Мастер Баллантрэ, стр. 69

— А я могу вас уверить, — закричал он, перебивая меня, — что если бы я был каким-нибудь вождем диких племен или королем, положим, африканцев, то мои подданные, наверно, обожали бы меня. Я дурной человек?.. Это вздор! Я только рожден быть властелином. Спросите Секундру Дасса, пусть он скажет вам, как я обращаюсь с ним. Положительно, как с сыном. Сделайтесь завтра моим рабом, подчинитесь мне во всем, дайте мне владеть вами, как я владею своими членами, и вы не будете иметь больше повода жаловаться на меня. Отдайтесь мне вполне, то есть будьте мне преданным и любящим рабом, и я во сто раз сильнее буду любить вас. Я должен иметь все или ничего. Но то, что я получаю, я возвращаю сторицей. Если я родился быть властелином, то я и должен иметь власть. Уж у меня такая натура — тут делать нечего.

— По моему мнению, вам властвовать отнюдь нельзя, — ответил я. — Я бы скорее отдал власть в руки «тех людей», которых вы ненавидите.

— Как бы не так! — воскликнул он. — Но знаете что: я готов был бы даже оставить в покое «тех людей», к которым вы питаете такой особенный интерес, и не стал бы их трогать, а завтра же, уверяю вас, завтра же уехал с вами обратно и затем окунулся бы снова в тот омут, кишащий головорезами и обманщиками, который носит название «свет», да, говорю вам, я завтра же согласился бы отказаться от всякой мысли о мести, если бы только… если бы только…

— Если бы только что? — спросил я.

— Если бы только «они» на коленях попросили у меня пощады. Да, пощады. И непременно публично. В присутствии посторонних лиц. Не могу даже сказать наверно, Маккеллар, успокоился ли бы я тогда и не потребовал ли бы я еще большего унижения с «их» стороны для удовлетворения моего самолюбия.

— О, тщеславие, и какое пустое тщеславие, — сказал я. — Ваше злое желание причинить вред тому, кто вам не поддается, вытекает из того же источника, из которого вытекает стремление простой крестьянской девушки, воображающей, что она красива, и что она может поразить все сердца, а именно: из пустого тщеславия.

— Если вы воображаете, что вы вашими словами убедили меня в том, что я не прав, то вы ошибаетесь, — сказал он. — Вы называете меня тщеславным, а я считаю себя только гордым. И что же вы думаете, что вы не тщеславный человек? Вовсе нет. Вы как-то сказали мне, что вы уверены в том, что я доверяю вашей совести, и, как я заметил, вы гордитесь тем, что вам верят. Вы во что бы то ни стало желаете слыть за un homme de parole. В этом — ваша гордость. А я скажу, в этом ваше тщеславие. Не все ли равно, как мы назовем ваше стремление слыть за homme de parole, тщеславием ли, гордостью ли, это сути дела нисколько не меняет. У меня же стремление властвовать и побеждать, и это стремление вы можете назвать каким вам угодно названием — тщеславием, добродетелью или гордостью, одним словом, как хотите. Самое важное то, что у вас и у меня один и тот же импульс, заставляющий нас действовать так, как мы находим необходимым.

Мы с мастером Баллантрэ очень часто разговаривали таким образом, и разговаривали очень дружно. Мы вообще находились теперь в самых дружеских отношениях, в лучших, чем мы были в последнее время в Деррисдире. Несмотря на то, что мы часто спорили, между нами не только не возникало никакой ссоры, а, напротив, мы чувствовали друг к другу искреннюю привязанность.

Когда я вскоре после того, как буря улеглась, захворал, он сидел возле моей койки, занимал меня разговорами и давал мне лекарства, которые мне чрезвычайно помогали. И я принимал их совершенно спокойно, нисколько не боясь, что он даст мне что-нибудь вредное.

Он сам первый начал со мной разговор по поводу того, что я его не боюсь.

