О мертвых — ни слова, стр. 22
— Стоп. Она ничего не скажет. Дай подумать.
— Говорить о присутствующих в третьем лице невежливо, — притворно обиделась я, лихорадочно соображая, как бы помешать Маркову мысленному процессу.
— А ты вообще лишена права голоса, — немедленно отреагировал Прошка. — По крайней мере, пока не надумаешь пересказать свою беседу с ментом.
Я встала и вышла из кухни. Правда, демонстративно хлопать дверью не стала — хотела, чтобы она осталась открытой. Устроившись в уютной темноте спаленки, я навострила уши не хуже Софочки.
— Полагаю, мы и сами в общих чертах восстановим их разговор, если поймем, почему Варвара молчит, — заявил Марк. — Вспоминайте, когда еще она так поступала.
— Когда вожжа под хвост попадала, — буркнул Прошка.
— Когда обижалась на нас или дразнила, — сказал Генрих.
— Я говорю о серьезных случаях. Варвара, конечно, сумасбродка, но в критических обстоятельствах дурака валять не станет. Еще варианты?
После минутного молчания снова заговорил Генрих:
— Варька замыкается в себе, когда у нее личные неприятности и она не хочет нас расстраивать.
— Сейчас у нее не личные неприятности.
— Когда сморозит какую-нибудь глупость! — выпалил Прошка. — Точно! Она, должно быть, проговорилась о чем-то этому оперу и теперь боится признаться.
— Нет, — отверг его версию Марк. — Она знает, в каком скверном положении мы оказались. Мефодий убит, а мы не вызвали ни врачей, ни милицию, избавились от тела и склонили собутыльников к даче ложных показаний. В лучшем случае нам грозит обвинение в соучастии. Если бы Варвара в разговоре с милиционером ляпнула что-нибудь не то, она бы призналась, чтобы мы имели возможность исправить положение. Давайте шевелите мозгами.
— Почему мы? — возмутился Прошка. — Мы уже выдали несколько вариантов, и ты все забраковал. Думай теперь сам.
— У меня только одно предположение. Они заключили сделку, и Варвара дала этому Селезневу обещание не разглашать ее. Селезнев, со своей стороны, сообщил факты, которые она перечислила, и пообещал оставить нас в покое до пятницы. Но если так, то возникает вопрос: какова плата? Чем Варвара заслужила это беспримерное милиционерское доверие?
— Ты намекаешь, что она ему все рассказала? — ужаснулся Прошка.
— Не может быть, — пробормотал Генрих.
— Я тоже так думаю. Она не могла пойти на такое. Где гарантия, что капитан сдержит слово насчет пятницы? В противном случае сделка не принесет нам ничего хорошего. Варька не дура. Она не стала бы так рисковать.
— А вдруг Селезнев предоставил ей какие-то гарантии? — спросил Генрих.
— Какие, например? — ернически полюбопытствовал Марк. — Денежный залог? Подтвержденное железными уликами признание, что он убил свою бабушку? Не может тут быть никаких гарантий. Итак, что дала ему Варвара в обмен на информацию и обещанную отсрочку?
— Деньги? — предположил Прошка.
— Умница! — похвалил его Марк. — Целых двести рублей, что остались у нее после покупки люстры. Ясное дело, за такую сумму ни один капитан милиции не откажется снять погоны и сесть за решетку!
Прошке его тон не понравился.
— А что еще Варька могла ему предложить, если не деньги и не информацию? Свое роскошное тело?
Я, конечно, поняла, что его сарказм направлен на Марка. Но мое роскошное тело представляет собой сорок восемь килограммов костей, обтянутых кожей, посему я просто не могла спустить Прошке этот выпад.
— А почему бы и нет? — заорала я, ворвавшись на кухню. — Раз уж находятся охотницы до бурдюка с салом вроде тебя, то почему мой стройный девичий стан не может показаться кому-то соблазнительным?
— Может, конечно. — Прошка пожал плечами. — Ведь есть же любители трупов, значит, самым последовательным из них, наверное, нравятся и скелеты. Только мне казалось, этих ценителей держат не на Петровке.
В тот день мы больше не занимались расследованием убийства. Остаток вечера прошел за теплой, дружеской беседой.
