Проклятые в раю, стр. 48

Она через силу улыбнулась и глянула в мою сторону так быстро, что я даже не успел понять ее взгляд.

— Ничего.

— Что все-таки?

— Так... ничего.

— Что, Изабелла?

— Просто мы в первый раз... кое-чем не пользовались.

— Все случилось неожиданно, детка. Мы чуть не погибли. И возбудились. Тут никто не виноват.

— А я никого и не виню, — с упреком произнесла она.

— Это больше не повторится. Я куплю бушель презервативов.

— А если я забеременею?

— Иногда люди годами пытаются заиметь ребенка, и ничего не выходит. Не думай об этом.

— Достаточно одного раза.

Мы снова мчались мимо роскошных пляжных домов. Я остановился у подъездной дорожки. Оставив мотор включенным, я дотянулся до ее руки.

— Эй. Ничего не случится.

Она поглядела в сторону. Отняла свою руку.

— Ты же не думаешь, что я позволю тебе стать бесчестной женщиной, если до этого дойдет?

Она повернулась и полоснула меня взглядом.

— Я не могу выйти за тебя.

Тогда до меня дошло.

— О! Ну конечно. Моя фамилия — Геллер. Хорошие девочки-христианки не выходят замуж за евреев. Только трахаются с ними.

Она заплакала.

— Как ты можешь быть таким жестоким?

— Не волнуйся, — сказал я, трогая машину с места. — Ты всегда можешь сказать, что я тебя изнасиловал.

И сделал то, что должен был сделать еще раньше — отчалил.

Глава 15

Только ли мне одному это показалось странным? Что место преступления, или по крайней мере, место, где преступление началось, оказалось и местом проведения суда.

Каждое утро, пока шли слушания, здание суда — занятное сооружение в стиле неоклассицизма — окружалось фалангами смуглых полицейских в синей шерстяной форме, катастрофически не соответствующей изнурительному зною. Само здание обносили веревками, которые крепились к деревянным козлам. Это помогало копам сдерживать толпу, состоявшую на две трети из цветных и на одну треть из белых. Духота повлияла или присутствие полиции, но никаких стычек на расовой почве не произошло. Зевак привлекала не политика, а обычное старое доброе убийство.

Внутри для публики было только семьдесят пять мест. На этих драгоценных деревянных скамейках с прямыми спинками всю ночь дежурили цветные слуги белой элиты, сберегая места для своих хозяев. А привыкшие к раннему подъему офицерские жены заявлялись ни свет ни заря с раскладными стульями, сандвичами и термосами с кофе. Остальные места, захваченные местными безработными, а таких здесь было полно, продавались по текущей цене двадцать пять баксов за одно заседание.

Каждое утро вой сирен пугал птиц, сидевших на баньянах, и собирал любопытную толпу. Он возвещал прибытие каравана из полицейских на мотоциклах, двух автомобилей — по два обвиняемых в каждой машине под охраной военных моряков — и замыкающих мотоциклистов-полицейских. Обвиняемых доставляли прямо из Перл-Харбора. Матросы ехали вместе — Джоунс и Лорд, коренастые, сильные, чувствующие себя неловко в костюмах и при галстуках, словно дети, играющие во взрослых. Выходя из машин и поступая в распоряжение полицейской охраны, которая вела их в здание суда, они вынимали из нервно улыбающихся ртов сигареты. Томми, выглядевший элегантно в костюме и галстуке, казался невыразительным и печальным на фоне своей аристократической тещи, которая все время меняла со вкусом подобранные темные платья и соответствующие шляпки и казалась одновременно надменной и утомленной. И над всем этим, как золотистый призрак Джо Кахахаваи, возвышалась статуя короля Камехамехи, которую происходящее нисколько не забавляло.

