Воспоминания о будущем, стр. 10

Распечатываю страничку и кладу ее под рукописную напоминалку: легкомысленные цветочки и сердечки на черно-белом отчете о мрачном будущем.

Я снова забираюсь в постель, второй раз за ночь выключаю свет и думаю о мальчике, имени которого не знаю, но тут же упрекаю себя за то, что могу думать о нем, когда впереди такие ужасные события.

В разгар этой борьбы с собой и угрызениями совести подкравшийся сон берет меня за руку и утягивает на глубину.

И тогда все, что не было записано или запомнено, исчезает.

Глава восьмая

Вообще-то меня с самого начала должны были насторожить четыре девочки, явно чем-то взбудораженные с утра пораньше. Стоило мне войти в школу, как это четырехголовое чудище уставилось на меня во все свои восемь глаз, зашикало и зашепталось, а когда я прошла мимо, выстрелило целой очередью смешков мне в спину.

Проходя через вестибюль, я замечаю множество ярко-зеленых листовок, расклеенных по всем стенам. Но я настолько погружена в тревожные мысли о незнакомых мальчиках, похоронах и скандальных интрижках, что мне даже в голову не приходит разглядеть листовки получше.

Но когда я выхожу в главный коридор и пытаюсь обогнуть стоящую под руку парочку, мне в глаза бросается фотография на листовке.

И я прирастаю к месту.

Потому что на зеленом листочке красуется самая ужасная, самая унизительная и самая постыдная фотография моей персоны.

Из утренних записок мне известно, как я оказалась в таком виде. Я знаю, почему я так одета, но понятия не имею о том, каким образом этот неприятный эпизод положил начало общешкольной кампании.

Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я без всяких записок знаю, что за этим стоят чирлидерши.

Вернее, чирлидерша.

Но почему сейчас? Судя по моим записям, пожарная тревога была в пятницу.

Может быть, у чирлидерш ушло пять дней на то, чтобы разобраться, как работает копировальный аппарат?

Некоторое время я прилежно исполняю роль валуна, торчащего посреди бурной реки, а потом вдруг вспоминаю о Чокнутом. Сегодня я его еще не видела и не думаю, что увижу.

Какой бы хорошенькой я ни была, как бы чудесно ни выглядели сегодня мои волосы, все это не имеет никакого значения — никто не захочет встречаться с парией.

Но я не хочу быть парией!

Я заставляю себя сойти с места и идти дальше, но это очень трудно, потому что все проходящие мимо с любопытством разглядывают меня. Листовки повсюду, они пестрят на строгих школьных стенах, кричат, кричат, кричат.

Сначала я стараюсь не смотреть.

Но не могу удержаться.

Через некоторое время я замечаю новые подробности. Оказывается, листовки выполнены в виде полицейского плаката «Разыскивается» с нарисованной фломастером решеткой, из-за которой на зрителей смотрю я — с безумным взглядом, вздыбленными волосами, полуголая, в футболке с кошачьей мордочкой и блевотным слоганом.

«Пусть день будет мурррным».

Но и этого оказалось недостаточно. Подпись под фотографией заботливо предупреждает учеников школы держаться подальше от «Сумасшедшей кошатницы», поскольку она недавно сбежала из клиники для душевнобольных.

У нее бешенство.

И она вооружена.

Пробираясь к своему шкафчику, я стараюсь принять все это за шутку. Я улыбаюсь и смеюсь, когда знакомые гогочут мне в лицо и показывают на меня пальцами.

Но потом мне становится невмоготу.

А потом совсем невмоготу.

Я быстро захлопываю дверцу своего шкафчика и почти бегом бросаюсь в библиотеку. По дороге я смотрю только на обувь: по крайней мере, ботинки не станут надо мной смеяться. Но я все равно слышу хохот. В меня, как камни, летят смешки, ехидные замечания и откровенное улюлюканье.

Все слишком ужасно, чтобы это можно было обратить в шутку.

Если бы только Джейми была со мной! Будь она рядом, она бы тараторила без умолку, отвлекая меня от публичного унижения. Но ее здесь нет, и мне остается только высоко держать подбородок и стараться, чтобы мое лицо не превратилось в пробитый мешок щебенки, каким оно станет за секунду до того, как я окончательно и бесповоротно его потеряю.