— Видите ли, — сказал он мне, — вы начинаете теперь лучше понимать меня и не боитесь, что я, воспользовавшись тем, что я тут единственный, который понимает что-нибудь в лечении, угощу вас таким лекарством, от которого вы можете умереть. И обратите внимание, что я стараюсь вас вылечить, несмотря на то, что вы покушались на мою жизнь. А заметили ли вы, что именно с того дня, когда вы совершили ваш неблаговидный поступок, я начал обращаться с вами гораздо лучше? А почему? Потому что я стал вас уважать за вашу энергию. Быть может, это покажется вам странным, но все-таки это так.

Я не знал, что ответить ему на эти слова, и поэтому промолчал.

Я должен сказать, что в то время я был глубоко убежден в том, что он чувствует ко мне изестного рода симпатию, да даже теперь еще уверен в том, что в то время он был ко мне расположен, потому что он обращался со мной удивительно ласково.

Странный и весьма печальный факт! Как только мастер Баллантрэ начал обращаться со мной ласково, ненависть, которую я питал к нему, совершенно исчезла, я начал питать к нему даже искреннюю привязанность, и видение, в котором мне представлялся мой дорогой патрон и которое мне раньше так часто показывалось, совершенно исчезло, и я о нем даже забыл.

Я не могу не сознаться, что в словах, которые 2 июля того же года, в то время, как мы подплывали к Нью-Йорку, сказал мне мастер Баллантрэ, была доля правды. Мы под сильным дождем, совершенно неожиданно полившим после страшной жары, входили как раз в огромную гавань, и я стоял на корме корабля и смотрел на зеленые берега, к которым мы приближались все ближе и ближе, и на дымок, поднимавшийся из труб города, и как раз думал о том, как мне устроить таким образом, чтобы приехать к милорду раньше мастера Баллантрэ, когда последний подошел ко мне и, к моему великому удивлению, протянул мне руку.

— Я пришел, чтобы проститься с вами, — сказал он, — и теперь уже навсегда, так как теперь вы отправляетесь к моим врагам, и все ваши прежние предубеждения против меня снова проснутся в вашей душе. Теперь вы сами убедились, мой друг, — я в первый и в последний раз в жизни называю вас этим именем, — что если я только желаю, я могу завоевать расположение всякого, и теперь вы, наверно, составили себе совершенно иное понятие обо мне, чем вы имели до сих пор, и вы никогда не забудете того впечатления, которое я на вас произвел за последнее время нашего путешествия. Путешествие наше, к сожалению, продолжалось слишком короткое время, иначе я сумел бы начертить свой образ в вашей душе так глубоко, что он остался бы там навеки.

— Ну-с, а теперь дружба наша кончилась, и мы с вами снова враги. Но по этой маленькой интермедии между действиями нашей пьесы вы можете судить о том, какой я опасный человек. Передайте этим дуракам, — он указал рукой по направлению к городу, — чтобы они дважды и трижды обдумали, на что они решаются, раньше чем начать со мной борьбу.

ГЛАВА X

Пребывание в Нью-Йорке

Я упомянул уже о том, что я задался мыслью, каким образом мне убежать с корабля раньше, чем мастер Баллантрэ его покинет, чтобы явиться к милорду и предупредить его об угрожавшей ему опасности, и мне с помощью капитана Мак-Мертри удалось это сделать. В то время, как мастер Баллантрэ садился в лодку, спущенную с одной стороны корабля, я уселся в лодку, спущенную с другой, и тотчас отправился в путь, тогда как лодку, на которой находился враг милорда, еще нагружали.

Доехав до берега, я бегом бросился бежать в ту сторону, где, как мне было известно, находилось место жительства милорда. Он жил на окраине города, в очень приличном на вид каменном доме, с красивым садом, необыкновенно больших размеров житницей, хлевом для коров и конюшней для лошадей. Житница, хлев и конюшня были соединены в одно.

Я застал лорда как раз в том месте, где находились эти хозяйственные постройки, и это было не мудрено, так как он очень увлекся хозяйством и часто бывал именно там.

Я, с трудом переводя дыхание, подбежал к нему и поспешил передать ему новости, которые я знал, но которые в сущности не были уже для него новостями, так как другие корабли пришли из Шотландии в Нью-Йорк раньше, чем наш корабль, и письмо о том, что мы выехали, он уже получил.