Гибель «Демократии», стр. 37

В те дни осени 1915 года поручик Башко всей душой рвался на фронт. Он с первого учебного полета влюбился в аппарат Сикорского и горел желанием в бою продемонстрировать германцам его превосходные технические качества. И вдруг сообщение о том, что по распоряжению великого князя военное министерство аннулировало заказ на «Муромцы». Мало того, что Русско-Балтийский завод (РБЗ) попал в сложное положение – не дожидаясь поступления денег из казны, здесь приступили к производству этих аэропланов. Но главное – русские войска должны были лишиться грозных боевых машин, которыми не располагала ни одна армия мира. Хорошо, что иного мнения оказался другой великий князь – Николай Николаевич. Он поддержал предложение главы РБЗ Михаила Владимировича Шидловского сформировать из «Муромцев» особое соединение – «Эскадру воздушных кораблей», а также подчинить ее напрямую Главному командованию русской армии. С этим решением согласился Николай II, который благоволил к Сикорскому, познакомившись с ним во время осмотра «Русского витязя» – предшественника «Ильи Муромца». Таким образом, в России, раньше чем в других странах, появилась авиация стратегического назначения.

За два года войны, летая на «Илье Муромце», Башко нанес германцам огромный ущерб. От его бомбежек у них в глубоком тылу взлетали на воздух армейские склады и мосты, на целые сутки выходили из строя узловые железнодорожные станции. Он и его товарищи, проводя глубокую разведку, доставляли поистине бесценные снимки сосредоточения вражеских войск на далеких подступах к фронту. Немцы просто горели желанием поквитаться, поэтому богатырским машинам зачастую приходилось летать в сплошных разрывах шрапнельных снарядов, отбивать яростные атаки истребителей. Бывало, что при возвращении с задания поврежденную машину, тянувшую на одном моторе, вели летчики, получившие сразу несколько ранений. Иногда им приходилось привозить из полета тела павших в бою товарищей…

Петр проснулся оттого, что в окно салона лился яркий солнечный свет. За столом сидели полковник и механик – поручик Монеш. Они ели бутерброды, запивая их кофе. Получив приглашение, Шувалов присоединился к ним. Управившись со своей порцией, он спросил командира корабля:

– Господин полковник, позвольте узнать, почему вам понадобилось лететь глубокой ночью? Разве при дневном свете не лучше виден путь?

– Когда наш корабль поднимается в небо, его можно направить в нужную сторону. В отличие от поезда или автомобиля, вынужденных следовать всем изгибам дороги, аэроплан способен лететь строго по прямой. В таком случае достаточно выдерживать на

правление по компасу. Что же касается полета в ночное время, то он более равномерен. В результате воздействия лучей солнца в дневные часы с поверхности земли поднимается теплый воздух. Поскольку его потоки имеют разную силу, из-за их воздействия летательный аппарат то подбрасывает вверх, то проваливается как бы в яму. Пока наш полет идет ровно, но вы скоро почувствуете, что это такое – воздушные качели. Особенно, когда полетим над Днепром. К слову, ждать осталось не так уж долго. Меньше чем через час покажется Киев.

Башко оказался пророком: как только вдали показалась величественная панорама древнего города, характер полета изменился. Воздушный корабль то неожиданно взмывал вверх, то резко проваливался вниз. Поначалу Шувалов не отрывался от окна, с интересом разглядывая все, что попадало в поле зрения: золотистые прямоугольники полей, стада крошечных коров, села с россыпью хат вдоль извилистых улиц, повозки, пылившие по дорогам. Однако совсем скоро ему стало не до красот, открывшихся с высоты птичьего полета. С каждым провалом вниз у него внутри все переворачивалось, на лбу выступила испарина, а к горлу подступила тошнота.

Глубоко дыша, Петр отвернулся от окна и уже не видел ни Днепра, чудного в тихую погоду, ни цепного моста через него, ни блеска куполов киевской Софии и других церквей, ни домов, утопающих в зелени деревьев. Сильный толчок, от которого едва не рухнула сдерживаемая из последних сил оборона; привычная тряска от бега машины по земле; тишина, наступившая после выключения моторов. Аэроплан прокатился по инерции метров двести и замер возле большого ангара.

