Ящик водки. Том 4, стр. 84

С: А сейчас у тебя сколько тут на даче биде?

К.: Здесь у меня биде два. Так что одно биде я, как писатель, могу смело занимать. А могу и на унитазе сидеть.

С: Унитазов в настоящий момент сколько у тебя?

К.: Сейчас я посчитаю… Раз, два, три… Четыре, пять, шесть…

С: Но пишешь ты не на них, а на кухне.

К.: Нет, должен тебя разочаровать: я в кабинете пишу. Я, знаешь ли, пишу в кабинете, оперирую в операционной, а обедаю в столовой.

С: Ха-ха-ха. Чисто профессор, б…, Преображенский! К.: Да, я вернулся к этому идеалу, к этой вот примитивной старомодной схеме. Велосипед я не изобрел и изобретать не желаю. Срать стараюсь на унитазе, спать в спальне, тренироваться в спортзале, а плавать в бассейне.

С: Вот только у профессора Преображенского, в отличие от тебя, не было своего бассейна…

Кох и Свинаренко — эталонные правые либералы. Главная проблема российского либерализма в том, что его адепты не умеют говорить своим языком: то ли стесняются, то ли боятся, что народ не поймет. Отсюда их любовь — у кого по обязанности, а у кого и искренняя — к разного рода монструозным погремушкам: «социальная справедливость», «почетный долг», «сильное государство». В этом отношении «Ящик водки» — пример адекватности. Книга задает язык для самоопределения либералов, очерчивая границы и обнажая структуру либерального дискурса применительно к сегодняшней российской действительности.

Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать заключающее книгу эссе Альфреда Коха «Демобилизация», забавно рифмующееся с циклом «юнгерианских» размышлений известного «консервативного» публициста Егора Холмогорова «Тотальная мобилизация». Тут вся разница между государственниками и либералами как на ладони, и она оказывается предельно проста, не надо ни умных слов, ни сложных теорий.

Одни считают, что все люди с рождения находятся в их безраздельном распоряжении и только и ждут, как бы их кто-нибудь построил в стройные ряды и послал на сборный пункт. «Для самопрояснения России следовало бы выдумать войну», — меланхолически роняет Холмогоров. Простая мысль, что у меня могут быть несколько иные планы на будущее, в которые война за рожденные воспаленным воображением кухонного спецназовца фантомы не вписывается, просто не приходит мыслителю в голову.

Вторые… «Вы никому ничего не должны», — твердит Кох. Вас обманывали, вам лгали, расходитесь по домам, самостоятельно, по своему личному проекту стройте будущее для себя и своих детей.

Не расходятся. Не строят. По-прежнему топчутся на призывных пунктах, выдумывая себе все новых и новых врагов и шаря по сторонам глазами в поисках дота, на который можно упасть.

Лучшее описание этой ситуации было дано еще в 60-е годы писателем Борисом Балтером, автором замечательной повести «До свидания, мальчики!»:

В армии мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: «В ваше собственное». Ничего страшнее этих слов я не слышал.

Холмогоров утверждает, что «Россия остается вот уже почти 10 лет воюющим государством». Увы, это и впрямь так. В стране идет «холодная» гражданская война между теми, кто смотрит на людей, как на оловянных солдатиков, и теми, кто говорит им: «Проснитесь. Вы свободны. Свободны, свободны, свободны наконец». Между теми, кто кричит «Да, смерть!», и теми, кто, приходя с работы, ставит компакт: «На хрена нам война, пошла она на! — Дома жена и бутылка вина…»

Книга Коха и Свинаренко — рассказ о людях, научившихся жить без войны. О нашем будущем?

P.S.

Представляя Коха читателям, Свинаренко пишет:

Пока говорили, я все волновался: вдруг сорвусь и скажу ему все, что стал о нем думать весной 2001-го — когда давили НТВ. Я не сорвался. На все мои вопросы про тот скандал он ответил исчерпывающе. Он эти мои вопросы, как это ни странно, снял.

