Поэзия английского романтизма XIX века, стр. 7

На протяжении полутора веков, нас разделяющих, поэзия английского романтизма в оценке читателей и критики несколько раз пересматривалась. Перечитывались заново старые строки, проверялись факты биографий, перебирались даже и счета за стирку. Были периоды «падений», условных, провозглашаемых новоявленными диктаторами литературных мнений, у которых не только стихи, но даже наружность поэтов-романтиков, в особенности Байрона, вызывала озлобленные нападки [4]. В этом была своя последовательность, та самая, о которой когда еще сказал Пушкин в связи с утратой мемуаров Байрона: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям всемогущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!» Пушкинский ответ на это ясен и вечно-верен: «Врете, подлецы: он мал и мерзок не так, как вы, — иначе». В пушкинском словаре «толпа» или «чернь», как известно, не в самом деле множество людское, не народ, — это те, кто мнит себя выше толпы и ради того, чтобы сколько-нибудь возвыситься, пытается подогнать великанов поэзии под свою мерку. Но великаны остаются великанами. Если был некогда в их строках истинный поэтический огонь, он сохраняет силу на века и горит все там же, на высотах поэзии.

Книга, которую открывает сейчас читатель, представляет лучшие образцы английской романтической лирики в прежних, классических, проверенных временем, и новых переводах.

ВИЛЬЯМ БЛЕЙК

ПОЭМЫ

КНИГА ТЭЛЬ

Перевод А. Сергеева

[5]

Девиз Тэли:

Кто лучше знает, Орел или Крот,

Что мир подземный таит?

Вместил ли Мудрость серебряный бич

И Любовь — золотой сосуд?

Все дщери Мнеты Серафима [6]пляшут и лучатся,

Все, кроме младшей: бледная, спешит растаять в тайне,

Увянуть утром и не ждать губительного дня;

Витает нежный плач ее над струями Адоны [7]

И тихо ниспадает в травы, как роса рассвета:

— Весна, зачем ты губишь, увядая, словно лотос,

Детей своих, рожденных для улыбок и объятий?

О, кто я? Тэль — как радуга, как перистое облачко,

Как отраженье в зеркале, как тень на водной глади,

Как греза детства, как улыбка на устах младенца,

Как жалобы голубки, как текучий день, как песня.

Ах, тихо бы улечься мне, и голову склонить,

И тихо смертным сном уснуть, и тихо слушать голос

Того, кто и в вечерний час не оставляет сад.

Фиалка из долины отвечала милой деве:

— Я чуть заметна и дышу среди смиренных трав;

Так водянист и слаб мой стебелек, что золотая

Страшится бабочка присесть на хрупкий мой цветок.

Но тот, кто улыбается с небес, меня лелеет,

И сходит в дол, и надо мною простирает руку,

И каждый утром говорит: «Ликуй, моя фиалка,

Новорожденная краса полян и ручейков, —

Тебя оденет свет зари и напитает манна;

Когда ж тебя расплавит летний зной, ты расцветешь

В лучах бессмертья». Так со мной. А Тэли можно ль плакать?

Владычице просторов Хара [8]должно ли вздыхать? —

Сказала и умолкла и сквозь слезы улыбнулась.

Тэль отвечала ей: — О дева дольней тишины,

Ты предаешься тем, кто не способен домогаться

Любви твоей, застенчивым, безгласным, утомленным;

Твое дыханье — пища для невинного ягненка,

Ты улыбаешься ему, когда он тянет губы

К тебе, и исцеляешь их от всякого вреда.

Своим благоуханием ты оживляешь травы,

И даришь чистый мед пчеле и молоко корове,

И укрощаешь пышущего пламенем коня.

А Тэль — как облачко, я вспыхнула в лучах рассвета

И на жемчужной глади исчезаю без следа.

Фиалка отвечала ей: — Спроси, царица Хара,

У Облачка, зачем оно сверкает ранним утром

И расточает яркую красу под влажным ветром.

О Облачко, замри на миг перед очами Тэли!

Спустилось к Тэли Облачко, потупилась Фиалка

И залила заботливым дыханьем мирный луг.

— О Облачко, — сказала Тэль, — открой мне, отчего

Не жалуешься ты, что через час должно растаять?

