Смерть в послевоенном мире (Сборник), стр. 18

— Ты пришел по поводу денег, обещанных в качестве награды, — произнес он. Его голубые глаза сверлили меня из-под поседевших бровей. — Станешь меня уговаривать отказаться от причитающейся мне доли?

— Не совсем точно. Понимаешь, на эту награду претендуют несколько человек.

— Полицейским награда не положена.

— Это городским полицейским. На меня это не распространяется.

— А на них — да.

— Правильно, но я должен отстегнуть немного баксов паре из этих парней за содействие.

— Ну и что? И ты думаешь, я должен помочь тебе рассчитаться с ними?

— Нет. Считаю, ты должен вернуть мне всю свою долю.

Его глаза гневно вспыхнули; он шагнул навстречу мне. Между нами все еще оставалось несколько шагов. Господи Иисусе, до чего же здоровы у него руки и плечи!

— С какой это стати?

— Потому что полагаю, что девчушку Кинанов похитил ты, — сказал я.

Он отшатнулся, челюсть его отвисла, глаза широко раскрылись.

— Я чист, — проговорил он.

— Отто, сегодня днем я собрал о тебе кое-какие сведения. Конфиденциальные. Ты, как и я, ветеран войны, с той лишь разницей, что ты воевал в первую мировую, да к тому же на стороне врага.

Выпятив вперед подбородок, он заявил:

— Да, горжусь тем, что я немец.

— Однако в то время ты был американским иммигрантом. Ты жил в моей стране с раннего детства. Тем не менее ты вернулся в Германию сражаться за фатерланд... а после того, как вам надрали задницы, у тебя хватило духу вернуться обратно в Америку.

— Не я один поступил таким образом. Разумеется, не он один; в Норт-Сайде существовала целая организация немцев — ветеранов первой мировой войны. Они даже устраивали совместные обеды с американскими ветеранами.

— Тебя знают в профсоюзе мясников, — продолжал я, — хотя ты никогда не был его членом.

— Все они — коммунисты, — пробормотал он.

— Многие годы ты работал мясником в одном из магазинов Вест-Сайда, пока из-за нехватки мяса во время войны... во время этой последней войны... тебя не уволили. Ты не входил в профсоюз и поэтому с твоим прошлым не смог устроиться работать мясником в другое место... Все, что так или иначе было связано с обороной, оказалось для тебя закрытым. Так ты очутился здесь. Стал дворником. Этот дом принадлежит твоей сестре, верно?

— Пошел ты к черту, мистер.

— Знаешь, что я думаю, Отто? Я думаю, что в том, что твои дела идут из рук вон плохо, ты обвиняешь новый порядок. Ты чертовски сердит на правительство. В частности, в своих невзгодах винишь Кабинет по ценообразованию.

— Социалисты, — пробурчал он.

— Когда тебя уволили. Боба Кинана и в помине не было в Чикаго, старый ты идиот. Но сейчас он работает в Кабинете и к тому же живет поблизости, у него водятся деньги и есть хорошая маленькая дочурка. Чем же это для Отто Бергструма не мишень, о которой можно только и мечтать?

— У тебя нет никаких доказательств. Все это ложь. Пустой звук.

— Могу рассказать, как все произошло. Ты напился и действовал под влиянием минутного настроения, или же ты все спланировал? Ладно, похищение еще можно как-то понять, но что никак не укладывается в голове, так это убийство маленькой девочки. Неужели она пыталась поднять шум в кроватке, и ты ее задушил? А может быть, ты был пьян, и просто произошел несчастный случай?

Лицо его стало похоже на маску, лишенную всяких эмоций.

— Но чего я совершенно не могу понять, Отто, так это попытки изнасиловать маленькую девочку. Она была уже мертвой? Ну ты, сумасшедший извращенец, отвечай!

Он поднял голову:

— У тебя поганая глотка. Может тебе сполоснуть ее щелоком?

— Послушай, я дам тебе шанс, старина. Пойдем со мной в Саммердейлский участок и оформим явку с повинной. Или пристрелить тебя прямо здесь?

— А что, в кармане пистолет?

— Да, у меня в кармане пистолет.

— Вот как! А у моего друга нож.

