Ирландия. Прогулки по священному острову, стр. 52
Поскольку все это лишь слухи, обратимся к достоверным фактам. В 1576 году Грейс О’Мэлли поехала в Голуэй — просить сэра Генри Сиднея принять ее флот из трех галер и двухсот человек на службу Англии. В результате союза с Англией произошло самое удивительное событие: Елизавета пригласила Грейс посетить Лондон.
Этот визит состоялся в 1593 году, после того как королева пиратов много лет потратила на преследование врагов Англии возле побережья Коннахта. Согласно преданию, королева пиратов и ее свита приплыли в Англию и бросили якорь в Темзе возле старого Лондонского моста. Имеется много версий относительно события, которое, как некоторые утверждают, состоялось во дворце Хэмптон-Корт. Встреча Елизаветы с темноволосой пираткой Коннахта стала, должно быть, одной из самых удивительных аудиенций ее примечательного правления. Грейс представилась как «Грануэль О’Мэлли, дочь Дубдара О’Мэлли, некогда владельца земли Верхний Оул, ныне поместья баронов Мураски».
Звонкий титул. Преподобный Сизар Отуэй сохранил описание этой встречи. Возможно, его описание столь же достоверно, как и большинство других.
Грана поклонилась и протянула сестре Елизавете (так она назвала королеву) худую руку. Мозолистую, поскольку всю жизнь имела дело с веслом и рулем. Держалась она уверенно и очень достойно, словно нынешний вождь американских индейцев на приеме у президента Соединенных Штатов Америки.
Елизавета, обнаружив пристрастие Граны к нюхательному табаку, который та добывала в своих авантюрных предприятиях, заметила, что ее гостье требуется носовой платок (обычная история у любителей табака), а потому подарила Гране свой, богато вышитый платок. Грана приняла его равнодушно, громко в него высморкалась и небрежно отбросила. Когда сэр Уолтер Рэли спросил ее, почему она так обошлась с подарком ее величества, она ответила так, как это сделала бы на ее месте дикая ирландская девушка. Эти слова я из чувства приличия повторить не решаюсь. Более того, Елизавете вряд ли понравилось отношение Граны к ее подаркам. Елизавета приказала подарить гостье комнатную собачку, и ее привели на шелковом шнурке. «Зачем она мне?» — спросила Грана. «О, она очень умная, игривая и преданная крошка, она будет лежать у вас на коленях». «На коленях! — воскликнула Грана, — Это не для меня! Оставь ее себе, английская королева. Она годится только для таких лентяек, как ты. Это вы проводите целый день с ничтожными животными». — «Да нет, Грана, — возразила Елизавета, — вы ошибаетесь. Я не лентяйка. Ведь у меня на плечах великая страна». — «Может, и так, — ответила Грана, — но, насколько я вижу, бедняки в Мэйо, у которых всего-то одно ячменное поле, трудятся поболее твоего».
Разумеется, Елизавета скоро с нею простилась — на последней аудиенции она предложила сделать ее графиней. «Мне не нужны ваши титулы, — заявила Грана. — Разве мы не ровня? Если уж на то пошло, я тоже могу дать тебе титул. Королева Англии, я ничего от тебя не хочу. Мне достаточно быть главой своего народа, а ты можешь поступать, как захочешь, с моим маленьким сыном Тоби, в жилах которого течет саксонская кровь, и потому саксонский титул бесчестья ему не принесет. Я же останусь сама собой — Грана О’Мэлли Ирландская».
Говорят, ребенка привели во дворец и дали ему титул виконта Мэйо. От него и произошли нынешние графы Мэйо.
Когда Грануэль возвращалась в Коннахт, разразился шторм, и ее флот вынужден был остановиться в бухте Хоут, — писал Э. Оуэнс Блэкберн в «Знаменитых женщинах Ирландии». — Она вышла на берег и, приблизившись к замку, нашла двери запертыми. Обитатели замка в это время обедали. Ей отказали в гостеприимстве, и вместе со своей свитой она вернулась на берег. По пути она встретила красивого ребенка. Узнав, что он — наследник Хоута, Грануэль похитила его. Вместе со своей добычей она приехала в Коннахт и не отдавала заложника до тех пор, пока ей не поклялись, что во время обеда двери замка будут широко открыты для всех путников. Этот обычай соблюдается до сих пор.
