В поисках рая, стр. 20
Часто тропы вились вдоль головокружительных пропастей, на дне которых громоздились камни. У нас невольно сосало под ложечкой, когда кони трусили по самому краю тропы, небрежно пощипывая свисающую вниз травку. Поводьями служила веревка, обвязанная вокруг лошадиной морды. Если мы натягивали ее, пытаясь отвести лошадь от края тропы, животное станови лось на дыбы и затевало такую пляску, что мы поспешно уступали. Впрочем, мы быстро прониклись доверием к этим жителям гор. Бывало, едешь ночью, в кромешном мраке, по горным карнизам — и никогда лошадь не оступится. Нам рассказали лишь об одном случае, когда островитянин вместе с конем сорвался в пропасть. Но тогда тропа была сырой и скользкой после дождя.
Кстати, мы тоже однажды попали в переделку на краю бездны и испытали неприятное чувство страха. Мы шли по горному карнизу, Лив — впереди, я — за ней, ведя на поводу Туивету, укрощенного дикого жеребца, сильного и не очень-то послушного. Узкий уступ был не больше полуметра шириной. Справа в долину Ханававе обрывалась пропасть, слева вздымалась отвесная стена. Робко прижимаясь к скале, мы любовались замечательным видом. Вдруг впереди показались идущие нам навстречу три дикие лошади: могучий жеребец, кобыла и жеребенок с курчавой гривой. Кобыла и жеребенок повернули обратно, а жеребец остался охранять отступление.
Звонко заржав, Туивета мотнул головой и рванулся было навстречу чужаку, который подходил все ближе. Я дернул повод — тогда Туивета встал на дыбы, силясь вырвать веревку у меня из рук. Я крикнул Лив, чтобы она прижалась плотнее к скале, и сам сделал то же. Туивета опять бросился вперед, и жеребцы встретились — почти рядом с нами. Мгновение они, дрожа от напряжения, стояли голова к голове, точно мерялись силами. И вот началось… Они кусались, брыкались, ржали, вставали на дыбы. Каждую секунду мы ждали, что один из них полетит кувырком с обрыва, как это бывало у нас на глазах с дикими козами, спасающимися от собак. Но жеребцы твердо стояли на ногах. Только вьюк взлетел в воздух и исчез в пропасти… Пледы застряли в расщелине, а все остальное пропало безвозвратно.
Победил в поединке Туивета. Дождавшись, пока кобыла и жеребенок уйдут на достаточное расстояние, чужак отступил, сохраняя гордый вид. Теперь Туивета спокойно позволил поймать себя. Он был доволен победой, и только пропажа вьюка смущала его.
…После каждой такой вылазки в горы мы крайне неохотно возвращались в долину. Вверху было так хорошо и вольготно! Но нас ограничивали запасы продовольствия. Плодовых деревьев в горах почти не было, охотиться нам было не с чем.
Из первого похода мы возвращались, чувствуя прилив новых сил. Оцепенение, которое так долго владело нами, прошло, и даже долина казалась уже не такой душной. Католики встретили нас любопытными взглядами. Пока мы жили в горах, они подсылали к нам лазутчиков — проверить, не затеваем ли мы каких-нибудь козней против них. Мы показали лазутчикам банку с зоологическими образцами, и нас оставили в покое.
Твердым шагом мы направились прямо к дому патера, решив познакомиться с нашим врагом и дать ему понять, что мы не конкурирующие с ним проповедники.
Сразу за большой дощатой церковью католиков стояли два домика с террасами. Один домик пустовал; в прошлом, в ту пору, когда на острове было много жителей и он не считался захолустьем, в нем жил французский управитель с жандармами. Рядом с домом валялся старый барабан; прежде старик Иоане бил в него, извещая о появлении шхуны в бухте. Где ты, былое величие…
Мы подошли к террасе второго домика. Там, окруженный ребятишками, сидел человек в черной сутане. Он обучал детей азбуке. Родители не могли этого сделать, так как они сами были неграмотны. Увидев нас, человек в сутане встал. Мы поднялись по ступенькам и оказались лицом к лицу с отцом Викторином. Его маленькая щуплая фигурка буквально тонула в просторной сутане. Он очень вежливо предложил нам сесть. Мы сели.