Я не слышал, как этот друг подошел. Откуда он появился — может быть, из угольного подвала? Он был абсолютно спокоен, как ни один из нас двоих. Он стоял у меня за спиной и действительно держал в руках длинный острый нож, который поблескивал в свете единственной лампочки. Сверкнув, нож опустился вниз, и я едва успел отскочить в сторону. Лезвие распороло рукав моего плаща и задело плечо. Моя рука, сжимавшая в кармане пистолет, непроизвольно выпустила его. Пистолет запутался в одежде, пальцы искали рукоять...

Я узнал этого тощего типа с короткими волосами и загорелыми скулами по фотографиям, опубликованным в газетах. Его звали Джеймс Ватсон. Я никогда с ним не встречался. Он работал в детском саду, из которого «украли» лестницу; армейский ветеран, обвинявшиися в приставании к малолетним, который, так же как и Отто, входил в число подозреваемых, пока я не вытащил на сцену Джерома Лэппса.

На нем был желтый дождевик и желтая шляпа с широкими полями; однако по его виду я бы не сказал, что он только что пришел с улицы. Может быть, он специально надел плащ, чтобы не забрызгаться кровью.

Держа нож необычным способом и подняв кулак на уровень головы, он медленно приближался ко мне. Его темно-голубые глаза были широко раскрыты, рот искажала улыбка, придававшая ему глупый вид огородного пугала. Я бы мог рассмеяться — так нелепо он выглядел. Пока он приближался, Отто схватил меня сзади.

С руками, сведенными за спину, одна из которых кровоточила и горела от пореза ножом, я пытался сопротивляться, но безуспешно. Старый немец-дворник держал меня своими мощными ручищами.

Ватсон резко взмахнул ножом сбоку, я изо всех сил дернулся влево, в результате чего лезвие почти наполовину погрузилось в шею Отто. Хлынула кровь. Отто упал, схватившись за горло, казалось, что жизнь вместе с кровью покидала его. Наконец я освободился от его хватки. И пока Ватсон все еще стоял с ножом в руке (он извлек лезвие из шеи Отто так же быстро, как случайно вонзил в своего напарника), застыв на мгновение, ошарашенный необычным поворотом событий, рот его раскрылся так, словно он ожидал, когда дантист начнет сверлить ему зубы. Перехватив руку Ватсона широким круговым движением, я вонзил нож ему же в живот.

Раздавшийся звук был похож на чавканье густой грязи, когда случайно попадаешь в нее ногой.

Несколько секунд он стоял на месте, исполняя самый странный короткий танец, который я когда-либо видел. Он продолжал сжимать ручку ножа, который я всадил в него почти полностью. Удивленно посмотрев на свой живот, он потоптался еще немного.

Я толкнул его в лицо кулаком, и он опрокинулся навзничь. Он лежал на спине и извивался. Я извлек нож из раны; на плаще остался прорез.

— Бедный Отто хотел выйти сухим из воды. Совершить маленькое похищение, заработать на нем немного денег, отобрав их у этих ненавистных сучьих детей — социалистов, из-за которых он лишился работы. Но в тебе он нашел гнусного убийцу, Джим. Ему пришлось снова стать мясником и разделать ту маленькую девочку, чтобы замести твои следы.

В глазах Ватсона еще теплилась искра жизни. Едва живой, Отто лежал около ванны для стирки и хрипел.

В одной руке я все еще держал нож; кровь, сочившаяся из раны на другой руке, намочила рукав рубашки, но боли я почти не ощущал. Я всерьез подумал продолжить упражнения с ножом над Ватсоном; меня так и подмывало хотя бы несколько раз подколоть его. Но я не смог преступить черту вседозволенности.

В кармане пиджака лежала пачка «Кэмела», которую я забрал у Джорджа Морелло. Вынув сигарету, я закурил, наблюдая, как Бергструм и Ватсон умирали.

Пришлось выкурить почти две сигареты.

Затем я вытер все, к чему прикасался, положил нож рядом с телом Ватсона и покинул этот импровизированный склеп. Вышел в темноту, в летнюю ночь, в очищающий теплый дождь, который мгновенно погасил остаток второй сигареты.

Смерть Отто Бергструма и Джеймса Ватсона привнесла причудливый сюжетный ход в сагу «убийцы с губной помадой», но ни полиция, ни пресса не позволили «фатальной ссоре между друзьями» повлиять на принятый сценарий.