Пучеглазый, стр. 16

— Что вы имеете в виду, спрашивая, какой смысл? — пролепетала бедняжка Джози.

Пучеглазый развел руками.

— Зачем весь этот огород городить?

Теперь уже Джози опешила.

— А зачем вообще что-либо делать? — спросила она. — Зачем мы требуем возвращения холмов и пишем все эти петиции? Зачем устраиваем марши протеста со свечами в руках? Зачем посылаем письма политикам, носим значки на одежде и пишем в газеты?

Она остановилась и с нетерпением покосилась на маму, словно хотела сказать:

«Знаешь, Рози, ты привела это чудовище, ты ему и объясняй».

Мама тронула Пучеглазого за плечо:

— Джеральд…

Он не заметил. Он все еще допытывался ответа у Джози:

— Но какой смысл добиваться, чтобы тебя арестовали?

— Послушайте, — сказала Джози, — миллионы людей думают так же, как и вы. Миллионы. Самые разные люди. А мы таким путем показываем полиции, судьям, газетчикам, что не все люди безмозглые придурки и не всем можно голову морочить. И не обращать на них внимания. Они не могут не замечать, что число сознательных граждан, которым не по нраву такие вот места, растет. А из наших выступлений в суде они смогут понять почему.

— И что тогда?

— Мы платим штраф. Или отказываемся платить по своим убеждениям.

— И тогда отправляетесь в тюрьму?

— Это лучше, чем ко львам на съедение, — вставила мама. — Так поступали те, кто отстаивали свою веру много веков назад.

Джеральд Фолкнер умолк. Он глядел на нас, а мы смотрели на него. По его взгляду ясно было, что всех, за исключением разве что Джуди, которая по-прежнему была поглощена своими комиксами, он считает чокнутыми. Все вздохнули с облегчением, когда вернулась Бет.

Увидев, кто шел за ней следом, я ткнула Джуди в бок. Она неохотно подняла глаза.

— Что?

— Погляди.

Джуди посмотрела, и глаза ее засияли. Она в первый раз после нашего приезда захлопнула книгу. К нам направлялся инспектор Мак-Ги, а Джуди в нем души не чаяла. Она влюблена в него с тех пор, как мы на Пасху украшали цветами забор, тогда она протянула полицейскому нарцисс, а он его сжевал. (Я своими глазами видела: съел все до самого конца! И при этом и бровью не повел! Ну, насколько это возможно, когда жуешь нарцисс. После этого Мак-Ги в глазах Джуди сделался настоящим героем.)

— Рад видеть вас снова, — сказал он и осмотрелся, ища знакомые лица. А увидев Джуди, подмигнул ей. Она вся зарделась от удовольствия. — На этот раз вы выбрали денек получше, — добавил он.

И был совершенно прав. Последний раз, когда мы устраивали демонстрацию на его участке, дождь со снегом бил нам в лицо не переставая. Мы все были как мокрые курицы, полицейские ворчали и не желали сотрудничать с нами, а автобус еще больше опоздал и приехал за нами позже обычного. В тот раз я ясно слышала, как мама сказала Бет, что душу бы продала за то, чтобы с неба свалилась бомба и избавила нас от страданий. (Позже, приняв горячую ванну, она, конечно, это отрицала.)

— Итак, кто сегодня желает быть арестованным? — спросил инспектор Мак-Ги, потирая руки.

Он одарил Джуди задорным взглядом, но она затрясла головой, смутилась и спряталась за Джеральда Фолкнера. Все еще немного поспорили, а потом добровольцы выступили вперед. Инспектор Мак-Ги оглядел их. Он явно считал, что бабушка Бет слишком стара для таких подвигов, а два шестиклассника из Сент-Серфа чересчур малы. Но ничего не сказал.

— Шестнадцать, — гордо заявила Бет. — В два раза больше, чем в прошлый раз!

На инспектора это произвело сильное впечатление. Он послал за подкреплением.

— Для меня это только лишняя писанина.

Мак-Ги обернулся к поджидавшим добровольцам и сказал деловито:

— Учтите, забор новенький, не переусердствуйте: не больше одной дырки на каждого.

Потом он обернулся к оставшимся:

— Мне сказали, что остальные будут просто изображать тихо умирающих.

На этот раз мама успела наступить Пучеглазому на ногу и не дала ему рта раскрыть. Она тоже была сыта по горло его дурацкими вопросами:

— Совершенно верно, остальные будут просто тихо умирающими.

Джуди ткнула Джеральда.

— Ты испортишь свой костюм, — заботливо предупредила она. — Саймон говорил маме, что стоило ему лишь разок лечь умирающим, и его лучшая куртка превратилась в лохмотья.

