Бесконечность, стр. 12

Открываю глаза. Ее нет.

— Мама! Ма-а-а-ма-а-а!

Мия трясет меня за плечо.

— Что? Что такое?

— Мама кричит.

— Я? Я тебя разбудила?

Вокруг темно, хоть глаз коли. Я не знаю, где мы, сколько сейчас времени. Я не чувствую запаха плесени в нашей палатке, ветер не дует. Воздух неподвижен. Но Мия здесь. И сейчас это кажется мне крайне, чрезвычайно важным. Я уже не помню, что было дальше во сне, но звук ее голоса, прикосновение ее ручек к моему плечу почему-то дарят мне облегчение. Точно небеса услышали мои молитвы.

Я обнимаю ее, и она тесно прижимается ко мне. Мои глаза понемногу привыкают к темноте. Вон там — дверь. Над и под ней — полосы света. Еще решетчатый прямоугольник. Вспомнила.

Мы заперты в комнате, в одиночной камере.

Мия и я.

А как же Адам? Где он? Была авария. Его подбросило в воздух, потом он ударился о землю. Савл сказал, что его везут сюда. Привезли ли? Как он? Жив ли вообще?

Хотя Мия и прижимается ко мне уютным теплым клубочком, я чувствую себя одиноко. Без Адама все не так.

— Давай спать, Мия, — говорю, зная, что сама засну не скоро. — «Мигалочку» споем?

Я запеваю. Но Мия не подпевает. Более того, она тянется к моему лицу и ладошкой закрывает мне рот. Я умолкаю на полуслове.

— Звезд нет, — говорит она.

— Не хочешь петь «Мигалочку»?

— Звезд нет, — повторяет она, указывая на потолок.

Тут до меня доходит: Мия никогда не спала в закрытом помещении.

— А, вот ты о чем, — говорю. — Да, Мия, нам их не видно, но они по-прежнему светят нам с небес. Они никуда не ушли. Они ждут нас. Когда мы поем, они слышат нас.

Я опять запеваю, и на этот раз Мия вторит мне. Мы поем вместе, пока ее голос не затихает, а дыхание не становится размеренным и глубоким.

Она спит. Я надеюсь, что сон перенес ее в другое место, где ей намного лучше, чем здесь. Я тоже хотела бы уснуть, но не могу. Издалека доносится чей-то крик. Мужской голос. Потом шаги, сначала тихие, но по мере приближения к моей двери все более громкие. Остановились. У меня екает сердце. Приглушенные мужские голоса.

Пытаюсь придумать, что можно использовать в качестве оружия, если они войдут. Ничего.

Различаю отдельные слова их разговора, но смысла все равно не понимаю. Вот кто-то, похоже, сказал что-то веселое. Два низких голоса дружно смеются. Над кем они смеются? Надо мной? Над нами?

Снова шаги. Тише, тише. Все, ушли. Но, судя по звуку, ушел один человек, а голосов было два. Неужели кто-то все еще здесь?

Ручка Мии лежит у меня на плече. Я осторожно поднимаю ее и перекладываю ей на живот, вылезаю из-под одеяла и на цыпочках крадусь к двери.

Заглядываю в щель в ставне. Душа уходит в пятки.

В нескольких сантиметрах от моего лица — чей-то глаз. Смотрит на меня.

— Кто вы? — шепчу.

Я боюсь получить ответ, боюсь не получить его. Я снова в отчем доме.

За дверью стоит мужчина, и я в ловушке.

Мой отец мертв, но тревога никуда не делась. Затаилась и ждет.

Ждет минут вроде этой. Я не дышу.

Глаз моргает один раз, другой и отодвигается.

Адам

— Вы молодчина, Адам. Для человека, попавшего в такой переплет, как вы вчера, мозг работает просто отлично.

Говорит тот тип со сдавленным лицом. Ньюсам. Задает вопросы, проводит новые обследования. А рядом с ним молча сидит Седой, у которого шрам и мерцающее число. Каждый раз, когда я смотрю на него, жестокость его числа поражает меня. Оно одновременно отталкивает и притягивает. В нем есть что-то, но я не понимаю, что именно. Пока не понимаю.

— Превосходно, — говорит Ньюсам. — Что ж, пришло время провести более серьезное обследование.

Не успеваю я и рта раскрыть, а ассистент уже продел под подлокотником моего кресла кожаный ремешок и затягивает его вокруг моего правого запястья.