К сожалению, конец этой буйной и героической фигуры был скромен. Похоронили ее в аббатстве Клэр. Мне сказали, что много лет ее череп украшали лентами и показывали посетителям. Но в девятнадцатом веке в Шотландии создали фирму, которая собирала кости и готовила из них удобрения. С этой целью снарядили корабль, плававший вдоль западного побережья Ирландии. Там, на церковных и монастырских кладбищах, было собрано огромное количество костей. Говорят, что и кости Грануэль пошли на удобрение шотландской земли.
Есть, разумеется и художественное ирландское окончание этого рассказа. Говорят, один шотландец подавился турнепсом, и что на самом деле в горле у него будто бы застрял уголек от костей Граны!
Глава одиннадцатая
Укромные уголки
Закат в Малларанни; я слушаю рассказ о волшебстве; меня приглашают на поминки. По маленькому мосту я перехожу к красивому острову Ахилл; продолжаю путешествие и вижу Донегол во время дождя.
Над морем высится гора. Гнется к земле вереск, его стебли серебрятся, словно деревья в оливковой роще. Пахнет диким тимьяном. Море охвачено широким полукружьем желтого песка. С другой стороны горы тоже находится вода, потому что ее охватывает море. Когда в ясный вечер солнце садится в океан, чудится, что гора над Малларанни нанесена на небесную карту. Вокруг разлита неземная красота: рассеяние света вносит в эту картину музыку, и если бы даже внизу не звонил «Ангелус», ты все равно обнажил бы голову.
Смотришь вперед и видишь, как из синего моря встают темно-синие горы. Слева, над голубой гладью залива Клу, поднимаются синеватые склоны Святого Патрика, а вдали, — голубые вершины Туэлв-Пинс и дикое высокогорье земли Джойсов.
Редко увидишь столь потрясающую симфонию в голубых тонах. В ней чувствуется печаль, как, впрочем, и в любой резко очерченной красоте. Кричат чайки, высоко в небе носятся ласточки, ветер гнет вереск. В дрожь бросает от такой красоты, и приятно, что в эти минуты ты один.
Бывает, великая музыка берет за душу, так что перехватывает дыхание. У меня возникли сходные чувства: закат над Малларанни с каждой минутой становился все прекраснее, и я невольно отводил глаза, не в силах вынести столь сильное ощущение. Хотелось увидеть что-то тривиальное: белый дым, поднимающийся над домиком, зеленое болото, фигуру, медленно бредущую по белой дороге, либо начинающийся прилив.
Скопление гор и холмов разбросано на бледно-зеленом фоне, но такой оттенок зелени не увидишь на небе, разве только в ливийской пустыне, да и то несколько раз в году. Этот цвет может быть отражением зеленых костров, зажженных за горами. Свет живой, рожденный в огне, пульсирующий и нервный. Он бьется и приносит боль.
И ты чувствуешь, что если бы Бог выбрал место для своего появления, то произошло бы это здесь, на западных горах, на закате, когда весь мир притих, и земля ждет откровения.
Солнце медленно соскальзывает в море. Наступает мгновение, когда над водой остается полоска в палец толщиной, и вот эта полоска уходит вниз и исчезает. Начинается последняя часть симфонии. Облака меняют цвет, вспыхивают, краснеют. Маленькие перистые облачка становятся алыми, словно живыми, и несколько минут сверкают в небе. Но зеленый огонь позади гор не умирает, не умирает и синева гор, напротив, она становится темнее и ярче.
Затем вся сцена бледнеет, и музыка опускается на октаву, но цвет все еще здесь, не уходит, он словно бы растворяется в земле и в небе. Я смотрю со слезами на глазах, первый ночной ветер трогает волосы и холодит лицо…
Облака сереют, горы темнеют на зеленом фоне неба, маленькая полоска воды в торфяном болоте похожа на ртуть, море серебрится, а горы Ахилла черны.
В небе загорается вечерняя звезда, и на запад спускается ночь.
Там, где синие горы Малларанни смотрят на розовато-лиловые склоны Кроу Патрика, есть холм, совсем рядом с морем.