Каждый день всех, кто входил в здание — от обвиняемых до зрителей, от журналистов и до самого Кларенса Дэрроу, — полицейские обыскивали на предмет оружия. Затем они попадали в смежную комнату, которая была превращена в кипящий жизнью пресс-центр — столы, телефоны, машинистки, телеграфные линии, — где расположилось с дюжину или больше корреспондентов из самых разных мест, в том числе даже из Лондона. И после этого попадали в маленький зал судебных заседаний с темными оштукатуренными стенами и еще более темной деревянной отделкой. Под потолком лениво вращались вентиляторы, а из открытых окон открывался вид на колышущиеся под ветром пальмы и зеленые склоны Панчбаул-хилл на фоне голубого неба. В окна лился солнечный свет, доносился шум уличного транспорта, слышалось зудение москитов.

И на каждом заседании большинство публики составляли белые женщины — богатые белые женщины, если быть точными, в конце концов, это было светское событие сезона. В этой группе бросалось в глаза отсутствие Талии и Изабеллы, но в зале очень хорошо ощущался их дух. Каждое утро единодушный стон горестного сочувствия исторгался из уст женщин, сидевших в зале, когда обвиняемые шли по проходу к своим местам позади адвокатского стола. В особенно драматических — или мелодраматических — местах они все вместе проливали слезы, вздыхали как одна, у них сразу у всех перехватывало дыхание. Им удалось проделать это, ни разу не вызвав недовольства носящего очки судьи Дэвиса, выходца из Новой Англии, человека средних габаритов и огромного терпения.

С другой стороны, зал часто удостаивался сердитых взглядов, а иногда и отповедей от не терпящего никакой чепухи прокурора Джона К. Келли, крупного, широкоплечего человека, румяного и лысого — осталась только бахромка рыжеватых волос.

Келли не было еще и сорока, но если сражение с более старшим по возрасту противником и пугало его, то он этого никак не показывал. Похоже, его не слишком беспокоило и ежедневное присутствие военно-морского контингента во главе с самим адмиралом Стерлингом, не менее внушительным и в цивильном платье.

Уверенный, почти самоуверенный, одетый, как и полагается в тропиках, в белое, Келли вперил пронзительный взгляд голубых глаз в жюри присяжных. Все они были мужчины — шестеро белых, включая датчанина и немца, португалец, два китайца и три потомственных гавайца.

— Господа, — сказал он, и отголосок провинциального акцента придал весомости его словам, — эти подсудимые обвиняются в совершении убийства второй степени.

Единственным движением Келли в сторону стола защиты был легкий кивок головой, но двенадцать пар глаз присяжных обратились на четырех подсудимых, за спинами которых, отделенные решетчатой перегородкой, стояли столы журналистов. Лорд и Джоунс сидели справа, затем Томми и рядом с ним миссис Фортескью. Все четверо сидели прямо, не оглядывая зал суда, глядя строго перед собой. Миссис Фортескью держалась по-военному бесстрастно, ничуть не уступая своему зятю-лейтенанту и двум матросам-соучастникам.

Келли продолжал зачитывать обвинительный акт.

— Большое жюри первого суда территории Гавайи настоящим утверждает, что Грейс Фортескью, Томас X. Мэсси, Эдвард Дж. Лорд и Алберт О. Джоунс, находясь в городе и округе Гонолулу, в восьмой день января 1932 года путем применения оружия — а именно, пистолета, заряженного порохом и пулей...

Рядом с миссис Фортескью сидел Дэрроу, волосы взъерошены, крупный и в то же время угловатый, он непринужденно, повис на стуле, с той же небрежностью, с какой висел у него на шее кое-как повязанный галстук. Цепочка от часов мерцала на жилете темного костюма, который казался на два размера больше для тела, на котором сама кожа выглядела размера на два больше. Лейзер — до кончиков ногтей лучший адвокат с Уолл-Стрит — сидел рядом с Дэрроу, я сидел рядом с Лейзером.

— ...противозаконно, преступно, с заранее обдуманным намерением, без всякого на то права, без основания или оправдания...

Келли повернулся и сделал своей похожей на ободранный кокос головой еще один слабый кивок, указывая на скамью рядом с присяжными, где сидел темный, смуглый, с бесстрастным и каким-то помятым лицом мужчина в белой рубашке и темных брюках и стройная, такая же темная женщина в длинном белом платье-халате свободного покроя, плакавшая в носовой платок — родители Джозефа Кахахаваи.