Остров Свиней, стр. 41

Я обернулся. Позади меня, рядом с дверью, стоял низкий сосновый стол, над ним на стене были приклеены листы бумаги формата А4. На самом столе лежали распятие, Библия, стоял небольшой стеклянный флакон. На листках бумаги, очевидно, на струйном принтере, было напечатано: «Там встретил его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом. И, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус?»

Я дважды прочитал эти слова, пытаясь понять, откуда они. Новый Завет, одно из Евангелий.

«Что Тебе до меня, Иисус?»

В голове у меня вдруг что-то щелкнуло. Я обернулся и посмотрел на другой край сарая. Ящик для скота. Вокруг на несколько метров расплылось темное пятно. Над полом лениво летало несколько мух, его поверхность казалась липкой.

«И там встретил его вышедший из гробов… человек, одержимый нечистым духом».

Вверху по гофрированному железу шумно пробежала какая-то птица или, возможно, белка. Подойдя поближе, я стал рассматривать остальные листы. Шрифт здесь был помельче, и, чтобы прочитать текст, мне пришлось сощуриться.

«Все нечестивые легионы, собрания и секты. Ты нанесенное мне оскорбление, ты дьявол Куагача, ибо черты твои не от Бога…»

Волосы у меня встали дыбом, несмотря на царившую здесь прохладу, я вспотел. Я вспомнил утес, мертвых свиней. Вспомнил свинью в шахте…

«Зверь, ты есть зверь. Ты сатанинский поросенок. А теперь приготовься к спасению…»

Я не мог сдвинуться с места, кожа моя похолодела. До меня дошло, что? происходило в этом холодном бетонном сарае, что именно Дав проделывал со своей дочерью и почему она не хотела сюда возвращаться. Я видел это воочию: дрожащий свет, качающаяся на потолке гигантская тень Дава, молот в его руках. Кровь и отражающиеся от голых стен душераздирающие крики полуживых свиней. С этим я не сталкивался много лет — с тех недобрых старых дней в Альбукерке. «Имя мое легион… Все нечестивые легионы, собрания и секты».

— Джо!

Я вздрогнул — словно на меня упала тень Малачи. Видение исчезло, я снова оказался в откормочном сарае, на лбу выступил холодный пот. Анджелина прошептала от дверей:

— Джо! Вы что-то сказали?

Я вышел наружу и прошел мимо нее, не говоря ни слова. Пройдя несколько метров по дорожке, остановился на освещенном солнцем участке, закрыл глаза, откинул назад голову, расстегнул воротник и закатал рукава, чтобы поскорее согреться. Я очень устал — слишком уж утомительно было иметь дело с той пустой оболочкой, которая осталась от человека у Малачи Дава. Я знал, что означают эти слова на стене. «Имя мое легион…» Это из Нового Завета — когда Иисус изгнал демонов из страны Гергесинской. Он изгнал их из человека и вселил в стадо свиней.

9

«Духовенство спасения» — это ответ евангелической церкви на католический «Ритуале романум». Самый таинственный, самый секретный ритуал, известный как экзорцизм. Примерно в то самое время, когда я в Лондоне изо всех сил старался соблазнить Лекси, здесь, в сотнях миль к северу, деградация Малачи Дава достигла своей самой низкой точки. Единственный путь к избавлению от всех своих проблем он видел в изгнании демона, который, как он был убежден, вселился в его дочь.

— Он был сумасшедшим, — сказал я в тот вечер Анджелине, когда мы вернулись в номер для изнасилованных. — Но ведь ты и сама это знала?

Мы оба загорели, в ушах все еще стоял шум ветра. Мой свитер был порван и перепачкан ржавчиной от бочки, которую я сбросил в шахту, но Лекс поблизости не было, так что ворчать было некому. На кухне она оставила свет и записку на столе:

«Легла спать. Страшно устала. Спасибо за звонок. Ха-ха! Это просто шутка.

Лекс».

Я смял ее и бросил в мусорную корзину. Сняв пиджак, поставил на стол магнитофон и направил микрофон к Анджелине. Потом принес с кухни целую бутылку виски и налил его в два бокала.

— Вот, — сказал я, подав один из них Анджелине. — Тебе сейчас это нужно.