Патер был весь сплошная улыбка, его любезность не имела границ. Казалось, он не чувствует к нам никакой вражды — если бы не колючие глаза, которые так плохо согласовались с улыбкой, со всем его обликом. Эти глаза ненавидели нас.
Мы затеяли светскую беседу. О том, о сем, о нас самих. Очень тонко патер отвел разговор от острых вопросов. Но мы все-таки воспользовались случаем и дали ему понять, что коллекционируем представителей фауны, а не человеческие души.
Отец Викторин рассказал нам о себе. Тридцать три долгих года, с тех пор как его прислали сюда из Франции, он в одиночестве путешествует по островам Маркизского архипелага. Живет вместе с полинезийцами в их грязных лачугах, ест их пищу, сидит у ложа больных и умирающих. У него нет ни единого друга: он не смог завоевать расположения островитян. Он не знает никаких развлечений. Природа во всех ее проявлениях для него не существовала. Жизнь большого мира шла своим чередом, жизнь архипелага — своим. Одинокий, заброшенный, он оказался как бы отверженным, весь смысл его бытия был в одном: сделать из островитян католиков, всех записать в приходские книги! Хоть именем овладеть, если не удастся завоевать душу!..
Этакий филателист, панически боящийся потерять хоть одну марку из своей коллекции.
Что ж, его можно было понять. Не удивительно, что он прибегает к любым средствам для достижения своей цели. И отец Викторин не скрывал своей жгучей ревности к нам. Нас двое. Мы молоды. Он один и стар, и ему нечего вспомнить, потому что жизнь потрачена впустую.
Мы молча пошли домой.
Глава шестая
МЫ НАРУШАЕМ ТАБУ
С большим трудом наша лодчонка пробивала себе путь через длинные валы, катившие к берегу. Утреннее солнце ласково освещало дикий остров, над океанской гладью веяло холодком — несся пассат.
На корме в лодке лежала Лив, обняв гроздь бананов. Она слушала, как мы с Тиоти обсуждаем план нашей поездки. За кладами в Ханахоуа? Нет, сорвалось, и все из-за отца Викторина. Для рыбной ловли маленькая долбленка Тиоти еще годилась, но с наветренной стороны лучше на ней не появляться. А направлялись мы в долину Ханававе, решили исследовать участок леса, объявленный запретным. Один из великих шаманов прошлого наложил табу на эти заросли, и с тех пор никто не смел туда заходить. Большинство табу давно утратили свою силу, но этот запрет еще действовал, как и тот, который охранял вход в склепы Ханахоуа. Всяческие ужасы, а то и смерть грозили нарушителю. Протестант Тиоти очень красочно все это расписывал. Он ничуть не сомневался в том, что древние людоеды знались с бесами.
Гребем и гребем, вверх и вниз по волнам, а берегу нет конца. Долина за долиной скользили мимо. Забытые, обезлюдевшие. Высоко-высоко на склонах паслись пятнистые козы; из-под пальм, щурясь, смотрел на лодку щетинистый кабан. Посмотрел и опять принялся уписывать падалицу под хлебным деревом. Кто сказал, что долина необитаема? Вон сколько домашних животных! Только люди вымирают.
Но вот наконец горы раздвинулись, и нашему взору предстала долина Ханававе. Полно, не мираж ли это?.. Стройные пальмы, острые пики. Красные скалы и зеленые заросли. Выветривание создало на склонах гор причудливые фигуры троллей и других исполинских чудовищ. Не мудрено, что здесь родились суеверия… Точно заколдованный мир, огороженный неприступными хребтами. В глубине долины высоко в горе мы увидели отверстие, сквозь которое просвечивало небо. Само время прогрызло туннель в вершине. Через этот проход когда-то прорывались в Ханававе воинственные людоеды из Ханахоуа. Они лазили по горам не хуже коз и прямо в скале вырубили узенькие тропки. Но с тех пор тропы осыпались, и теперь к туннелю, который носил замысловатое название Техавахиненао, было не пройти. Так что с этой стороны гор в Ханахоуа не попадешь.