Летящая против ветра, стр. 3

Тетка Фарина побелела, открыла рот и схватилась за косяк.

Сибир рявкнул на жену:

— Дура! Неси кольца, пусть подавится! — потом покосился на меня нехорошим налитым кровью глазом. — А тебе еще припомню… Назад попросишься — не возьму!

Я хлопала глазами — какие кольца? Мне всегда говорили, что я — дочь забредшей в деревню и сдохшей в придорожной канаве шлюхи, которую приютили из жалости.

Но что бы там ни было, Фарина, вся в слезах, притащила шкатулку и с ненавистью ткнула ее в руки Тирнари:

— Бери!

Травница открыла, посмотрела на меня, потом заглянула под крышку. Достала оттуда желтенький тонкий ободок с блестящим переливающимся камушком и другое, белое, без камней — просто квадрат с непонятными знаками.

— Да, эти. Спасибо, Фарина. А содержание Мирка тебе давно отработала, и ты это знаешь. С дочерьми не волнуйся — к Палаше сваты будут до следующего лета. Поняла?

Тетка снова всхлипнула. Открыла рот, закрыла. Кивнула.

Тирнари посмотрела строго, развернула меня за плечо прочь от дома и пошла широким шагом, утягивая за собой. Я босыми ногами семенила следом.

Глава 2

— Ну что, за девять лет ни одной тряпки не заработала? — голос моющей меня Тирнари звучал насмешливо.

Я пыталась сообразить, к чему все столь стремительно случившиеся в моей жизни перемены и еще, как же теперь без меня будут доить Зорьку? Она ж молодая, вымя нежное, к ней подход нужен. Может, сбегать завтра с утра, показать, как с ней надо обращаться? А еще более важный вопрос — а как мне называть Тирнари? Не по имени же? Но и слово «тетка» совсем не подходило к этой статной чернокосой женщине с властным лицом. А как? А потом меня озарило — слышала я правильное слово!

— Госпожа Тирнари, — и попыталась поклониться в пояс, стоя в медном тазу с теплой водой.

Травница захохотала.

— Ну, ты и забавница! Хоть представляешь, как это выглядит, когда тебе голышом в тазу кланяются?

Я задумалась. А не все равно — когда? Главное — кланяются или нет. А уж в чем одеты — это как получится.

— Зови меня просто — Тин. Считай старшей сестрой. Есть в нас кое-что общее, но ты того пока не поймешь. Подрастешь, поговорим. Будешь хорошо работать, помогать, учиться, не лениться — останешься у меня. Если нет — вернешься в деревню.

Представив встречу, которая ждет меня после сегодняшней сцены в доме Сибира, я, как ошалевшая, замотала головой. Буду, буду работать! И учиться буду — что бы это слово в устах Тин ни значило!

— А сейчас стой смирно — дай я на тебя посмотрю. Мелкая, что понятно при такой жизни. Костяк узкий, но крепкий. Мышцы, как у мальчишки. Запястья узкие, порода видна. А вот ладони и пальцы ты себе испортила. Ничего, пока маленькая, не поздно — приведем в порядок за год. Шрамов на тебе откуда столько? Били? Что, и по животу, и по плечам, и по ногам? Ничего, сведем, почти незаметными будут, это я умею. Зато теперь пусть сами доят свою Зорьку! — и подмигнула мне.

Я переминалась в стынущей воде и не знала, как реагировать, — так со мной никто и никогда не разговаривал.

Тин велела стоять смирно, притащила банку с чем-то зеленым с густым терпким запахом и начала смазывать белые полосочки старых рубцов и шрамов.

Потом вздохнула:

— Да так до утра проваландаемся! — зачерпнула мазь ладонью и начала возюкать все подряд. Через три минуты закончились и банка, и я.

— Вылезай. На скамейку не садись. Стой, пока не впитается. Сейчас тебе молока козьего дам, а как подсохнешь, спать уложу.

С этого дня началась другая жизнь, и мне она очень нравилась. Только я боялась, что все кончится так же внезапно, как началось. И старалась быть очень послушной и очень старательной — по своему почину мыла пол в горнице каждый день, полола огород, таскала воду про запас, ухаживала за парой коз и десятком кур, обитающих в сарае. Закончилось тем, что Тин запретила мне мыть полы чаще двух раз в неделю, да и то велела это делать, только если приходил кто-то из деревни в грязной обуви. А так подмела — и хватит.

