О мертвых — ни слова, стр. 19

— Леша утверждает, что мефодии самоубийством не кончают, — изрекла я мрачно.

— И его мнение для тебя равнозначно факту?

— Это не мнение. Лешины мнения бывают ошибочными. Утверждения общего характера — никогда. Скажи Леша, что не считает Мефодия самоубийцей, — это одно дело. А он сказал: «Люди такого типа с собой не кончают». Можешь смеяться сколько угодно, но в конце концов окажется, что он прав.

— Я столько раз сталкивался с обстоятельствами, когда чья-то убежденность, пусть даже ни на чем не основанная и противоречащая здравому смыслу, оказывалась истиной, что давно уже в подобных случаях не смеюсь. Ладно, оставим пока эту версию. Пусть будет убийство. Но это опять возвращает нас к Великовичу. Давай попробуем зайти с другого конца. Учитывая, что смертельная доза атропина весьма велика, убийца должен был подливать его Мефодию не раз и не два. Была ли у Великовича такая возможность?

Я задумалась.

— Наверное. Они сидели рядом. Серж и Мищенко уступили им свои места и пересели на матрасы — вероятно, хотели держаться подальше от Мефодия. Да, но Лёнич тоже незаметно отодвинул стул. Я хорошо помню, потому что Серж — он пристроился рядом — обратил на это мое внимание. Так что Мефодий сидел особняком. Представь себе круглый садовый столик. Так вот на Мефодия приходился сектор около ста двадцати градусов — треть круга. Стулья Безуглова и Великовича стояли практически вплотную друг к другу, а с другого конца сектора сидел Генрих. Между ним и Глыбой с Лёничем оставалось свободное пространство, чтобы сидящие на матрасах могли ставить туда бокалы, когда приходило время их наполнить.

— Кто этим занимался?

— Наполнением бокалов? Сначала, когда все еще вели себя культурно, — Генрих и Прошка. А потом мы перешли на самообслуживание. Только не вздумай сказать, что у Генриха с Прошкой была возможность подлить Мефодию яд! В начале пиршества свечи еще горели, и все пожирали вожделенные бокалы жадными глазами. Не заметить, что кто-то льет в один из бокалов постороннюю жидкость, было очень сложно. А вот потом, когда все захмелели, начались пляски, дружеские свалки, хождение туда-сюда — на балкон, в ванную, на кухню, — вот тогда убийца мог действовать смело. Никто не обратил бы внимания, даже если бы он помочился в стакан. Тем более что свечи падали или просто догорали, и мы частенько оказывались в полной темноте.

— Выходит, возможность была у всех?

— Выходит, так.

Мы с Селезневым дружно вздохнули.

— Что будем делать? — спросил он.

— Давай ты забудешь о посиделках у Сегуна, — предложила я. — Представь, что ты до него не дозвонился. Тебе ничего не известно ни о пьянке у Генриха, ни о том, что я и беременная вьетнамка у больницы — одно и то же лицо. Как бы ты стал действовать?

— Достал бы из кармана список Колесника и начал бы терзать указанных там людей. Выпытывал бы у них подробности об отношениях с Подкопаевым и имена тех, кто мог поддерживать с ним связь.

— Вот и займись этим. Дай нам срок до пятницы. Если к тому времени мы не сумеем вычислить убийцу самостоятельно, можешь честно исполнять свой долг, как и подобает порядочному милиционеру. Если сумеем, нам с тобой нужно будет посоветоваться, как быть дальше. Я не слишком многого прошу, идальго? Сумеешь ты без вреда для себя до пятницы поводить начальство за нос?

— Сумею. Но не рассчитывай, что я буду рисковать погонами просто так. Когда все закончится, ты должна будешь позвать меня в гости и рассказать историю об алом сердечке. И другие. Договорились?

— Ладно, вымогатель. За тобой, между прочим, тоже должок. Ты обещал признаться, как по ошибке стал милиционером и почему сейчас решил покорешиться с преступниками.

Глава 8

Оставив мне номера служебного и домашнего телефонов, Селезнев торопливо распрощался и убежал, а я решила все-таки принять вожделенную ванну. Вообще-то мне следовало бы позвонить друзьям и сообщить, что нам дали тайм-аут до пятницы, но сначала нужно было обдумать, как подать эту новость, чтобы в то же время сохранить в тайне разговор с Доном. Я, хоть и не давала ему обещания, про себя твердо вознамерилась молчать.