Ах, Тэль — как ты, и мне судьба исчезнуть без следа,

Но я скорблю, хоть жалобам моим никто не внемлет.

Тут обратилось Облачко в живое существо

И засияло в воздухе перед очами Тэли:

— О дева, знай, что мы стадами пьем из золотого

Потока, где коней своих переменяет Лувах [9].

Так не страшись, что я с зарей исчезну без следа, —

Погибнет молодость моя, но я десятикратно

Умножу жизнь любви, покоя и святых восторгов.

Когда проглянет Солнце, я к цветам благоуханным

Незримо прилечу и ясноокую росу,

Коленопреклоненную рыдающую деву,

Уговорю принять меня в прозрачный свой шатер;

И вместе мы поднимемся и в золотом согласье

Пойдем поить по всем полянам нежные цветы.

— Так вот какое ты, о Облачко! А я другая:

В просторах Хара слышу я цветов благоуханье,

Но я цветов не напою, я слышу птичье пенье,

Но птиц не накормлю — они себя накормят сами.

Ах, Тэль ничто не веселит! Мне суждено увянуть.

И после скажут обо мне: «Она жила без пользы

Иль, может, только для того, чтоб накормить червей».

Но покачало Облачко воздушной головою:

— О дочь небес, велики благодать твоя и польза:

Ты можешь накормить червей! Узнай, что все живое

Живет не только для себя. Не бойся и послушай,

Как плачет слабый червь, ютящийся в немой земле.

Ползи же, червь, сюда, к своей тоскующей царице! —

Приполз убогий червь и приподнялся у Фиалки,

А Облачко поплыло дальше, к горестной Росе.

вернуться

Отмечено крупнейшим нашим специалистом по английской литературы, доктором филологических наук А. А. Елистратовой в связи с попытками лидера англо-американского модернизма Т.-С. Элиота просто третировать Байрона. См. А. А. Елистратова. Наследие английского романтизма и современность. М., АН СССР, 1966, с. 265.. (Ред.).

вернуться

Книга Тэль. — Отпечатана самим Блейком в 1789 году, известны более поздние оттиски. Всего сохранилось восемнадцать экземпляров книги. «Книга Тэль» — первая из «Пророческих поэм», изданная Блейком. «Книга Тэль» иногда толкуется как элегия, написанная Блейком в память о его мертворожденной дочери: Тэль символизирует нерожденную душу, посетившую бренный мир и тотчас же вернувшуюся назад, в царство душ (см. последнюю строку поэмы). По другому толкованию, героиня поэмы-девушка, которая вот-вот перейдет из возраста Невинности в возраст Опыта; в таком случае «Книга Тэль» представляет собой вариацию на тему «Комуса» Джона Мильтона. Соответственно, основные образы поэмы символизируют следующее: Фиалка— фантазию или, и по другому толкованию, невинность героини; Облако— юность или плодотворящее начало; Глинаи Червь— материнство и отрочество (мать и ее дитя).

вернуться

Мнета Серафим— по другим экземплярам: «Мне Серафим» (Мнета — анаграмма имени «Афина»); в «Пророческих поэмах» — охранительница искусства; более вероятно, что в данном случае перед нами искаженное «Бне Серафим», имя, встречающееся в «Оккультной философии» Агриппы (II, XXII) и обозначающее ангелов Венеры, то есть духов, приводящих в движение названную планету.

вернуться

Адона— река, своим названием напоминающая реку Адонис, на которой сириянки ежегодно оплакивают Таммуза в «Потерянном Рае» Мильтона (I, 450).

вернуться

Хар— придуманный самим Блейком сложный символический образ: в поэме «Тириэль» обрисован как гора, ныне, живущая в долине; Поэзия и Христианство, пришедшие в упадок: родитель человечества (аналог Адама). Просторы Хара— здесь: страна первоначальной невинности, наподобие земного рая.

вернуться

Лувах— имя, произведенное, вероятно, от английского «Lover» (любящий) — князь любви и страсти, включая и ненависть; обращение Луваха в ненависть служит в одной из поэм Блейка аллегорией воплощения Христа; упомянут в настоящей поэме впервые, в дальнейшем его животными являются не кони, а быки.