Зори над Русью, стр. 172

«Надо уходить!»

Но тут Семен увидел пешего русского воина. Прикрывшись щитом, изнемогая, он еле отбивал удары трех конных татар. Семен кинулся на помощь. Не успел. Воин упал, татары ускакали куда–то в сторону. Подбежав, Мелик не поверил своим глазам.

— Дмитрий Иванович!

Припал ухом к груди, услышал слабое трепыхание сердца, поднялся, озираясь. Вытащить князя из сечи нечего и думать: татарская лава совсем близко. Рядом шелестела молодая березка, чудом устоявшая во вражьем потоке. Несколькими ударами меча Семен подрубил ее и, повалив, густой вершиной накрыл князя. В следующий миг налетели татары. Семен подхватил с земли копье, достал им передового ордынца, отскочил, мечом сбил другого, но где устоять пешему перед конной лавой! Татарская сабля рассекла кольчужную бармицу шлема и панцирь на плече.

Семен упал.

Упала стрела жизни Семеновой, о которой когда–то еще в Новгороде Нижнем сказал Юрий Хромый. Нет, не красное слово Юрия вспомнил Семен, — о Насте своей, о Ванюшке вздохнул последним вздохом.

А Ваня в этот час с вершины дуба глядел, как тает полк Левой руки, как врубаются в него татары.

Снизу донесся вопрос Боброка:

— Ну как там?

— Не устоит полк!.. — Ваня проглотил комок, подступивший к горлу. — Не устоит! Пятеро на одного нашего!

— Пора! — твердил Владимир Андреевич.

— Рано, княже, рано! — сурово резал Боброк.

— Да пойми ты: наши гибнут, а мы стоим… — задыхался Владимир.

— На то битва, а нам рано!

За спиной громкий шепот:

— И пошто Митрий Иванович над нами такого идола поставил?

Слышит Боброк, нет ли — понимай как знаешь. Молчит, только брови насупил. А голоса все злее, все больше их. Уже не в спину, в лицо кричат:

— Оробел Боброк!

— А был лихой воевода!

— В том и беда, што был, а ныне…

— Ну как? — в который раз кричал Владимир дозорам.

Сверху, с дубов, неслось:

— Видно худо. Пыль…

— Беда, беда лютая!

Боброк наконец не стерпел, прикрикнул:

— Будет вам! Кто вы — ратники аль свиньи супоросные, что так голосите!

— Как не голосить, Митрий Михайлович, глядеть индо страшно.

— Ведь прорвут они, прорвут полк Левой руки! — Владимир уже не говорил, кричал.

— Прорвут, — соглашался Боброк, — того и дожидаюсь. Вспомни: позади Запасный полк стоит. Дмитрий Ольгердович, чаю, его уже налево сдвинул. Он и примет удар.

— А мы?

— А мы в свой черед!

Боброк хотел еще что–то сказать, но сверху закричали:

— Прорвали вороги полк! Прорвали! Рубят!

Боброк, вслушиваясь в нарастающий, злорадный рев орд, ринувшихся в прорыв, медленно вытаскивал меч. Поглядывая вокруг, он сказал:

— Тут надо старому помолодеть, а молодому чести добыть да силу плеч своих испытать…

Меч Боброка остановился, наполовину вынутый из ножен.

— Что ж медлишь?

Боброк перекатил взгляд на Владимира, усмехнулся.

— Хочу поболе зверья сетью накрыть. Слышишь: все новые орды в прорыв лезут… Ну вот!.. — Боброк на мгновение замолк, вслушиваясь, потом рванул меч и крикнул в полную силу:

— Наш час настал, братья!

Ваня видел, как плеснула приречная дубрава сталью, как закрутилась смятая ударом орда. Потом, обдирая о сучья лицо и руки, он кинулся вниз к коню, в битву.

Яростно отбивались ордынцы, но не устояли и не могли устоять перед внезапным натиском свежих, истомившихся в бездействии сил. Сорок тысяч мечей врубились в орду, прижали ее к Большому полку, рубили, рубили, рубили.

Мамай чувствовал: подкашиваются ноги. Сперва плечом прислонился, потом щекой, лицом прижался к шее своей лошади, окостенел, вцепившись в гриву. А грохот битвы близится, близится. Бегут орды! Бегут!

В ушах завяз срывающийся шепот Хизра:

— Солнце Орды померкло! Померкло!..