А мои нет. Тем более что вопрос, собственно говоря, и тогда, и сейчас у меня к Альфреду Рейнгольдовичу всего один. Тот самый, что, согласно легенде, задал Владимир Кара-Мурза Олегу Добродееву той ночью в останкинском коридоре: «Скажи, ты хоть понимаешь, что ты на козлов работаешь?» Не знаю, был ли такой эпизод на самом деле. Но Коха мне хочется спросить именно об этом [19]

Михаил Эдельштейн

РЫЖЕЕ ЧУБАЙСА

Теперь-то окончательно ясно: Коха придумал Чубайс. Дело было так. Однажды Анатолию Борисовичу надоело, что его все ненавидят. «Что я, рыжий?» — подумал он. И сочинил Альфреда Рейнгольдовича. Получилось, как и все, за что Чубайс брался, на редкость удачно. Коха теперь ненавидят еще больше, чем Чубайса, — причем не только почвенники, но и либералы. Самые либеральные либералы с «Эха Москвы» в порыве ненависти разнесли первый том «Ящика водки» в пух и прах. Заодно и Свинаренко досталось — ущербный, мол, он человек, равно как и его собеседник. И книга у них скучная и несмешная. Подобный случай описан в какой-то из ранних повестушек Юрия Полякова. Там герой женился на единственной девушке, которая не смеялась его шуткам. Он решил, что она серьезная, а оказалось, что у нее просто с чувством юмора нелады. Но было уже поздно. Кох, впрочем, из «Газпром-Медиа» ушел и интерес к «Эху Москвы» потерял. Так что оплот российской демократии может спать спокойно — жениться на нем пока не будут.

Отличие Коха от Чубайса очевидно. Чубайс все время пытается уйти из публичной политики и так же регулярно возвращается. Потому что стоит ему на минутку отлучиться, как братья по разуму, оставшись без присмотра, тут же рвут на танцплощадку, оттягиваются там по полной под «Чайф» и Чижа, а потом получают на выборах свои законные три процента и отдыхают четыре года до следующей дискотеки. Вот и приходится несчастному Чубайсу забывать про любовь к электричеству и унимать расшалившуюся молодежь, попутно придумывая какую-нибудь завлекалочку для либерального избирателя. Поскольку происходит все это в пожарном порядке, то вместо завлекалочки получается такая фигня — либеральная империя, имперская Либерия, — что даже тот, кто скрепя сердце был готов проголосовать за танцоров, приходит в ужас и посылает всех к черту. Три процента скукоживаются до двух, танцоры, обнявшись, плачут, а Чубайс, облегченно вздохнув, возвращается к родному рубильнику.

Кох ничем подобным не озабочен. Избирался он первый и последний раз в 1990 году мэром Сестрорецка, впрочем, и на этом посту пробыл всего год, пока Собчак не выгнал. Так что любовь народная ему без надобности, и он может позволить себе говорить все, что думает. А так как человек он умный, то мысли его не всегда приятны окружающим. Одно особо удачное интервью шестилетней давности Коху припоминают до сих пор — даже Наум Коржавин в общем хоре отметился, обозвал русофобом.

Жаль, что Наум Моисеевич не читал «Ящик водки», — он нашел бы там немало подходящих фрагментов в подтверждение своей гипотезы:

Свинаренко: Вот говорят — Волга впадает в Каспийское море. Типа, с этим не поспоришь. Это — образец русской логики. Но на самом деле Каспий — это не совсем море, раз у него нет выхода в океан, а чистейшей воды озеро. С учетом этого уточнения фраза, заметь, зазвучала по-иному… Далее. Насчет Волги.

Кох: Волга — символ всего что ни на есть русского. Река считается русской, но по берегам ее живут татары. Река мощная, красивая — Рейн отдыхает, он в два раза скромней. Волга — очень красивая река, но она стекает в Каспий, и все. Дальше никуда не идет.

С: Русский путь.

К.: Да! Русский путь! Очень красиво, мощно — но в никуда.

С: И потом, есть вопросы к самому слову «Волга».

К.: Итиль она раньше называлась.

С: Ну, это просто еще один вопрос. А я хочу сказать про другое. Когда сливаются две реки в одну. И текут, как одна. Как понять — какая главная, а что приток?