Грибной дождь для героя, стр. 5

Полинка тоже долго всматривалась в темноту, слушала пугающие вздохи и в конце концов беспомощно предложила:

— А может, Симку с Пашкой позовем?

— Волк, — решил Симка.

— Просто ветер, — был непреклонен Пашка.

— Что там у вас? — поинтересовался папа, увидев как мы сидим около крыльца, напряженно всматриваясь в темноту.

Мы замялись.

— Ну это, просто так мы, тут, э… — промямлил Пашка.

Папа подошел к крыльцу, присел на корточки и заглянул в черный провал под домом, из которого тянуло холодом. Черный провал кашлянул и чуть слышно, басом, заурчал.

— Так, — сказал папа.

— Понятно, — сказал папа.

Хотя нам-то ничего и не было понятно.

Он ушел в дом, а мы, затаив дыхание, ждали. Папа поставил у крыльца миску с мясом из бульона, сказал: «Ну иди, иди же сюда».

Сначала из темноты засипело и показались две мохнатые лапы — такие огромные, что мы в испуге отшатнулись. Потом — круглая голова с висящими виновато ушами. А потом, на брюхе, по-пластунски, выползла большая — как десять, или нет, даже пятнадцать Чап. Собака была старая — у хвоста уже виднелись проплешины, а глаза с вывороченными, огромными векам казались заплаканными. Пес полежал сначала — пузом на маминых маргаритках, — затем, медленно встав, нерешительно, будто и не хотел вовсе, а делал папе одолжение, подошел к миске. Деликатно захватил губами кусок мяса, подкинул его во рту и, почти не прожевав, проглотил.

— Я его знаю, — сообщил Симка. — Это Захар — он у дальнего пруда живет.

Захар чуть заметно вильнул хвостом. И дал Симке погладить большую блестящую черную голову.

Родители разрешили пока оставить Захара у нас. Мы с сестрой-Асей радовались: у нас хоть и была Чапа, но для нее мы так и остались сопляками. А она для нас — строгой, высокомерной собакой. Захар — совсем другое дело. Он может стать настоящим другом.

Симка сказал, такой пес называется водолаз, оттого что умеет плавать по воде и под водой. А папа говорит — это ньюфаундленд, есть будто бы где-то на севере такой остров, откуда собак привозят к нам. И вообще — это одно и то же.

Я засыпала, зная, что под крыльцом спит наш новый пес, положив грузную голову на мохнатые лапы, и в полусне виделись мне стада черных Захаров, плывущих от далекого Ньюфаундленда по морю, прямо к нам на дачу.

Мама поставила Захару около дома две миски — с водой и костями, но к еде он почти не притрагивался, и папе приходилось кормить его с руки. Тогда Захар — из вежливости — не смел отказываться и для виду глотал пару кусочков. «Будто голодом себя уморить хочет», — сказал папа маме тихо. А я удивилась — зачем ему морить себя?

Мы представляли, как он совсем к нам привыкнет и станет ходить вместе с нами купаться на пруд. Придет осень, и мы купим ему красивый ошейник и поводок, а еще подстилку, и перевезем в Москву. Будем гулять на площадке около школы и гордиться — какая у нас собака.

В дом Захар идти отказывался. Спал, как и раньше под домом. Днем лежал в тени вишневого дерева — и только по глазам было видно, что Захар не спит: веки, не до конца сойдясь, то и дело двигались, выдавая его. Он флегматично следил за ящерицей, греющейся на большом камне у куста желтых роз, за Чапой, гоняющей ос, и за устроившими прямо у него под носом тропинку муравьями, деловито тянувшими туда и сюда сухие травинки и маленькие кусочки листьев.

Мы решили взять его прогуляться, хотя бы дойти до леса и обратно, — он нехотя поднялся и потрусил за нами, словно говоря: «Раз уж вы так настаиваете». Из калитки вышла соседка Надежда Васильевна с большой корзиной яиц.

— А, Захарушка, — она погладила большую собачью голову, — хороший, хороший.

— Что ж это он? — обратилась она к маме.

— Заблудился, что ли? Хозяйка, поди, ищет, переживает. Я хозяйку знаю, Раю, — милая старушка.

