каждого. Готовились к жеребьевке, а затем тянули жребий, почитай, до самой зари. Тем, кому не повезло, побрели к площади у главных ворот. Священник надвратной церкви принялся кропить святой водой каждого, прося Господа Бога, чтобы простил он всем несчастным грехи их, призрел их в будущем, не дал бы погибнуть душам их; сердобольные бабенки несли пироги и сдобу, молоко и сало – на площади создалась обстановка грустной торжественности, и несчастные, которых город выдавал татарам, не уносили с собой обиду на горожан. Так рассудил Бог!
Ждали рокового часа – послов ханских. Но когда рассвело, дозорные на колокольне надвратной церкви с удивлением сообщили:
– Стана татарского нет! Всю ночь костры горели, а теперь вот – пусто. Только костры дымят.
Сам окольничий поспешил на колокольню. Верно, татарских шатров нет. «Иль задумали каверзу?! Обратно к Москве пошли? Скорей, весть лазутчика князя Воротынского сбылась…»
Не медля, послал казаков разведать. Из нескольких ворот сразу. Вернулись те вскорости и с радостным сообщением: татары ушли.
Площадь ликовала, а окольничий Хабар-Симский поведал князю Оболенскому сокровенное:
– Выходит, князь, разумно я поступил, поверив вести от верного князю Воротынскому человека. Не лез на рожон, а тянул время. Сейчас бы самый раз вдогон пуститься, много бы караванов отбили, тысячи бы полонянников вызволили. Увы, бодливой корове Бог рогов не дал…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Боярская дума собиралась на совет. Царь Василий Иванович повелел, чтобы никто не смел проявлять нерадивости, а все бы думные прибыли в Золотую палату. Оттого бояре и облачились в самые дорогие саженые шубы, усыпанные жемчугом, оттого и шапки горлатные выбрали самые высокие, а поднимались по ступеням крыльца осанисто, гордо неся свою знатность. Непроницаемо-торжественны лица, словно маски величественные. А в душах – смятение. Тревожатся сердца боярские, упрятанные под дорогими мехами. Мысли тоже тревожные, метущиеся. Вопросов много. Очень много. Отчего в Золотой палате? Послов никаких. Гостей знатных, кому бы честь такую оказывать, тоже в Москве нет. Не слыхивали, во всяком случае, бояре о таковых. Лишь окольничий Хабар-Симский прибыл в стольный град по повелению государя. Но не ему же такой почет?
Самое главное же беспокойство вызывало то, что много времени прошло, а царь Василий Иванович не сказал еще своего слова о сраме, который пережила Москва от нашествия братьев Гиреев. Каждый из бояр прикидывал, нет ли в тех промахах, которые тогда случились, и его вины, не окажется ли он в опале. А то, что царь нынче может раздать всем сестрам по серьгам, бояре не сомневались. Только никак не могли взять в толк: отчего дума в Золотой палате?
Менее всех беспокоился князь Иван Воротынский. Безмятежная радость не покидала его вот уже какой день. Да и как не быть ему довольным жизнью, если его палаты почти совсем не пострадали от пожара? Обнищали, конечно, после грабежа, что-то унесено, что-то порушено, челядь, однако, и казну, и меха самые ценные успела переправить в кремлевский терем. Жена-ладушка жива и здорова, но главное – родила во здравии сына. Наследника! Продолжателя рода! Сразу же, как татарва схлынула, стремянный Никифор доставил их в Москву на радость своему князю. Знатно услужил! Молодец, Никифор. Верный слуга. К тому же головастый. И в ратном деле смышлен да опытен. Смог сохранить град его удельный от разграбления и жену-роженицу уберечь. Честь и слава ему за это.
Опалы государевой, коей опасаются бояре, ему-то чего бояться? С самого начала царь не послушал его княжеского совета, баней лишь отблагодарил. А так все и вышло, как он, князь, сказывал. Конечно, потом он мог бы более упрямо стоять на том, чтобы Коломну не покидать, но воля князя Андрея – воля большего воеводы. Ему, князю Андрею, и ответ держать. Да еще юнцу Дмитрию Вельскому, который, запершись в Серпухове, всю обедню проспал. Он в первую голову ответчик.
Не только не беспокоился князь Иван Воротынский, он даже гордился собой. А причины тому имелись: не он ли предложил князю Андрею встать с царевым полком насмерть за Коломной? За жизнь свою не страшился. Не он ли добровольно, когда другие бояре отлынивали, предложил возглавить посольство к Магметке – тоже не к теще на блины прогулка!
Степенно и достойно поднимался по ступеням в Золотую палату князь Иван Воротынский, не ведающий, чем обернется для него предстоящая дума. Да ему и кланялись с подчеркнутым уважением все бояре, как сумевшему сговориться с Магметом-разбойником, отвести от Кремля угрозу полного его разорения.
Все привычно в палате: рынды-лебеди разметали крылья от царского трона вправо и влево; веселящий глаз блеск золота и эмали; меха, стеганные жемчугом, не шелохнутся вдоль стен сидючи, терпеливо ждут выхода государя – прошел князь Воротынский к своему по роду его предназначенному месту и тоже молча, не ерзая, не проявляя нетерпения, стал ждать.
Государь не спешил с выходом к думным, томя души боярские. Уж все в сборе, о чем ему наверняка донесли, и надо же – медлит. Чего бы это ради? К добру ли? К худу ли? Появился наконец. Лицо не грозно, но и не источает довольства. Сел на трон и молвил с добротой в голосе:
– Слава Богу, бояре думные, шертная грамота возвернулась ко мне. Слава Богу!
Выдохнула палата негромко, но дружно:
– Слава Богу, Господу нашему…
– А земной герой – окольничий Иван Хабар-Симский…
Царь поднял руку и в палату, в сопровождении дьяков, ведающих царевой писцовой книгой, вошел сам земной герой. Не очень-то уютно, похоже, почувствовал он себя, выставленный как бы на суд чинных шапок и шуб.
А царь подливает масла в огонь:
– Поведай, слуга мой верный, как послов Магмет-Гирея, разбойника, вокруг пальца обвел?
– Заслуга моя не велика, – начал окольничий. – Мне весть дал через посланца неведомый мне нойон, верный человек, как посланец сказывал, князя Воротынского. Два важных слова в той вести… Дашкович нудит Магмет-Гирея дать для разора город, оттого как мало поживились казаки, к Угре в основном направленные. Но штурма не предлагал, хитростью, дескать, намерен ворота отворить. А Дашкович – атаман, всем известный своим коварством. Когда мы с Крымом союзничали, он что умудрил: литовскую рать в татарские одежды обрядил, чтобы, значит, мы мечи на Крым подняли за то, что, якобы, не держат татары слова. Вот я – и ушки на макушку. Не обвел бы вокруг пальца атаман-хитрюга. Еще одно слово нойона важное: спешит хан домой, Астрахань на него готовит поход. Долго никак у города не задержится. Потому и начал я волынить, время затягивать.
– Великое дело тобой совершено: своего государя и Русь отчину его, от позора спас. Нет у Магметки шертной грамоты! Нет! Никакие мы ему не данники! – сделав малую паузу, продолжил: – Род ваш давно и с великой пользой служит отечеству. Родитель твой, воевода Нижнего Новгорода, при моем еще родителе спас город от татарского разорения. Много других малых подвигов он совершил. Ты, окольничий, славен тем, что по отцовой стежке шаг держишь. И вот мое решение: быть тебе с сего дня боярином. Я так повелел, а дума присудила.