Погрузившись в теплую воду и закрыв глаза, я один за другим перебирала в уме варианты будущего разговора с сообщниками и постепенно прониклась уверенностью, что стоящая передо мной задача невыполнима. Как можно убедить неглупых и видавших виды людей, что ищейка, с ходу взявшая след и уже учуявшая жертву, вдруг ни с того ни с сего отложила охоту до лучших времен? А если с того и с сего, то нужно объяснить, каким образом удалось сбить ищейку со следа. И объяснение должно быть удовлетворительным. Серж, например, имевший возможность лично оценить проницательность и дотошливость капитана, никогда не поверит, будто мне удалось провести Селезнева с помощью какой-нибудь глупой выдумки. Умная же ложь, с одной стороны, должна быть правдоподобной, а с другой — такой, чтобы ее невозможно было разоблачить. И хотя врать я умею и делаю это не без удовольствия, на сей раз фантазии мне не хватило. В конце концов я разозлилась и решила ничего не объяснять. Мне и без того было над чем поломать голову.

Выйдя из ванной, я первым делом вставила в розетку вилку телефона, который отключила перед разговором с Селезневым. Тут же раздался звонок. Междугородный.

— Варька, что у вас там происходит? — зазвенел в трубке взволнованный голос Машеньки.

— Откуда ты звонишь и почему решила, что у нас что-то не так? — спросила я осторожно.

— Из Опалихи, с почты. Полчаса назад мне принесли «молнию» от Анри: «Срочная командировка. Буду выходные». Какая в наше время командировка, да еще срочная? В институте уже третий месяц зарплату не платят! А у Анри с собой рублей двадцать, не больше! Что за нелепая ложь?

От пронзительных ноток в таком спокойном обычно голосе меня бросило в дрожь. Если мне не удастся тут же, с ходу удачно сымпровизировать, Машенька ударится в панику, и последствия предугадать невозможно.

— Действительно, не лезет ни в какие ворота, — согласилась я быстро. — Но Генрих не виноват. Просто у него голова другим занята. Понимаешь, Машенька, у меня серьезные неприятности. Не спрашивай какие, я все равно не могу сказать. Тут замешан еще один человек — ты его не знаешь, — и я обещала ему молчать. Ребята тоже не посвящены, но знают, что мне может понадобиться помощь, и хотят быть на подхвате. Надеюсь, мне удастся выкарабкаться самостоятельно, но на всякий случай отпусти Генриха до пятницы. Обещаю: он вернется к тебе в целости и сохранности.

Я знала, что делаю. Машенька относится к тем редким женщинам, кто свято верит: данное слово надо держать во что бы то ни стало. Кроме того, она бы никогда не позволила мне «выкарабкиваться» из неприятностей самостоятельно. Находись сейчас Генрих при ней, она сама отправила бы его ко мне. Даже если бы я отказывалась наотрез. И наконец, Машенька верит моим обещаниям. Раз я сказала, что с Генрихом ничего плохого не случится, значит, за него можно не беспокоиться. Но теперь ее тревога переключилась на меня.

— Варвара, ты хотя бы неделю можешь прожить без приключений? — воскликнула Машенька, прикидываясь раздраженной (сердиться она не умеет совершенно). — Нормальные женщины в твоем возрасте воспитывают детей и хранят домашний очаг, а не ищут на свою голову неприятностей. Тем более серьезных. Хоть бы намекнула, что тебе грозит, а то я ночью глаз не сомкну.

— Я и сама точно не знаю. Но ты не волнуйся, как-нибудь выкручусь. Не впервой.

— То-то и оно, что не впервой. Учти: авантюристы рано или поздно плохо кончают. Возьмись за ум, ради бога. Правда, не представляю, как тебе это удастся. Ладно, хватит нравоучений. А я могу чем-нибудь помочь? У меня есть знакомый юрист, есть пожарный, целая прорва врачей и ветеринаров, бухгалтер и даже охранник. Может, нужна профессиональная помощь кого-нибудь из них?..

— Спасибо, Машенька. Если что, я дам тебе знать. Не беспокойся, все обойдется.