Мамай стряхнул наконец оцепенение, закричал, чтоб встречали русских в обозах. В последний раз с Красного холма взвыла труба, битва закипела здесь, рядом, в гуще возов.

Но Мамай вдруг понял, что и здесь не остановить напора, что нет больше у орды ни сил, ни мужества. Вопя без смысла, без слов, он кинулся животом на седло, погнал лошадь прочь, за ним кинулись мурзы, и лишь Хизр по–стариковски топтался, с трудом удерживая испуганно рвущуюся кобылу. Так и не успел Хизр сесть на седло — русские конники взлетели на вершину холма. Хизр выпустил повод, метнулся в сторону и попал под копыта коня, на котором сидел Ваня Мелик. Тяжелый удар подковы оборвал жизнь одного из злейших врагов Руси — «святого» и «бессмертного» Хизра.

Не знал Ваня, что татарин, в ужасе закрывший голову руками под занесенным над ним мечом, был мурза Ахмед, двадцать лет тому назад похитивший его мать. Как и других ордынцев, Ваня рубанул его и, не оглядываясь, поскакал дальше.

Нет, не только для лихой сечи оказался годен князь Владимир. По его приказу пели трубы, и все, кто мог сидеть на седле, устремлялись следом за ордой рубить бегущих.

В пыльную багровую мглу садилось солнце. Стихло Куликово поле, только стоны, стоны повсюду. Тысячи и тысячи лежали мертвыми, а Фома все еще был жив. Трудно умирать, когда в груди бьется богатырское сердце, бьется даже тогда, когда почти не осталось крови в теле, когда сил хватило лишь на то, чтобы поднять веки.

Издалека серебряным голосом поет труба. Издалека летят крики:

— Победа! Победа!

Наше, русское слово. Наша, русская победа! Фома облегченно вздохнул. За эту победу лег он на Куликовом поле, лег, не поднимется, не засмеется и сильным мира сего не надерзит. Трижды скидывал он с себя рабство — смерть не скинешь. Смерть надавила на веки, закрыла глаза, выпила силы…

Сколько еще сынов твоих, Русь, полегло здесь — за Доном, за речкой Непрядвой, на поле Куликовом! А труба поет и поет над живыми и павшими:

— Победа! Победа Руси!

30. ВЕЧЕР НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

Темно–красный бархат великокняжеского стяга горел багрецом в лучах заходящего солнца, а в тени казался совсем черным. Под огромное рассеченное, разорванное во многих местах полотнище стяга стал князь Владимир. Загремели трубы, собирая рассеянные рати. Замотанные кровавыми тряпицами, в иссеченных доспехах отовсюду шли воины, шли не прямиком, а пробираясь между грудами тел. Мало кто остался цел, кто не нес раны, но не о ранах думали люди. Думали другое:

«Побита Орда!»

«За Батыево разорение расквитались!»

«За горе, за слезы, за дани…»

«Побита Орда!»

Перекликая стоны, нарастали крики:

— Слава!

— Слава!

— Слава!

Кто–то помянул Мстислава Удалого. [302]Его сразу горячо, зло обругали:

— У тя на плечах голова аль кочан капустный? Сказал тоже!

— Не дай бог удали Мстиславовой!

— Мстислав на реке Калке себе славы искал, потому и побили его татары.

— На Калке начало руских бед лежит, и поминать Мстислава на поле Куликовом к чему!

— Не Удалым, а Храбрым Владимира Серпуховского надо звать!

— Истинно! Храбрым!

— Во главе Засадного полка рубился, Засадный полк орду сокрушил!

— Слава!

— Храбрым его звать!

— Хоробрым!

Но сейчас Владимиру было не до славы.

— Кто видел брата? Где Дмитрий Иванович? — спрашивал он.

Ответа не было.

По всему полю виднелись люди, искавшие своих близких. Владимир приказал:

— Пусть ищут Дмитрия Ивановича, пусть все смотрят… — Надо было договорить: «Пусть смотрят, где брат лежит», — но сил у Владимира не хватило сказать эти слова.

Совсем близко от стяга, разбирая тела убитых, Юрка Сапожник да Васюка Сухоборец увидали золоченый шлем, алый плащ. Юрка тронул ладонью грудь, в которой торчала стрела.

— Жив? — шепотом спросил Васюка.

— Какое! Похолодел.

— Зови.