Вечером мама сказала, что завтра мы пойдем к дальнему пруду, отыщем хозяйку Захара и расскажем ей, что он у нас.

— Вдруг там девочки или мальчики, которые тоже любят Захара и плачут, оттого что не могут найти его? — добавил папа.

В девочек и мальчиков нам верить не хотелось.

У дальнего пруда — старые липы в три обхвата, теряющие листья-носики и засохшие желтые пахучие цветки, которые мама заваривает, когда у нас температура и грипп. А еще — березовая роща со светло-зеленой мягкой травой, где можно наткнуться на большие подберезовики с оранжевой шляпкой.

Участок, где жила хозяйка Захара, мы отыскали быстро — мама расспрашивала соседей, мы уныло плелись за ней. Она исчезла за поворотом дорожки, обросшей садовыми ромашками с темно-коричневой сердцевиной.

— Вы из-за Захара? — спросила противная вертлявая девчонка с грязным носом — вместо платка она вытирала его рукавом. — А я тут живу, по соседству, — добавила она, хотя мы ничего и не спрашивали.

Пашка демонстративно отвернулся, Симка не знал, что сказать.

А девчонка все болтала — и выложила все, что знала. Что хозяйка Захара — старая тетя Рая — этой весной умерла. Что дочка ее, та, у которой маленький сынок, собаку невзлюбила — наказывала и не кормила. Что Захар уже много раз убегал — сначала к соседям, потом, чтобы не нашли, подальше.

Мама вышла с чужого участка растерянная.

— Она сказала, Захар ей не нужен.

Ну, а мы-то, конечно, обрадовались. Мы с Полинкой шли до дома, подпрыгивая от радости, сестра-Ася приставала к маме: «Ну большой такой ошейничек, мам, знаешь, который за лапы залезает?» Симка всю дорогу улыбался, а Пашка насвистывал веселенький мотивчик.

Захар, увидев нас, грузно поднялся с земли и завилял хвостом — медленно, охаживая себя по бокам, — словно радуясь, что все вышло так хорошо.

Наутро к нам в калитку постучалась молодая женщина. С маленьким мальчиком на руках. Мальчик вертелся и засовывал в рот пальцы.

Она нам с Полинкой сразу не понравилась.

— Знаете, я передумала, — сказала она маме. — Заберу Захара.

И пошла к крыльцу.

— Ну тетя Ира, — жалобно попросила Полинка, — давайте не отдадим его.

— Да, мам?

— Так нельзя, — строго сказала мама. — Это же не наша собака.

— Как не наша? — удивился Симка. — Он же к нам пришел, сам. Сам нас выбрал. Он хочет у нас жить!

Но мама только грустно покачала головой.

Сестра-Ася сорвалась с места — в дом. Было слышно, как затопало по первому этажу, потом, перебирая ступеньки винтовой лестницы, — наверх.

Женщина вывела с нашего участка Захара — за загривок, как берут щенков.

— Ну иди, иди давай, — и легонько подтолкнула ногой, будто давая пинка.

Захар сделал шаг вперед и обернулся. Глаза с красными вывороченными веками теперь казались по-настоящему заплаканными. Он оборачивался и останавливался — пока они не исчезли за поворотом улицы.

Грибной дождь для героя

Герой — он и есть герой.

— Когда я вырасту, я поженюсь на Костяне, — бормотала чуть слышно сестра-Ася, засыпая.

«Как же, — ревниво думала я и ворочалась с боку на бок, — как же».

Сквозь занавески было видно, как мерцает красным башня за Краснозаводском — одиноким и таинственным маяком.

И снился нам он. Герой. Костян. Похожий на Высоцкого — кажется, дай гитару в руки, и запоет — юркий, смуглый и улыбчивый. Кожа предплечий, покрытая пупырышками от холодной прудовой воды, обрисовывает чуть заметным рельефом маленькие мускулы. Ни у кого такого рельефа не было — а у Костяна был. На него можно было смотреть часами — не отрываясь, подмечая каждую линию аккуратного уха, покрытого нежным пушком, поворот головы, легкое движение плеч. Он мчался на красном велосипеде вниз по главной улице, привстав, уперев ноги в педали, словно это были стремена, наклонялся над рулем — несуществующей гривой, — и железный конь его заставлял дорогу бешено клубиться.