Глава 9
На следующее утро Прошка попытался было продолжить вчерашнее развлечение, но его не поддержали. Не знаю, как остальные, а я почти физически ощущала убегающее время — словно смотрела на песочные часы. Марк, видимо, тоже. Когда хмурые и невыспавшиеся (чтобы попасть на последнюю до перерыва электричку, пришлось встать в восемь, а легли мы, по обыкновению, далеко за полночь) все собрались на кухне, он быстро пресек посторонние разговоры и направил беседу в надлежащее русло:
— Я понимаю: глупо надеяться, что вы способны хоть на минуту отвлечься от своей мышиной возни, но, может быть, кто-то все же дал себе труд подумать о деле? И если чудо свершилось, то не соблаговолите ли вы поделиться своими гениальными идеями?
Мы с Генрихом на выпад не отреагировали. Я продолжала вяло размазывать масло по ломтям нарезанного для тостов хлеба, Генрих расставлял посуду. Зато Прошка, взбивавший смесь для омлета, прервал свое занятие и радостно кинулся в драку:
— А что, собственных гениальных идей тебе родить не удалось? То-то же! Теперь мне понятна природа твоих вечных к нам придирок. Обычная зависть посредственности к личностям незаурядным.
— До сих пор твоя незаурядность проявлялась только в неумеренном обжорстве и склочности, — невозмутимо парировал Марк. — Сомневаюсь, что со вчерашнего дня положение вещей изменилось, но чего не бывает! Ты уже готов потрясти нас своей мудростью? Тогда приступай, только говори по делу.
— Я пришел к выводу, что меня и Генриха из числа подозреваемых можно исключить, — изрек Прошка. — Меня — понятно почему, а Генриха потому, что он рисковал лишиться новой квартиры. Зачем ему подкладывать самому себе свинью?
— Если это все, что ухитрился выдать твой жалкий умишко, то ты еще глупее, чем я думал, — вынес свой приговор Марк и движением ладони пресек Прошкин протест. — Занимайся уж лучше омлетом, мыслитель. А ты, Генрих, что скажешь?
Генрих поскреб в затылке.
— Я не думаю, что это убийство. Вспомни, как всех ошеломил приход Мефодия. Мы, наверное, полчаса не могли опомниться.
Мысленно вернувшись в прошлую пятницу, я вынуждена была признать правоту Генриха. Те полчаса застолья были похожи на пиршество Лотовых жен после известного эпизода с подглядыванием. Оцепенение охватило всех, даже Лёнича, который почуял неладное и догадался, какую он допустил чудовищную ошибку. Правда, оцепенение Лёнича ничего не доказывает. Ведь он-то знал, что приведет Мефодия, а значит, мог планировать убийство…
— По-твоему, это несчастный случай? — осведомился Марк, не скрывая сарказма. — Мефодий по ошибке прихватил с собой бутылку, в которой с неведомой целью хранил атропин? Или виноделы шутки ради разбавили портвейн отравой?
— А что? — встрял Прошка. — Кто знает этих винобракоделов? Вдруг у них такое специфическое чувство юмора?
— Уймись! — рявкнул Марк. — Ты уже показал себя во всей красе.
— Я понимаю, что несчастный случай маловероятен, — признал Генрих. — Но Мефодий мог сам…
— Ерунда! В первую очередь Мефодий отличался от нормальных людей тем, что патологически не умел притворяться. Отсюда и его хамство, и пресловутая склонность лезть на рожон, и тупая прямолинейность, и простодушие. Припомните хоть один случай, когда Мефодий сказал бы не то, что думает! — Не сумев выполнить это распоряжение, мы дружно покачали головами. — И ты, Генрих, полагаешь, будто он мог прийти к тебе, чтобы покончить с собой, и при этом предрекать нам смерть от зависти к его грядущему величию? Мефодий, который прост, как инфузория?
— Был прост, — мрачно поправил его Генрих. — Да, такое трудно себе представить, но ведь самоубийство — акт исключительный. Человек, готовый наложить на себя руки, и должен вести себя необычно.
— По-моему, Мефодий вел себя в высшей степени обычно, — снова встрял Прошка. — Я, во всяком случае, отклонений от нормы не заметил. Он еще с первого курса, приходя на пирушку, быстро заглатывал бутылку «Кавказа», громогласно прославлял свой гений и падал под стол. Стереотип. Разве что в последний раз он обильнее поливал кое-кого из собутыльников презрением.