Я не могу разреветься. Только не сейчас.

Я не могу разреветься до тех пор, пока не окажусь в безопасном убежище библиотеки, где можно будет забиться между двумя стеллажами книг и дать себе волю.

Я не могу позволить им победить.

Спустя вечность длиной в пять минут я оказываюсь перед дверьми библиотеки, и стоит мне войти внутрь, как комок в моем горле волшебным образом рассасывается. Нет, я все еще убита, но по крайней мере уже не готова немедленно разрыдаться в голос.

Иду мимо столов в заднюю часть библиотеки: сегодня у нас день самостоятельной работы, и никогда еще я не была так рада отсутствию физкультуры.

Сажусь за стол, достаю из сумки книгу и притворяюсь, что читаю, пока хихикающие, фыркающие и глазеющие зрители занимают свои места.

Я поднимаю глаза как раз в тот момент, когда в зал входит Ханна Райт с подругой. Поймав мой взгляд, она сочувственно улыбается, и комок в горле тут же возвращается на место. Впервые за все это кошмарное утро нашелся человек, который меня пожалел — и кто же это? Девочка, которая завтра станет суперзвездой для всей страны! Рассказать кому — не поверят.

Я снова утыкаюсь в книгу, поэтому не слышу, как он подходит. Но внезапно он оказывается прямо передо мной и, наклонившись над столом, пристально заглядывает мне в лицо.

— Ты в порядке?

Я опускаю книгу — и у меня отваливается челюсть. Я думала, что готова, но оказалось, что нет. По крайней мере, к этому.

А потом я вспоминаю зеленые листочки.

— У меня все замечательно, — выдавливаю я, умирая от стыда за то, что чирлидерши избрали своей жертвой именно меня.

— Правда? — спрашивает он, не сводя с меня глаз. Потом протягивает мне обе руки и кивает. Я осторожно кладу свои руки поверх его ладоней, и он крепко сжимает мои пальцы. — Это отвратительная шутка.

— Еще бы, — шепчу я. Мои глаза наливаются слезами, но мгновенно высыхают, когда он вдруг убирает руки. Схватив свой рюкзак, он ставит его на стол, расстегивает и показывает мне то, что лежит внутри.

Груда смятых зеленых листовок занимает все пространство, отведенное для книг и тетрадей.

Звенит звонок, а мы с моим Рыцарем Чокнутого Образа смотрим друг на друга и улыбаемся. Когда пронзительная трель смолкает, он тихо шепчет:

— Я, конечно, не смог снять все, но мне кажется, серьезно потрепал их ряды.

И подмигивает мне.

— Спасибо, — от всего сердца говорю я.

— На здоровье, — отвечает он проникновенным шепотом, который тут же заглушается воплем миссис Мэйсон.

— Лукас Генри и Лондон Лэйн, это последнее предупреждение. Не разговаривать!

Тепло разливается по моему телу, когда я слышу полное имя, и, пока он роется в своем доверху забитом рюкзаке в поисках домашних заданий, я шепчу его имя — так тихо, что сама едва слышу свой голос:

— Люк.

Своим поступком он наложил повязку на мою рану, но я знаю, что при первом движении она снова откроется.

Мне срочно нужна эмоциональная пузырьковая пленка, типа тех, в которые заворачивают хрупкую технику.

Десятки вопросов роятся у меня в голове, в то время как я пялюсь на открытый передо мной учебник.

Почему я его не помню?

Кто должен умереть?

Почему чирлидерши цепляются именно ко мне?

Закончили они или еще нет?

И самое главное: почему я не предупредила себя об этих листовках? Может быть, это воспоминание было заблокировано? Или я намеренно умолчала об этом эпизоде, чтобы не терзать себя переживаниями о том, чего все равно не смогу избежать?

Вопросы скачут до тех пор, пока я неожиданно не нахожу ответ. Убедительно-простой ответ, который позволит мне одним махом все исправить. Спасительное решение исцеляет каждую клеточку моего тела, и вот уже я с облегчением расслабляю сведенные судорогой плечи.

Лукас отрывается от своего учебника и улыбается мне, — наверное, он тоже почувствовал, как изменилось атмосферное давление, когда меня отпустило напряжение.