В пламени холодной войны. Судьба агента, стр. 19
Встреча на квартире номер три прошла под знаком умеренности. Не было никакой еды, никакой выпивки. Сергей выглядел недовольным. Когда мы поднялись из-за стола, он незаметно сунул в карман два оставшихся кусочка шоколада.
Глава 12
24 сентября 1946 года специальный помощник президента США К. Клиффорд представил Трумэну обширный доклад: «Американская политика в отношении Советского Союза». Поразительно, но сейчас, накануне третьего тысячелетия, ни один из пунктов доклада не устранен и не выброшен на свалку истории. Более того, любой из этих пунктов в своей агрессивной направленности и теперь как бы нацелен не только на бывший Советский Союз, но и практически на каждую страну, на каждое крохотное государство существующего ныне мира. Судите сами:
«Соединенные Штаты должны говорить языком силы… Надо указать советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения (верил ли хоть на минуту сам Трумэн, что изнуренная второй мировой войной, обессиленная страна способна была напасть на мощного и сытого заокеанского союзника?), но и для быстрого сокрушения СССР в войне (а вот в это, вооружившись атомной бомбой, он поверил свято!)… Советский Союз не слишком уязвим, ибо его промышленность и естественные ресурсы широко рассредоточены, однако он уязвим для атомного, бактериологического оружия и дальних бомбардировщиков. Следовательно, чтобы держать нашу мощь на уровне, который эффективен для сдерживания Советского Союза, США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну.
Высокомеханизированную армию, перебрасываемую морем или по воздуху, способную захватывать и удерживать ключевые стратегические районы, должны поддержать мощные морские и воздушные силы. Война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прежняя война, и поэтому должна вестись постоянная разработка как наступательных, так и оборонительных видов вооружения… Любые переговоры об ограничении вооружений вести медленно и осторожно, постоянно памятуя, что предложения о запрещении применения атомного оружия и наступательных видов вооружения дальнего действия значительно ограничат мощь Соединенных Штатов…»
Таким образом, сразу же после разгрома фашизма и обретения Европой долгожданного мира за океаном была сформулирована новая генеральная цель – уничтожение или фатальное ослабление Советского Союза.
Но требовалось выяснить, каковы настроения русских. Вскоре Совет планирования политики госдепартамента подготовил «Резюме международной обстановки», в котором убедительно обосновал позицию Кремля:
«Опасность войны многими значительно преувеличивается. Советское правительство не желает и не ожидает войны с нами в обозримом будущем… Крайние опасения по поводу угрозы войны исходят из неверной оценки советских намерений. Кремль не желает новой большой войны и не ожидает ее… в целом нет оснований полагать, что мы внезапно будем вовлечены в вооруженный конфликт с СССР».
Узнав об этом, американские адепты войны вздохнули с облегчением – удар, подготавливаемый ими, будет, слава Богу, внезапным!
С этого момента американцы начали активную подготовку к будущей войне. Был намечен так же и второй, более «мирный» путь – подрывная работа. Ее основная программа сформулирована в одной из директив следующим образом:
«Первая и главная задача – исчезновение Советской власти и насаждение некоммунистического режима, который может возникнуть при нашем нажиме на части или на всей русской территории. Следует со всей силой подчеркнуть, что независимо от идеологической основы любого такого некоммунистического режима и независимо от того, в какой мере он будет готов на словах воздавать хвалу демократии и либерализму, мы должны добиться осуществления наших целей, вытекающих из уже упомянутых требований. Другими словами, мы должны создавать автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и номинально дружественный к нам режим:
а) не имел большой военной мощи,
б) в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира,
в) не имел серьезной власти над главными национальными меньшинствами,
г) не установил ничего похожего на «железный занавес».
В случае, если такой режим будет согласен выражать враждебность к коммунистам и дружбу к нам, мы должны позаботиться, чтобы эти условия были навязаны ему не оскорбительным или унизительным образом. Но мы обязаны не мытьем, так катаньем навязать их для защиты наших интересов».
Далее цитировавшаяся выше директива СНБ 20/1 так обрисовывает завершение подрывной работы против нас:
«Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем чтобы побудить нас пойти на такие меры во внутренних делах России, которые свяжут нас и явятся поводом для политических групп в России продолжать выпрашивать нашу помощь. Следовательно, нам нужно принять решительные меры, дабы избежать ответственности за решение, кто именно будет править Россией после распада советского режима. Наилучший выход для нас – разрешить всем эмигрантским элементам вернуться в Россию максимально быстро и позаботиться, в какой мере это зависит от нас, чтобы они получили примерно равные возможности в заявках на власть… Вероятно, между различными группами вспыхнет вооруженная борьба. Даже в этом случае мы не должны вмешиваться, если только эта борьба не затронет наши военные интересы».
Что ж, с печалью приходится признать, что на сегодняшний день практически каждый гражданин России ощутил омерзительные щупальца американского политического спрута на собственной, что называется, шкуре.
Что же касается открытых военных действий, то подготовка, начатая США сразу же после завершения второй мировой войны, не пропала для них даром ни на Фолклендах, ни во Вьетнаме, ни в Ираке, ни в Югославии…
А начиналось все с пресловутой карты целей бомбардировки. И самое непосредственное отношение к поискам этих целей имел в 1948 году шведский военно-воздушный атташе в Москве Стиг Веннерстрем.
Чтобы пребывание за «железным занавесом» принесло мне ощутимую пользу – помогло лучше вникнуть в особенности «холодной войны» – необходимо было с самого начала занять правильную позицию. Но я чувствовал, что с волевым Петром Павловичем это будет не так-то легко. Поэтому пришлось «показать характер».
Для начала я продемонстрировал нежелание подчиняться слепо, без объяснений. В результате Петр утратил часть своей власти: он неожиданно обнаружил, что счел дело слишком уж решенным.
Последовала попытка нажать, но я не уступил, сознавая свою безопасность и свободу действий, обеспеченных дипломатическим паспортом. Кроме того, моя независимая позиция усиливалась тем, что я никогда не требовал денежного вознаграждения. Фраза «я хочу за это столько-то» никогда не фигурировала в нашем общении. Инициатива всегда исходила только от ГРУ.
Такая позиция привела к тому, что мы стали ближе другу к другу. Вместо «отдачи приказаний» наметилось «обсуждение вопросов». Петр пошел на это, решив, что больше выиграет мягкостью. Со временем наше общение стало более свободным и разносторонним, незаметно перейдя в дружеские отношения. В результате я узнал о «холодной войне» больше, чем намеревался.
Мое положение становилось все более захватывающим, угнетенное состояние исчезло полностью – и это стало огромным облегчением. У меня не было никаких специально направленных симпатий. Ко всем и всему я проявлял в те дни максимальную терпимость, без всякого предвзятого мнения. Мной руководил всепоглощающий интерес к разведке, и я чувствовал себя человеком, захваченным самым необычным увлечением.
Общение с Петром Павловичем я осмелился бы охарактеризовать, как «парную работу». На процессе, помню, за этот термин меня подвергли осмеянию: «В советской разведке нет ничего, что называлось бы парной работой». Американские эксперты и русские перебежчики заявляли, что никогда не слышали такого термина. Что ж, я не претендую на бесспорность моих суждений – я лишь излагаю историю моей жизни.