Милый плут, стр. 16

Альберт Карлович уже иначе посмотрел на Манефу Ильиничну и ответил, придав лицу вид оскорбленного достоинства:

— Не понимаю, о чем вы…

Чувствование, которое люди сведущие и порядочные зовут совестью, потянулось в его душе, зевнуло сладко и широко и вновь сомкнуло веки…

11

Жить с тещей или почти с тещей под одной крышей — значит обречь себя на каждодневные пытки, муку и испорченное настроение. Одно только лицезрение Манефы Ильиничны, ведающей, скажем так, об увлечениях почти что зятя, отравляло Альберту Карловичу жизнь весьма и весьма ощутимо. Кроме того, доктор испытывал неудобство и иного свойства. Чувствование, которое люди сведущие и порядочные зовут совестью, всякий раз просыпалось и поднимало голову, когда он встречался с Манефой Ильиничной взглядами. И Альберт Карлович решил разом покончить со всеми этими неудобствами, — купить собственный дом и съехать из дома на Покровской. Он уже провел предварительную беседу с Серафимой по сему поводу и пришел к заключению, что супруга против ничего не имеет.

— Если ты считаешь, что так будет лучше для нас, — глядя на него влюбленными глазами, ответила она ему, — значит, так тому и быть.

— А твой литературный салон? — спросил Факс, приготовившийся было к долгим уговорам и не ожидавший, что Серафима так скоро согласится на переезд.

— Ну что ж, — просто сказала она, — салон не более как поменяет адрес, и я не вижу в этом ничего страшного.

Обрадованный Факс с удовольствием расцеловал супругу и принялся за поиски подходящего дома. Объявления о продажах публиковались в «Заволжской пчеле», и Альберт Карлович стал прилежно вычитывать их все, посвященные продажам домов.

В переулке Малой Красной улицы продаются плац-майором за самую сходную цену два на одном дворе стоящие дома со всеми выгодными службами.

Альберт Карлович сходил на Малую Красную улицу, посмотрел продающиеся дома, и они ему не понравились. Да и зачем им с Серафимой, собственно, два дома? Чтобы один сдавать? Так домовладельцами-выжигами они становиться не собирались…

На Покровской улице подле ограды продается дом с дворовыми постройками…

Нет это не подходило. На Покровской, значит, рядом с Манефой Ильиничной? Которая будет заходить к ним ежедневно, по-соседски? Нет уж, увольте. Сие, как говорится, именно тот случай, когда шило на мыло…

На углу Московской и Посадской улиц продается за отъездом хозяина каменный дом, при коем находится и сад, а на дворе колодезь с хорошею водою. Службы его дома все каменные: две кухни, из коих одна с англинским очагом, людская изба и подвал для вин, в лучшем все виде. Самыя комнаты дома расписаны со вкусом и с крашеными полами, снабжены мебелями. О цене надлежит справляться у хозяина дома.

Вот это вполне устраивало. Дом показался Факсу добротным и свежим, так как выстроен был совсем недавно, к тому же находился в Забулачье, торговой части города и весьма далеконько от улицы Покровской. А покупку сего дома и переезд подтолкнул следующий случай.

Как-то уже в середине лета Альберт Карлович был приглашен к Авдотье Попрядухиной, вдове того самого второй гильдии купца, что взращивал в теплицах под самым Зилантовым монастырем заморский овощ ананас и лупил за него с казанских обывателей хорошую цену, называя ее сходной. По весне купец скоропалительно отдал свою алчную душу Богу, конечно, не взяв с собою ни полушки из накопленных деньжищ, и, верно, крепко сожалея теперь о том, что слишком скупердяйничал при жизни.

Через месяц двадцатичетырехлетняя вдовица заскучала, затомилась душою, а главное, телом и вспомнила о докторе, который года три назад пользовал ее на предмет желудочных судорог и при этом смотрел на нее с таким восхищением, что не будь рядом купца Попрядухина, неизвестно, чем бы и кончился сей врачебный досмотр. Ведь по городу про доктора Факса ходили такие слухи, которые вызывали у женщин любопытство весьма определенного рода, оканчивающееся зачастую самым жарким адюльтером. У Попрядухиной неожиданно открылось кружение головы, и профессор Факс был призван ею на предмет врачебного досмотра и помощи. Доктор прибыл, нашел у вдовицы несомненный упадок нервических сил и верно определил у ней душевное, и, естественно, телесное томление. А томиться было чему, ибо мадам Попрядухина, что называется, была kapitales Frau [8]. И только Альберт Карлович, скинув сюртук и брюки, принялся пылко рассуждать о пользительности удивительных Альтоновских капель, неоценимого и благонадежнейшего средства от головокружения, обмороков, а также для укрепления нервов, жизненного огня и внутренних членов, не забывая при этом целовать ананасовую грудь вдовицы и вот-вот намереваясь прилечь рядом, как в покои ворвалась запыхавшаяся во гневе Манефа Ильинична. Сметя все преграды в лице камердинера и камер-лакеев мадам Попрядухиной, Манефа Ильинична, огненно сверкая очами, коротко бросила Альберту Карловичу «Домой!» и, покуда он надевал штаны и сюртук, чертыхаясь и проклиная тетушку, испортившую всю обедню, та обратилась к вдовице с такой горячей тирадой, в коей слова «потаскуха» и «лярва» были еще не самыми сильными.