Оказалось, что к Тин за помощью ездят не только из нашей деревни, но и из Перекатов, что в двадцати лигах к югу. И даже из Сухой Сохи — большого поселка к западу от нас.

Еще я твердо знала: если не хочешь получить нахлобучку — пока взрослые не позволят — сама рта не раскрывай! И действовала по этому принципу до тех пор, пока Тин меня не отругала за то, что я ничем не интересуюсь и вопросов не задаю. Мол, как же я буду учиться, если мне ни до чего вокруг дела нет? Я растерялась. И попробовала объяснить, что мое место — у порога, последнее. Что рот надо держать на замке и не открывать, пока не спросят. А на вопросы отвечать коротко и внятно — да или нет.

Тин вздохнула. Приподняла пальцем мой подбородок. Посмотрела в глаза очень внимательно:

— Забудь все, что тебе говорили. Это не так. Начнем сначала. Дурацких вопросов терпеть не стану, а по делу готова рассказывать все, и еще немного сверху.

Я задумалась: а как понять, какие — дурацкие, а какие — нет?

— Дурацкие — вопросы ради вопросов, — вздохнула Тин. — Пошли на огород, там и начнем. По ходу дела поймешь, о чем я.

Вечером за ужином я задала тот вопрос, который волновал меня больше всего: почему Тин меня взяла к себе? И надолго ли мне такое счастье?

— Мири, — Тин звала меня так, а не Миркой, как деревенские, — слушай внимательно, что я скажу, и запоминай. Это важно. Поняла?

Дождавшись моего кивка, продолжила:

— У тебя, как и у меня, есть сила. Большая ли, маленькая — не знаю. Моих умений распознать то не хватает. Я знахарка, а не волшебница. Но в том, что она есть, не сомневайся. Потому ты и с животными ладишь, и пчелы тебя не кусают. Поняла?

Я снова кивнула головой с молочными усами.

— Тогда слушай дальше. Твоя мать не была шлюхой. Не знаю, кем был твой отец и куда он пропал, но твою мать нашли после кораблекрушения на берегу. Выжила она, потому что была спрятана в большой сундук. И была беременна тобой на последнем месяце. Она не говорила — то ли была немой, то ли онемела от испуга. Тут она прожила совсем недолго. Умерла через месяц после того, как родила тебя, от кровотечения. Почему так вышло — рассказывать не стану. Вырастешь, узнаешь сама. Я ее застала, когда сделать было уже ничего нельзя. Она только написала на моей ладони несколько знаков. Сейчас я поняла — это имя, которое она тебе дала. Видно, она и до меня пыталась его донести… да вышло криво. Ты не Мирка. Твоя мама назвала тебя Тимиредис. Запомни это! Я пока буду звать тебя Мири.

Наверное, глаза у меня были совсем квадратными, потому что Тин замолчала.

А я пыталась уложить в голове перевернувшуюся картину мира — моя мать плыла на корабле и умерла от болезни. Она меня любила. Она умела писать! И дала мне чудесное длинное имя, какого тут не было ни у кого.

— А кольца? — задала я первый пришедший в голову вопрос.

— Кольца, да. Единственный след. Потому я их и стрясла с твоей Фарины. Ей они что корове седло — ни на один палец не налезут, на другую руку деланы. А тебе вдруг да помогут найти родственников? Чем Лариша не шутит?

В богиню удачи, Ларишу, я верила с тех пор, как нечаянно разбила фарфоровую тарелку на кухне и думала, что меня за нее убьют, но тут, как по заказу, грянул гром, сорвалась ставня и расколотила еще пяток. Моя криворукость в общем бедламе проскочила незамеченной.

— Золотое, думаю, было обручальным. Похоже, во всяком случае. А другое — из синеватого металла — сама не знаю, что это. Какие-то руны. А чьи — не ведаю. Руны и у викингов есть, и, говорят, у эльфов. А еще рассказывают, что у драконов тоже руны. Тут я тебе не помощник. Все, что могу, это сделать так, чтобы кольцо у тебя не отобрали и не украли. Но магия это довольно сложная, и тебе может быть больно. Решай сама — хочешь схоронить его или станешь кольцом носить?

Думала я недолго. За всю жизнь у меня не было ничего своего. Если рубаха — то обносок. Если обувка — то самые дешевые лапти с напиханными для тепла шерстяными оческами. И тут такая драгоценность! Конечно, надо прятать!