Шувалов продолжал сидеть в кресле в ожидании, пока успокоится взбунтовавшийся организм. К тому же он чувствовал такую слабость, что просто опасался встать на ноги. За перегородкой послышались звуки шагов и веселые голоса авиаторов. Дверь открылась, пропуская в салон Башко. Посмотрев на все еще бледного Петра, он сказал, улыбаясь:

– Вижу, поручик, вы с честью выдержали воздушное крещение. Поздравляю! А теперь давайте поскорее на свежий воздух. Там вас обдует ветерком, и вы окончательно придете в себя.

Повинуясь этому призыву, Шувалов встал. На неверных ногах он пошел к дверному проему, за которым желтела под солнцем трава Куреневского аэродрома. Возле самого выхода Петра так качнуло, что ему невольно пришлось сделать шаг в сторону хвоста.

– Осторожно! Не споткнитесь о наш трамвай, – предупредил полковник.

Поручик недоуменно лглянулся и заметил, что находится рядом с длинной тележкой, поставленной на рельсовый путь из металлических уголков.

– С помощью этого нехитрого устройства, – пояснил помощник командира, – стрелок добирается до пулемета, установленного в хвосте. Из-за сильной тряски в полете постоянно находиться там невозможно. В случае появления вражеских истребителей, стрелок ложится на тележку и, перебирая руками кресты расчалок, занимает свое место согласно боевому расписанию. Если желаете, можете прокатиться на этом так называемом трамвае.

– Благодарю вас за приглашение, но лучше в другой раз, – ответил Петр, спеша выбраться на волю.

Вечером того же дня Шувалов выехал в Москву. Глядя из окна вагона на Днепр, он искренне жалел, что не смог толком полюбоваться на великую реку с высоты птичьего полета. Но, несмотря на пережитые неприятные ощущения, Петр с искренней симпатией вспоминал авиаторов. По сути, они помогли вырваться из ловушки, в которую его загнал противник, и подарили возможность продолжить расследование гибели «Демократии». Тем не менее, тепло прощаясь с экипажем Башко, поручик в глубине души искренне надеялся, что больше его никто не заставит подняться в небо на аппарате тяжелее воздуха. А также на дирижабле или воздушном шаре. И пусть писатель Максим Горький идет подальше со своими намеками.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Москва встретила Шувалова удушливой жарой и пылью. По распоряжению городской управы по улицам постоянно разъезжали специальные бочки, оборудованные широкой лейкой для полива мостовых. Но труд возниц этих нехитрых агрегатов был сродни бесплодным усилиям Сизифа. Под жгучими лучами солнца камни высыхали почти мгновенно, поэтому каждый порыв ветра поднимал в воздух настоящую пылевую завесу. Для спасения от этой напасти москвичи традиционно применяли один способ – на летнее время разбредались по подмосковным дачам, отчего город казался вымершим.

Извозчик, нанятый возле Брянского вокзала, без помех довез Петра по непривычно безлюдным улицам. Расплачиваясь возле дома, Шувалов не удержался и чихнул от набившейся в нос пыли. В предвкушении ванны и чистой смены белья он быстро поднялся по ступеням крыльца и энергично нажал кнопку звонка вызова швейцара. Тот не заставил себя ждать – буквально через минуту входная дверь распахнулась, и поручик оказался в прохладе подъезда.

– Здравствуйте. Петр Андреевич! С благополучным возвращением! – Николай Пчелкин, бывший телефонист, из-за ранения плеча вынужденный стать швейцаром, был искренне рад видеть поручика. Когда-то судьба свела их на фронте, а затем и сблизила во время поисков золота кайзера.

– Добрый день, Николай! – также радостно ответил Шувалов. – Возвращение не совсем благополучное, поскольку вещи пришлось оставить, а с ними и ключи от квартиры. Так что выручай – выдай связку, с которой твоя жена ходит ко мне прибираться. Кстати, как она?