Усевшись, она взяла бокал и осушила его одним глотком, словно принимала лекарство, после чего пододвинула его ко мне. Я снова его наполнил, и она снова выпила. После четвертого раза она откинулась назад, засунула руки в карманы пальто и принялась на меня смотреть. От выпивки ее щеки порозовели.

— Вы знаете, кто была моя мама?

Наклонившись вперед, я нажал кнопку записи на магнитофоне.

— Да, знаю. Асунсьон. Как-то раз я с ней встречался. Двадцать лет назад.

— Она была симпатичная?

— Она была красивая. Действительно красивая.

Наступила пауза. Она рассеянно смотрела на дрожащий красный огонек магнитофона.

— Знаете, я ее любила. Больше я никогда никого не любила. Пока она была жива, я чувствовала себя в безопасности.

Стоял ранний майский вечер. Солнце только закончило свой долгий путь по небу, когда в увитом жимолостью маленьком домике пьяный Малачи, покачиваясь, зашел в ванную и обнаружил свою дочь-подростка, стоящую перед окном совершенно голой, — не считая розового полотенца, которым она вытирала лицо. Прижав полотенце ко рту, она застыла на месте, слишком потрясенная, чтобы прикрыться. С минуту они стояли и смотрели друг на друга. Лицо Малачи покраснело, Анджелина не сомневалась, что сейчас он станет на нее орать. Но ничего подобного не произошло. Вместо этого он повернулся и, пошатываясь, ушел, закрыв за собой дверь. Анджелина долгое время стояла неподвижно, пристально глядя на дверь, затем наконец опустила полотенце и обмотала его вокруг тела. Много позже, снова вспоминая этот вечер, она поймет, что все неприятности начались именно в тот момент.

Сначала все казалось сушей безделицей. Отец проводил все больше времени в своем кабинете, страницу за страницей распечатывая библейские тексты, а за обеденным столом иногда впадал в молчание. Они с Асунсьон замечали, как много он стал есть и как быстро набирал вес. Шея у него собиралась складками над воротником, вельветовые брюки стали чересчур тесными, так что ему приходилось оставлять их расстегнутыми. Тем не менее прошло много времени, прежде чем выяснилось, в чем тут дело, — почти четыре месяца. В конце концов именно Асунсьон догадалась о том, что происходило в голове у ее мужа.

«Надевай что-нибудь, когда находишься дома». Как-то осенним вечером она вызвала Анджелину в кабинет. Малачи там не было, он забирал с пристани генератор, и мать сидела за его столом. Ее серьезное лицо было слегка подсвечено настольной лампой. Она наклонилась вперед, локти уперлись в пачку бумаг. «Я собираюсь попросить хозяина магазина прислать тебе кое-какую одежду, дорогая, — чтобы тебе было что надеть. Я не хочу, чтобы твой папа так на тебя смотрел».

Анджелина украдкой взглянула на бумаги, прижатые локтями матери. Это были библейские стихи и вырванный из книги экслибрис [26]— средневековая гравюра, на которой изображено существо, напоминающее дракона; оно стоит выпрямившись, из плеч его растут крылья. Позади на коленях стоит женщина, приподнимая его хвост, чтобы поцеловать существо в ягодицы. Прежде чем Анджелина успела как следует рассмотреть гравюру, Асунсьон отодвинула бумаги и выключила свет. Она не хотела, чтобы ее дочь увидела слишком много.

«Твой папа теряет рассудок, миха. — Она всегда соединяла вместе два слова — ми иха; [27]это ее детское прозвище. Встав, мать положила руки на плечи дочери и вывела ее из кабинета. — Он слишком много пьет. Когда он находится поблизости, тебе надо быть одетой».

В течение следующего года психическое состояние Малачи быстро ухудшалось. Он стал еще больше пить, часами, словно больной, валялся на диване и все больше раздавался вширь, кашлял долгим сухим кашлем, исходящим откуда-то из кишок. Его лицо покрыли следы от лопнувших сосудов и синяки после ночных падений; за ужином он сидел молча, глядя на Анджелину налитыми кровью глазами. Иногда женщины заходили в гостиную и видели, как он дрожащими руками переворачивал страницы Библии.