— Что, черт во…

— Просто меры предосторожности.

— Нет, нет! Не хочу!

— Вы не должны двигаться, иначе ничего не получится.

Пытаюсь сопротивляться, но я слаб, а их двое и они сильнее. Левое запястье прижимают и привязывают к левому подлокотнику.

Другой ассистент выкатывает тележку с мониторами и мотком проводов, свисающих с нее, точно спагетти. Когда он приближается ко мне, до меня доходит, что он собирается прицепить эти проводки и присоски к моей голове.

— Нет.

— Это входит в процедуру оценки вашего состояния, — ровным голосом говорит Ньюсам. — Важный компонент лечения. Только и всего. Расслабьтесь. Попытайтесь расслабиться. И не двигайтесь, еще раз прошу.

Я не двигаюсь, а что мне остается? Челюсти сжаты, руки-ноги напряжены. Ассистенты опутывают меня всё новыми проводами. Голову мне можно и не брить: большая часть волос сгорела, когда я упал в огонь в ту ночь, когда погиб Джуниор, а остатки настолько короткие, что они без проблем прикладывают к моему черепу электроды. И еще они налепляют их на грудь, чтобы наблюдать за работой сердца. Присобачивают датчики к кончикам пальцев. Да что, в конце концов, тут происходит?! Похоже на эпизод из фильма про шпионов. Не это ли делают в кино, когда хотят узнать, лжет человек или говорит правду?

— Эй, хватит! А ну прекратите!

Что-то не так. Решительно не так.

Ньюсам притащил два стула и поставил их в метре от меня. На один уселся сам, другой занял

Седой. Он все еще не сказал ни слова. Но его глаза… эти черные глаза… и это число… я не могу отвести от него взгляда.

— Сейчас я задам вам несколько вопросов, — говорит Ньюсам, — и хочу, чтобы вы ответили на них. Отвечайте то, что первым придет в голову.

— Хорошо. — Внутри у меня все вскипает. — Развяжите ремни.

— Что?

— Это первое, что пришло мне в голову.

— Я еще не начал. Я не задал вам вопроса.

Похоже, он раздражен. Но он первый начал всю эту чехарду с ремнями и присосками. Пусть не думает, что я буду ему помогать.

Он поворачивается к ближайшей группе мониторов и давит на какие-то кнопки. То и дело подносит руку к голове и заправляет волосы за ухо — густые каштановые волосы, которые могли бы быть у человека лет на двадцать моложе. Парик. Зуб даю, это парик.

— О чем вы думаете? — спрашивает он.

Я медлю с ответом, и он начинает наседать:

— Какие мысли одолевают вас сейчас? Вот сейчас. — Он щелкает пальцами у меня перед лицом.

— Да так… думаю вот, кто вас подстриг?

Один из ассистентов издает сдавленный смешок. Кажется, уголок рта Седого тоже чуть подергивается, но я не могу сказать наверняка. Ньюсам слегка щурится, и лицо его чуть розовеет. Он отворачивается и делает вид, что смотрит на мониторы, затем возвращается ко мне.

— Как вас зовут?

Начнем с детсадовского уровня.

— Адам.

— Адам, а дальше?

— Адам… Марш.

Фамилия моей мамы была Марш. Значит, я тоже Марш? Не помню.

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— Когда вы родились?

— Двадцать второго августа две тысячи десятого года.

Что-то я по-прежнему помню четко, что-то нет.

Он больше не смотрит на мониторы. Все его внимание сосредоточено на мне.

— Где вы родились?

— Не знаю.

— Что вы видите, когда смотрите людям в глаза?

«Не говори. Никогда не говори».

— Ничего.

— Ложь, — не поднимая глаз, говорит ассистент, что стоит ближе всех к монитору.

— Вы слышали, Адам? Попытайтесь говорить правду. Итак, что вы видите в глазах у людей?

— Черный кружок поменьше, цветной кружок побольше, белок.

— Вы видите кое-что еще.

— Это был вопрос?

Похоже, я его конкретно довел.

— Я знаю, что вы видите кое-что еще, — говорит он, подчеркивая каждое слово. — Что именно, Адам?

Мы и так находимся лицом к лицу, а теперь он наклоняется еще ближе. Вопросы и ответы сыплются градом.

— Ничего. Ровным счетом ничего.

— Вы видите числа, Адам?

— Нет.

— Ложь, сэр.

— Вы видите числа?