Сие короткое тетушкино «Домой!» и решило дело. Через несколько дней дом на Московской улице был благоприобретен даже и без всяких рассрочек платежа, на кои был согласен хозяин, а еще через два дня чета Факсов съехала из дома Елагиной в дом Факса.

Сказать, что Серафима не знала или хотя бы не догадывалась об изменах мужа, значило бы покривить душой и расписаться в полном незнании женской природы. Сии существа более тонко организованы, нежели мужчины, лучше чувствуют опасность, и, несмотря на то, что язык у них более без костей, чем у мужчин, они будут молчать, если им это нужно, как Иван Сусанин на допросе у ляхов «об этой чертовой дороге».

Знала, знала Серафима Сергеевна о любовных похождениях мужа, и вовсе не от тетушки, а от людей сторонних, ибо есть в роду человеческом племя, зовомое доброжелателями, которых хлебом не корми, а дай раскрыть глазавполне счастливому человеку на предмет его счастия, чтобы человек сей был не столь счастлив, как прежде. Ведь согласитесь, крайне обидно видеть кого-либо подле себя счастливым, когда не счастлив сам.

Конечно, она страдала. Конечно, было до крайности обидно, что муж ходит налево, хотя и видела ночами, что ему хорошо с ней. Обучение ее любовным ласкам окончилось, и Серафима Сергеевна применяла их мастерски, точно угадывая, что в данный момент ждет от нее ее Альберт. Он, в свою очередь, тоже не оставался в долгу, и в экстазе страсти они выделывали друг с другом такие кунштюки, кои и не снились жрицам любви из веселого заведения штаб-капитанши мадам Шихман в Собачьем переулке.

Неизвестно, к чему бы привели ее переживания относительно измен мужа, ежели бы молчала ее совесть. «Это тебе за то, что ты поддалась уговорам тетушки, и вы с ней сыграли такую злую шутку с Альбертом Карловичем, — нашептывала совесть ехидно и наставительно. — Если бы вы не подстроили все тогда, в спальне, то не видать было бы тебе твоего Альбертика венчанным супругом, как своих ушей».

Сии переживания как-то уравновешивали ее обиду на мужа. Вечно продолжаться его измены, она надеялась, не могли, и она готова была потерпеть. Главное, чтобы он был с ней. Рядом.

Кончилось лето, а вместе с ним прекратились и месячные очищения. Скоро выяснилось, что она беременна. Об этом она сообщила мужу не сразу. Вначале Серафима как бы прислушивалась к этому новому своему состоянию, чувствуя, как в ней зарождается новая жизнь. Это было чудо. А как еще иначе назвать то, что происходило с ней и внутри нее?

Это лето они проводили на даче в Русской Швейцарии, названной так с легкой руки одного университетского профессора, нашедшего сходство лесной гористой местности на левом берегу реки Казанки со страной, где он родился и жил в молодости. Место действительно было живописнейшее: посреди обширнейшей липовой рощи с перемежающимися холмами и глубокими оврагами, на дне которых били ключи, шли разбитые самой природой аллеи, спускающиеся прямо к берегу Казанки. Через овраги были перекинуты мосты, и, ступив на них, могло показаться, что это переходы через гористые ущелья, а впереди и сзади стоит нетронутый и непроходимый чащобный лес. А с крутого берега реки открывался на несколько верст такой благолепный вид, что сами собой складывались идиллические стихи про поселившегося в лесной хижине благородного разбойника, завязавшего со своим ремеслом, и прекрасную пастушку, заблудившуюся в чаще в поисках своей пропавшей козочки. Повстречавшись, бывший благородный разбойник и прекрасная юная пастушка, проникнутые неземным чувством друг к другу, долго гуляют, любуются лесными красотами и находят пропавшую козочку. А потом юная пастушка, бросив ненавистного и сильно пьющего отчима, повадившегося в последнее время распускать руки, навеки остается жить в лесной хижине с отставным разбойником и несказанно любят друг друга здесь, на земле, а потом и на небесах. И любовь их длится вечно… И козочка с ними…