— Ложиться? — Это внезапное открытие привело Пучеглазого в ужас. Он уставился на лужи. — Не стану я ложиться!

— Не здесь, — успокоила его Джуди. — Перед главными воротами.

Пучеглазый застонал. Да так искренне и так горько, что, если бы я не кипела от ненависти, изо всех сил желая ему испачкать свой костюм, то и мне бы стало его жалко.

Мама почувствовала, что в Джеральде зреет протест.

— Пойдемте, — сказала она. — Пошевеливайтесь. Если мы умрем по-быстрому, а добровольцы не станут долго валандаться с забором, может, еще успеем домой к чаю.

— Уж я об этом позабочусь, — сказал инспектор Мак-Ги. — Мои парни промерзли насквозь, вас дожидаясь.

Все заторопились по своим местам, подняли картонные плакаты и развернули транспаранты. Обычно мама предлагала подержать вторую палку, но на этот раз она была занята: приносила извинения инспектору Мак-Ги за то, что после всех обещаний, данных в последний раз, мы снова опоздали. Джуди, конечно, как ягненок последовала за ними. Поэтому, когда Джеральд Фолкнер вздохнул и протянул руку, чтобы взять вторую палку, я ему это позволила. Если честно, я подумала: весьма мило с его стороны предложить помощь, ну, учитывая, что он был против всего, что провозглашалось на транспаранте. (Напрасно он только боялся, что его кто-то увидит: кроме нескольких промчавшихся мимо автомобилей да овец, с любопытством наблюдавших за происходящим с другой стороны дороги, вокруг не было ни души. Эти ядерные базы не строят в людных местах, сама знаешь. На это у них ума хватает: не хотят лезть на рожон.)

Едва мы выступили маршем, как из-за угла вырулила машина, полная военных. Высунувшись из окна, водитель довольно громко отпустил пару шуточек по нашему адресу, а потом нарочно проехал по лужам, обдав нас грязью с ног до головы.

— Господи, спаси!

Пучеглазый уставился на свой промокший, заляпанный костюм. Глаза его гневно сощурились, наступило опасное мгновение. Он отпрыгнул, но успел заметить, как военная машина исчезла за следующим поворотом.

Ну, нельзя же ввязываться в драку с военными, верно? Ясное дело, нет. Так что он напустился на нас.

Сердито покосившись на меня, он махнул свободной рукой в сторону процессии, которая плелась впереди.

— Ты понимаешь, — проворчал Джеральд, — что всем этим людям куда лучше бы жилось при какой-нибудь диктатуре. Они бы уже не чувствовали себя обязанными отстаивать свои гражданские права!

Я подняла повыше свой конец транспаранта. Он сам виноват. Надо было послушаться маму и надеть куртку и прогулочные ботинки.

— При диктатуре, — заявила я ему с гордостью, — все эти люди уже, наверное, были бы мертвы.

Итак, шагая в ногу, хоть и не в согласии, мы следовали в колонне по дороге, направляясь к главным воротам военной базы.

Полицейские, вздыхая, вылезали из автобусов и тащились следом.

6

Не так-то просто организовать свой собственный арест. Во-первых, вечно не хватает кусачек для резки проволоки.

— Кто должен был принести вторую пару?

— Та группа из Мюрглена. Они обещали встретить добровольцев у полицейского участка и развезти по домам.

— И какой в этом прок? Как, скажите на милость, мы попадем в полицейский участок, если нам нечем резать проволоку?

— Эти кусачки совершенно тупые!

— И эти тоже!

Я закрыла уши руками, чтобы не слышать перебранку у забора, растянулась на земле и уставилась в небо. Когда мы совершаем один из наших актов «имитации всеобщей гибели», я стараюсь совершенно расслабиться и отключиться, чтобы бетон подо мной не казался таким твердым и чтобы не чувствовать, как колется гравий сквозь куртку. Я лежала и следила за облаками, плывшими надо мной. Я пыталась забыть, что рядом со мной, тесно прижавшись, словно сардины в банке, лежат еще другие люди — кто-то жалуется, что угодил в лужу, кто-то погружен в свои мысли, а кто-то пытается завести разговор — вроде тех, что можно услышать, оказавшись среди незнакомых людей. Потом по сигналу нашего руководителя мы смолкаем, и воцаряется мертвая тишина. Сколько бы я в подобном ни участвовала, все равно не перестаю удивляться. Вдруг все замирают на несколько минут — будто самое страшное уже произошло и все кончено; мир же словно делается больше, и начинаешь относиться к нему серьезнее и бережнее, как к драгоценности. А рации полицейских представляются ничтожной безделушкой, не имеющей значения. Да и сами полицейские застывают в растерянности, если вдруг из их нагрудных карманов раздается идиотское пиканье.